Гуляев перезарядил браунинг и понял, что бандиты дрогнули. Они уже поворачивали коней, кое-кто из них, отстреливаясь, начал отъезжать в глубину леса. В этот миг один из них - в мерлушковой папахе - выстрелил. Сякин охнул и схватился за руку. Одна из его шашек выпала под ноги коня. Гуляев изо всех сил ударил своего саврасого каблуками и оказался рядом с Сякиным. Он дважды выстрелил и увидел, как свалилась мерлушковая папаха, как смертно бледнеет длинноносое, искаженное шрамом на лбу лицо врага. Бандит стал заваливаться назад. Лошадь его пробежала рядом. А Гуляев хотел подхватить Сякина, но тот ударил его локтем и пришпорил лошадь.
- Дави, ребята! - крикнул Сякин. - Даешь!
- Да-е-шь! - заревели со всех сторон. Озверевшие лошади эскадронцев грызли и теснили коней бандитов. Резко ударило несколько выстрелов, и бандиты как по команде стали поворачивать коней.
- В угон! - закричал Сякин.
Десятки всадников помчались радужным клубком, догоняя и обгоняя друг друга. Сякин, белый, потерявший кубанку и шашку, шагом ехал навстречу Бубничу, Тот на ходу осадил, вздыбил лошадь.
- Спасибо тебе, командир!
- А ты, дурочка, боялась, - сказал Сякин, блестя глазами. - Я, комиссар, присягу один раз даю.
Из-за деревьев возвращались всадники, ведя в поводу трофейных коней. Вся поляна была завалена трупами людей и лошадей.
- Назад надо! - сказал Бубнич, пытаясь забинтовать плечо Сякина.
- Трубач! - из последних сил крикнул тот, и откуда-то из-за деревьев труба серебряно завела сигнал сбора.
Шел снег, по улицам села разъезжали конные. У завалинок толпились местные, поглядывая на суету вокруг штаба. Батько Хрен уже прошлой ночи выдвинул свои аванпосты к городу. Клешков стоял у штаба в кучке бандитов ждал Князева.
- Барахла, братцы, там навалом, - говори пуская дым через ноздри, бородатый крепкий мужик в полушубке, перепоясанном офицерским ремнем. - Что ни толкуй, а Сухов - он город был торговый, народ там толстобрюхий живал.
- Усе комиссары разволокли, - лениво говорил усатый украинец в островерхом малахае, - тильки шо кров свою прольем!
- Комиссары себе награбили, мы комиссаров обдерем, - стоял на своем бородатый. - Но, без товару не вернемся, точно говорю.
Из ворот хаты, занятой под штаб, вырвалась кучка всадников и во весь опор покатилась по улице. Скоро уже и спин их не стало видно в мельтешении снега.
- Погодка, как по приказу, - бородатый обмел снег с бороды, - уже год я с батькой, и где тилько ни были, а городов пока не брали!
- Теперь мы - сюда, - с убеждением подтвердил усач, - селяне за нас, громада валом валит. Прижмем город пид ноготь, вин и прыскне.
В сумятице снежных вихрей Клешков увидел знакомую чуйку и треух Князева.
- Пошли-ка, молодчик, вести приятные, - сказал он.
Они пошли по улице, увязая в снегу. В лицо колко била метель.
- Допрашивал ноне батька одного человечка, - благостно изливался Князев, - так до чего ж упорен был, до чего бранчлив, только плетьми и смирили раба божьего.
- Красного взяли? - спросил Клешков.
- Оно вроде и не красного, да ведь и к нашим тоже не причислишь. Колупаевский.
- А, это из погорельцев.
- Пожег их батько, но ведь не без резону, они на честь супруги его покушались. Так что хочу молвить, пока разум мой нищий еще бодрствует в трудах, батько Хрен умен, умен, разворотлив мозгами.
Клешков промолчал. Они вошли в калитку, поднялись в сени, разделись там и сели в комнате, отведенной им на постой.
- Я вот к чему это говорю, - продолжал Князев, отирая ладонью свое острое, с козлиной бородкой лицо и щурясь на Клешкова, - я к тому, голубь, говорю, что больно ты возле этого Семки толчешься. Окрутят они тебя по молодости, окрутят, парень, а ведь бандиты они, как есть бандиты… Что сегодня с христовой душой живой проделывали, как измывались.
- Молчал?
- Так что ж молчать, все одно откроешь рот, когда за такое место к потолку подвешивают.
- Заговорил?
- Заговорил. И все на нашу голову. Еле только я и отговорил, спасибо Кривой помог, очень ему хочется в городе пограбить, а то бы батя заместо большевиков разнесчастного голодранца Митьку Сотникова пустился б истреблять, Вот он, союзничек, свяжешься с ним, а потом не знай, чего ждать. Все-таки, благодарение господу, так оно - не так, а к ночи выступаем. - Князев замолк, потом поднял вверх глаза и сказал молитвенно. - Отольются большевичкам невинные слезы, отольются. Пошли мне, господи, встречу с их главным, с нехристем Бубничем, пошли, господи. Вот возьмем город, я его добуду! За все мне ответит лиходей, и за имущество мое, и за сына, что по его милости в могиле, за все! Отольются ему слезки, иуде мохнатому! Отольются!
- Я вам не нужен?
- Иди, иди, голубь, да возвертайся скорей. В сумерках выступление, вот тут не теряйся, при мне находись.
Клешков оделся в сенях и вышел. В метели скакали конные, тарахтели подводы, перекрикивались голоса. Клешков зашагал по направлению к штабу, щурясь и заслоняясь от крупки рукавицей. Второй день он был в страшном напряжении. Вчера выступил Кикоть. Больной, он лежал в тачанке, но сам повел отряд в две сотни коней, с ним был единственный в банде, исправленный к этому времени пулемет. Его подарили батьке Хрену мужики из староверских сел. Теперь начиналось движение трех последних сотен Хрена. Конечно, хорошо, что товарищи в городе ждали и готовились, но Клешков никак не забывал, до чего несоразмерны их силы с числом нападавших. Общее число штыков и сабель у защитников города было меньше даже той части бандитской армии, которая шла с Хреном. Вместе с Кикотем и подпольем бандиты превосходили красных почти втрое, и спасение было только в пулеметах. Любая случайность, любой пустяк могли перевесить чашу весов.
Клешков вошел во двор штаба. Запорошенные снегом, хрупали сено лошади. Все они были подседланы и укрыты попонами. Людей почти не было видно, разбрелись по хатам, готовились к походу. Внезапно набежал веселый Семка, перетянутый в поясе, в кубанке. От него несло самогоном.
- Здорово! - крикнул он. - Слыхал? Выступают!
- Сейчас? - спросил Клешков.
- Через час, как смеркнет.
- Пойду собираться.
Семка поймал Клешкова за плечо.
- Слухай, Санька, оставайся со мной.
- А ты разве не идешь?
- Батько тут оставляет, жену сторожить от колупаевских.
- Хорошая должность!
- Поперек его не попрешь.
- Понятно. Я пойду с войском.
- Оставайся, - убеждал Семка, - мы тут пир организуем, Христю позовем, она, как батьки нет, до всех добрая.
- Нет, я хочу в городе побывать.
- Так побываем! А то дюже здесь скучно. Одна Христя, так вона мне хуже буряка невареного, да пленный. Може, со скуки его в расход пущу, кацапа колупаевского. Пусть Митьке Сотникову прощальный привет шлет.
- Отпустил бы ты его, - сказал Клешков, - он же все сказал. На черта он тебе?
- Я колупаевских из прынцыпа не отпускаю. Этот Митька Сотников - гад, хуже змеюки, попадется, на ремни всю шкуру порежу! Пленный-то его продал, мы послали утром сотню, пугнули, еле ноги унес. Малый сидит - трусится: не мы, так Митька его все одно зарежет.
- Пойду, - сказал Клешков.
- Ну, как знаешь…
Семка исчез в снежной круговерти. Тревожно заржала лошадь. Клешков пошел к базу, чтобы задами выйти на улицу. У одного из амбаров в белой тьме кто-то пошевелился.
- Браток, - сказал чей-то голос, - закурить нема?
Клешков подошел. Невысокий мужик в огромной дохе, обхватив руками винтовку, переминался у дверей.
- Нету закурить, - сказал Клешков. - А ты чего здесь?
- Да пленного сторожу, - ответил мужик тонким голосом. - Обрыдло. К ногтю бы его, и все, а тут мерзни.
Клешков подошел еще ближе и без размаха ударил караульного в пах. Бандит ойкнул и согнулся. Клешков изо всей силы рубанул его рукоятью нагана по голове, тот рухнул в снег. Клешков подскочил к амбару, оглянулся. Бушевала метель, изредка где-то вдалеке мелькали темные фигуры. Он вырвал шкворень, державший двери амбара, распахнул обе половины.
- Браток! - позвал он шепотом. В ответ тишина. - Эй, колупаевский! - сказал он в полный голос. Откуда-то из глубины донесся стон. Клешков на ощупь тронулся на голос, споткнулся о какие-то мешки, потом еще обо что-то и понял - перед ним человек.
- Эй, - наклонился он, - ты что, ранен?
- Добивай, гад! - застонал тот. - Кончай. Хватит…
- Вставай! - приказал Клешков и, нагнувшись, ухватил за плечи лежащего. Рывком поставил его на ноги.
- Товарищ, - сказал он, - я свой.
- Какой свой? - спросил пленный.
- Свой я, из города, - торопливо разъяснил Клешков.
- Мы с городскими не вяжемся, - испуганно бормотал пленный.
- Пойми ты, дурень, - Клешков схватил в темноте его за руку и подтащил к себе. Еле брезжило во мраке его лицо с ошарашенными глазами. - Слушай внимательно: ты своих продал, но их на том месте не накрыли.
- Чего ты такое говоришь? - отстранялся от него пленный. - Не при чем я.
- Слушай, шкура! - вскипел Клешков. - От тебя сейчас все зависит. И твой Митька Сотников благодарить тебя будет, если меня послушаешь…
- Митька? - шагнул вперед парень. - Говори!
- Сейчас я тебя отсюда выведу, дам лошадь, сумеешь найти своих?
- Попробую.
- Найдешь, передай: Хрен идет на город. Христя и все барахло остаются здесь. И обоз, и имущество - все. Если на рассвете сделать набег - все ваше. И с Хреном расплатитесь. И красные будут вас за своих считать, понял?
- Не врешь? - спросил парень, глаза его ожили, засверкали в темноте. - Да коли так, мы тут им такую юшку пустим.
- Все точно. Ты Митьке сумеешь доложить?
- Да я Митьку с под земли достану, я же подручный.
- Пошли.
В снежном кружении, в вое ветра они выбрались на двор. Клешков подождал, пока колупаевец заберет лошадь и выедет со двора, и побрел по улице следом. Пропела труба. К штабу начинали стягиваться конные. По дороге Клешкова встретил Князев.
- Готов?
- Готов.
- Пошли.
Батько Хрен, Охрим, командиры сотен и еще с десяток всадников стояли верхами у плетня За повод батькину лошадь держала полураздетая, в наброшенном платке Христя.
- Ой, не уезжай, - причитала она. - Ой, не уезжай, бо я без тебя дня не выживу!
Семка, стоявший рядом с ней, обернулся и подмигнул Клешкову.
- Пора, батько, - сказал Охрим.
Нестройная толпа всадников постепенно вытянулась в колонну.
- Пошли! - махнул Хрен, поцеловал Христю, отвел ее нагайкой с пути и дал коню шпоры. Остальные поскакали за ним.
Подъехал Князев, ведя в поводу лошадей.
- Садись, - кинул он Клешкову, - вот выклянчил у союзничков.
Князев и Клешков пристроились к хвосту колонны. Ветер и снежная крупа били в лицо, всадники кутались в башлыки, на самое переносье сдвигали папахи и малахаи. Сзади слышен бы нестройный шум. Клешков оглянулся. Изо всех дворов выезжали подводы, сани, мажары - вытягивались за колонной.
- Чего это они? - спросил он Князева.
Тот обернулся, долго глядел на пристроившийся позади обоз, зло засмеялся.
- Матерь Росеюшка, - доходило до Клешкова в гудении ветра, - она все та же, что и при татарах была. Не понял? - Князев за повод притянул лошадь Клешкова, пояснил. - Как при набеге, грабить едут! Возьмет Хрен город, а они за ним. Союзнички, помилуй нас, господи, за такую дружбу.
Тяжело и размеренно месили снежную хлябь сотни копыт.
По избитой мостовой Гуляев доскакал до исполкома. У входа стояло несколько оседланных лошадей. Часовой, не сказав ни слова, пропустил его внутрь. Пробежав по коридору, он остановился у двери председателя. За дверью сшибались голоса. Он вошел.
Три человека враз повернули к нему бледные лица.
В кресле усталым коршуном сутулился Куценко. Он смотрел мрачно. У окна на стуле пыжился в своей неизменной коже Иншаков, он даже привстал. Военком Бражной, крупный, круглобородый, смотрел хмуро, но спокойно.
- Что? - вырвалось у Куценко.
- Разгром полный, - сказал Гуляев.
Иншаков ахнул и упал на стул. Куценко закрыл лицо рукой.
- Без паники, - пробасил Бражной и встал.
Тут только до Гуляева дошло, как они восприняли его сообщение.
- Разгром противника полный! - повторил он, исправляясь. - Взят единственный пулемет банды. Тридцать пленных. Порублено и постреляно человек сто. Остальные рассеялись.
Иншаков вскочил и вдруг захохотал. Бражкой зажмурился, и улыбка усталого блаженства на секунду распахнула и высветила его хмурое лицо. Куценко выпрямился в своем кресле.
- Бубнич жив? - спросил Куценко, и тут Гуляева закидали вопросами.
- Как вел себя Сякин?
- Какие у нас потери?
- Настроение у эскадронцев?
После подробных ответов Гуляеву велели остаться и приступили к совещанию.
- Продолжай, Иншаков, - сказал Куценко, - надо решать.
- Надо Хрена напугать, - сказал Иншаков, - вот мое предложение. Подтянется Сякин, надо двух-трех пленных послать к Хрену, чтоб он знал, что мы готовы и ждем. Хрен не попрет на рожон, а тогда и возьмемся за подполье в городе. Выловим, а тут и Хрена можно прижать.
Куценко и Бражной молчали. Потом Бражной поднял голову.
- Предложение, пожалуй, верное. У нас, считая с ЧОНом и милицией, пехоты - одна полнокровная рота, а конница теперь имеет состав меньше эскадрона. Пулеметы есть, но ночной уличный бой - вещь капризная. Самое же опасное - неизвестность сил и места нахождения белых подпольщиков. Повальные обыски ничего не дали. Притаились гады. Какой момент они изберут для удара - невозможно определить, - он пожевал клок бороды, закончил: - Я за предложение Иншакова. Надо доказать Хрену опасность штурма города, и он уйдет.
Куценко помолчал, потом поразмыслил вслух:
- Уйти он, может, и уйдет. Да ведь опять придет, сукин он сын! По сведениям, которые поступают, Хрен усиливается каждую минуту. В связи с разверсткой настроение в деревне против нас. Значит, через неделю Хрен может вернуться с такими силами, что неизвестно, как мы его тогда отразим.
- Ничего, - сказал Иншаков, - в Таврии наши жмут. Губерния о нас вспомнит…
Открылась дверь, вошел захлюстанный грязью Бубнич, улыбнулся всем и рухнул на стул.
- Дорожка! - сказал он. - Врагу такой не пожелаю.
Сразу же его ввели в суть спора. Он посидел, подумал и высказался:
- Я за первоначальный план. Штурм мы отразим. Надо только подготовиться… Я опросил пленных. Обходным отрядом командовал Кикоть, но он заболел и руководил с тачанки. Его мы не взяли, Кикоть у них - один из самых способных. Отряд его считался лучшим. Лучшие силы Хрена мы, значит, разбили. Теперь вопрос идет о малодисциплинированных частях, фактически это шайка, а не армия. Боя они не выдержат. У нас караульная рота теперь укомплектована чоновцами и коммунистами, у нас пулеметы, мы придадим каждой группе пулемет, разместимся, так, чтобы противнику пришлось, нападая на одну, иметь с тыла вторую группу, и встретим Хрена, как надо. В резерве у нас Сякин. Эскадрон доказал в бою, что он революционная, преданная, высоко маневренная часть. При этих условиях Хрен будет разбит. Теперь насчет подполья. Пугая Хрена и удаляя его от города, мы вредим себе. Хрен уходит в села и пополняется. Подполье как было, так и остается для нас иксом. Если же мы правильно разместим наши пулеметные группы и резерв, одним ударом можно кончить всю игру. Подпольщики вылезут - им надо захватить наши пулеметы. Хрен с его конницей на свою погибель влезет в уличную тесноту. Здесь мы сильнее, и мы победим. - Бубнич обвел глазами присутствующих. На лицах всех лежало тяжкое раздумье. - Вопрос в том, посмеем ли мы рискнуть? - сказал он. - А рисковать в данном случае мы обязаны.
Иншаков пробормотал:
- Лихо!
Куценко сказал:
- Похоже на авантюру.
Бражной потер лоб, всмотрелся куда-то перед собой прищуренными усталыми глазами.
- Пожалуй, если хорошо приготовиться, это выход.
И неожиданно все согласились с ним. Вошел красноармеец. Подал Бражному записку. Тот разрешил ему идти, прочитал, сообщил:
- Банда выдвигается к городу. Разъезды усилены. Наши посты отходят к окраинам.
И тогда Куценко сказал:
- А ведь Иншаков правильно говорил.
Спор закипел с новой силой.
В темноте глухо скрипели мажары селян, чавкала грязь под копытами лошадей. Банда Хрена обкладывала город. Батько, Охрим, ординарцы стояли на холме, прислушиваясь и угадывая во мгле движение тех или иных частей войска. Князев и Клешков, найдя ставку атамана, подъехали и пристроились позади. Кто-то во тьме прискакал, чавкая сапогами, полез на холм.
- Батько тут?
- Ходи ближче.
- Батько, подай голос.
- Хто будешь?
- С третьей сотни. Там наши хлопцы позаду оврага червонных накрыли. Двух узяли.
- Пусть приведут, - распорядился Хрен.
Связной молча зачавкал по грязи. Потом звук его шагов утонул в сплошном шорохе перемещения нескольких сотен людей. Ветром нанесло запах лошадиного пота и навоза. Ночь устанавливалась ясная, многозвездная. Прорезалась из-за облаков луна. В смутном ее свете стали видны кучки всадников, разъезжающих неподалеку от холма. Лес оставался сзади. Вокруг была степь, и по всему ее ровному раздолью мелькали неясные тени: группировались по сотням бандиты, уходили вперед секреты, коневоды стреножили коней. Когда тянулись к этим местам лесом, кое-где еще белел снег, здесь же вся степь превратилась в сплошную глинистую хлябь. Лошади и люди с трудом вытягивали ноги.
Привели пленных. Охрим, нагнувшись с лошади, стал их допрашивать. Топот и движение вокруг не позволяли Клешкову расслышать, что иные отвечали. Охрим вдруг привстал на стременах и резко махнул рукой. Один из пленных упал на колени, застонал. Конвоир сзади ударил второго. Тот тоже упал в грязь.