- Я руководитель суховского отделения Союза спасения родины, - он еще зорче всмотрелся в посланцев батьки. - Мы готовы. Какие задачи ставит перед нами атаман Хрен и какими средствами он располагает?
- У батьки пятьсот сабель, - сказал Семка, - и хлопцы за батьку хошь на виселицу, хошь в огонь…
- Ясно, - недоброжелательно оглядев его, перебил военный. - Каким образом атаман хочет действовать против суховского гарнизона?
- Через два дня по получению от вас ответа, - лениво заговорил Семка, - мы вдарим с двух сторон. Большая часть войска со степи, остальные обойдут город и кинутся от монастыря.
- Со стороны Палахинских болот? - недоверчиво сощурился военный. - Там же места непроходимые, тем более, для конницы.
- Кубыть батько казав, - ощерился Семка, - то воны вже будуть проходимые.
Военный с сомнением покачал головой. Правая рука его лежала на столе. Клешков пристально разглядывал ее. Рука как рука, но на мизинце длинный ноготь… Не этот ли человек был в бурке, когда Клешкова с пристрастием допрашивал Князев?…
- Нам нужны реальные планы, а не химеры, - сказал военный.
Семка медленно поднялся.
- Ваше благородие, - сказал он, приближаясь к сидевшему, - ты тут мне не темни! - Желваки заплясали на худом и длинноносом Семкином лице. - Мы до тебя не чеплялись, твои люди к нам прибежали, не треба тебе пидмоги, валяй сам. Батько возьмет цей Сухов, як сам захоче. Понял?
Военный свистнул. Из кухни вышли дьякон и двое парней, по виду приказчиков - с длинными аккуратно расчесанными волосами, в жилетах, в бутылочных сапогах.
- Дормидонт, - сказал военный, - ты расставь людей и следи. Если на улице тревога, предупреди немедля.
Дьякон поклонился, и все трое степенно прошли к дверям.
- Обсудим, - сказал военный, - плен ваш сам по себе довольно хорош. Напасть от монастыря удобно. Во-первых, потому что не ждут, во-вторых, потому что там много укрытий от пулеметного огня: сады, дома, лесопилка. Меня здесь одно смутило: болота считаются непроходимыми.
- Считаются, - фыркнул Семка. - У нас во второй сотне, у Кикотя, трое таких хлопцев, шо воны до самого бога могут довести. Они те болота два раза проходили по батькиному приказу.
- Отлично, - сказал военный, - это уже солиднее. Чего требует от нас батько?
- Вы должны взять на себя пулеметы, - сказал Семка, - а их у красных шесть.
- Точно, - сказал военный, - два шоша, гочкис и три максима. Один из последних - на колокольне соборной церкви. Это самая опасная точка.
- Батько це предвидел, - усмехнулся Семка, - вин так казав: выступает обходный отряд зараз, як мы доложим, шо вы готовы. Нападаем с обеих сторон только по сигналу. Сигнал даете вы. Шесть вспышек фонаря с соборной колокольни. В ночь на третий день, як мы дойдем до батьки. Будет сигнал, зараз пускаем червонным юшку, и город наш.
- Но грабить в городе нельзя, - сказал военный, - иначе нам потом в нем тоже не удержаться.
- А хто грабит? - спросил Семка. - Белые-те грабят, сам видал. Червонные - те реквизируют! А наши люди экспроприируют у богатеев, и все!
- В данном случае, - сдерживаясь, сказал военный, - в данном случае мы не можем пойти на ваши экспроприации. Нас поддерживают те самые слои, которые вы привыкли экспроприировать.
- Об этом договаривайтесь с батькой.
- Об этом надо договориться сейчас, иначе нам будет трудно действовать сообща.
- Ладно, - согласился Семка, - я батьке скажу. Он меня уполномочил принимать условия, если воны не страшные. Я согласный.
- Хорошо, - сказал военный. - Мы берем на себя пулеметы. У нас есть возможность их обезопасить. Когда выступит обходный отряд?
- Сразу, як батько получит от вас вести.
- Когда он будет у монастыря?
- К вечеру другого дня, може раньше.
- Если раньше, надо так замаскироваться, чтобы у красных не было ни малейшего подозрения.
- Хлопцы дило знают.
- Обсудим детали, - военный развернул карту, - прошу вас сюда.
Клешков, стараясь не проявлять особого любопытства, сидел на скамье.
- Впрочем, вот что, - сказал военный, - пожалуй, я напишу атаману письмо. - Он сея в несколько минут исписал большой лист с маги.
- Понесете вы, - обернулся он к Клешкову. - А вас, - это относилось к Семке, - я принужден оставить. - Он подошел к форточке позвал: - Дормидонт!
- Как оставить? - спросил, поднимаясь, Семка и сунул руку за пазуху.
- Так, как оставили нашего Князева у батьки.
Подошел и стал около Семки огромный бородатый дьякон. За ним скользнул в комнату молодчик в жилетке. Семка посмотрел на них и вынул руку из пазухи.
- Заложником, что ли?
- Пока мы с атаманом не познакомились как следует, я буду вынужден поступать таким же образом, как он с нами.
У Гуляева не было точных доказательств, что Полуэктов замешан в деле ограбления лавки потребкооперации, но само волнение хозяин, а главное, тот факт, чуть не выпавший у него из памяти, что награбленные продукты прятали на его бывшем складе, все это заставляло торопиться с выяснением. В сумерках он поднялся, отложил книгу, натянул сапоги и хотел было уже спускаться вниз, когда услышал, как задребезжали ступеньки под чьими-то шагами. Он быстро застелил шинелью свое ложе, присел на него. В дверь постучали.
- Входите! - крикнул он.
Вошла Нина.
Они не встречались уже несколько дней и Гуляев почувствовал, что слова никак не проходят сквозь гортань. Наконец справившись с неожиданным волнением, он сказал:
- Здравствуйте, - встал, придвинул гостье стул, - садитесь.
Занятый собственными переживаниями, он в первую минуту не обратил внимания на то, как странно она держится. Сев, Нина долго молчала, теребя в руке зачем-то носовой платок, потом, глядя вниз, сказала:
- Владимир Дмитриевич, по-моему, вы очень хороший и добрый человек.
В зыбком свете свечи лицо ее потемнело, и он понял, что это краска стыда. Он и сам почувствовал, что его одолевает какая-то совершенно непривычная робость.
- С чего бы такие сантименты? - спрос он резче, чем хотел.
Нина вскинула голову.
- Вы правы. Самой смешно… Какие сейчас могут быть сантименты? К тому же в нашем возрасте смешно обманываться. Но мы, женщины вечно выдумываем себе кумиров.
- Неужели я попал в столь лестный разряд? - спросил Гуляев.
Он уже чувствовал, что переборщил. Ему было жаль, что после его слов пропало что-то сокровенное, вдруг возникшее у него с этой женщиной здесь, в полутемной мансарде, посреди взбесившегося, залитого кровью мира.
- Я иногда думаю, - сдерживая волнение, сказала Нина низким голосом, - мне иногда кажется, что вы… Что в вас есть что-то необычное, способное заставить меня воспринять вас всерьез, не как других… Но потом я вспоминаю, что вы всего лишь "товарищ Гуляев" и что ведь недаром же, недаром вы с теми, с кем вы есть… все-таки иногда кажется, что вы интеллигентный человек…
- Вас до сих пор удивляет, что интеллигентный человек стоит за революцию? - тихая ярость, которой он не давал выхода, принесла уверенность. - Вы до сих пор встречали только тех интеллигентов, что смотрят на революцию, как на занесенный перед лбом обух? А ваш друг Яковлев? Разве он не с нами?
Нина стиснула платок, скомкала его, долго молчала. Потом сказала изменившимся голосом, в котором он почувствовал что-то чужое, но не успел понять что.
- Да… Вот и Яковлев… Может быть, вы объясните этот парадокс запутавшейся женщине. На той стороне люди вашего круга, вашего уровня. С этой стороны серые и неграмотные, близкие к пещерному уровню мужики. Я, конечно, понимаю, что в прошлом они были обижены, оскорблены в своем достоинстве, доведены до отчаяния, а теперь добились своих прав… Но дальше встает вопрос о построении новой и справедливой жизни… Вы не обидитесь, если я спрошу?
- Не обижусь, - сказал Гуляев.
- Неужели вы верите, что они смогут установить совершенно новые серьезные законы, что они смогут соблюдать их?
- Почему, собственно, нет?
- Разнузданная, развращенная насилием орда?
- Орда?
Она замолчала и отвернулась.
Он молча смотрел на нее. К чему весь этот разговор? Она не понимает и никогда не поймет его товарищей. Зато он прекрасно понимает ее, но что толку… Взаимопонимание зависит от двоих, а не от одного… Впрочем, почему это он вдруг задумался о взаимопонимании?
- Что ж вы не ведете меня? - спросила она с явственными нотками гнева в голосе.
- Куда это?
- В свою ЧК. Я же тут такое вам наговорила!
- Говорите, что хотите… Это ваше право.
- А если я сама пойду в ЧК и скажу, что вы слышали страшные вещи о вашей власти и не донесли?
Он сверху вниз посмотрел на нее. Глаза черно блестели на бледном лице, светилось золото огромной косы.
- Грабители и насильники не способны дать справедливости своей стране, бандиты не могут быть честными правителями!
Он положил ей руку на плечо. У нее срывался голос, ее трясло, зато он теперь был спокоен.
- Нина Александровна, с вами что-нибудь случилось? Не таитесь!
- Ничего не случилось! - крикнула она, отбрасывая его руку. - Вы произвели впечатление воспитанного и гуманного человека, спасли нас во время обыска от голодной смерти. Я поверила вам, а оказалось все это лишь затем, чтобы шпионить за нами!
- За кем - за вами?
- За мной и дядей!
- Откуда вы это взяли?
- Он сидит там внизу и ежеминутно ждет ареста. Говорит, что вы приписываете ему соучастие в каком-то грабеже! Дядя - честный человек, откуда он мог знать, что в его лавке хранилось награбленное? Он туда уже год не кажет носа. А вы приписываете ему!…
- Одну минуту, - сказал Гуляев. - Где ваш дядя?
- У себя! Он уже готов, собрал вещи! Можете брать!
- Пойдемте-ка потолкуем. - Гуляев потянул ее за руку и повлек за собой.
Они спустились в комнаты. За освещенным трехсвечником столом хозяин, грузный, с нечесаной бородой, пил чай. Хозяйка мелькнула, поставила самовар, ворохнула глазами в сторону квартиранта и сгинула. Нина прошла в красный угол и села под иконой. Гуляев стоял у стола, сунув руки в карманы, размышлял. Хозяин, кашлянул, пролил чай на бороду.
- Так вот, Онуфрий Никитич, вы сочли, что я вас заподозрил? - спросил Гуляев. - Вот не могу понять - с чего пришло такое вам на ум?
Хозяин крякнул, дернул головой, не ответил.
- И потом, - все еще размышляя, медлительно говорил Гуляев, - если бы вы даже и бывали в лавке, если даже и ключи у вас от нее имеются…
- Нету ключей! Нету! - каким-то утробным ревом вырвалось у купца. - Не мучь ты меня, лиходей! Матушка-заступница, царица небесная, спаси и помилуй раба твоего.
И в этот момент Гуляев вспомнил, откуда он знал то молодое хищное лицо на фотографии, взятой из дома Нюрки Власенко.
- Я говорю, что если вы даже и были в лавке, это еще не доказывает вашу связь с бандитами, - продолжал Гуляев. - Но вот что я вспоминаю: а ведь я видел этого типа у вашего дома, видел, Онуфрий Никитич!
- Какого еще типа? - повернулся к нему на крякнувшем стуле хозяин.
- Фитиля-то я видел, - спокойно сказал Гуляев, - и как раз накануне ограбления. И не далее, как в вашем саду.
- Это подлость! - вскочила Нина.
- Не могу! - сполз и рухнул на колени хозяин. - Не могу, вот те крест! Запужал он меня, Нинка! Все расскажу.
- Дядя! - зазвенел натянутый до предела голос Нины. - Встаньте! Рохля!
Гуляев нащупал в кармане рукоять нагана и накрепко обнял ее пальцами. Вот оно что! А он чуть не поверил сладкоречивой племяннице.
- Встаньте! - сказал он. - Собирайтесь!
- Какой-то шум, - сказал сзади знакомый голос. - По-моему, здесь все переругались.
Гуляев обернулся. В проеме двери, освещенный слабым светом из кухни, улыбался Яковлев. Шинель на нем была распахнута, в руке фуражка.
- Здравствуйте, Владимир Дмитриевич, второй раз на дню.
- Здравствуйте, - сказал Гуляев, - придется вам мне помочь.
- В чем же? - спросил Яковлев. - Впрочем, я к вам испытываю такую симпатию, что готов помочь в чем угодно.
- Надо отконвоировать моих уважаемых хозяев в ЧК, - сказал Гуляев.
- Отконвоировать? - Яковлев туманно улыбнулся. - Но позвольте… Мы гости, они хозяева, есть в этом что-то непорядочное… К тому же, Нина Александровна женщина, а в ЧК этому могут не придать значения. Нет, Владимир Дмитриевич, я не могу! Это не мужское дело.
Гуляев зорко оглядел всех троих. Нина стояла под иконой, сплетя руки у груди. Купец тяжко переминался на коленях. Яковлев смотрел на него с нехорошей усмешкой. Гуляев сориентировался.
- Эй, - сказал он, выхватывая наган, - отойдите-ка от двери.
- Это мне? - спросил, все так же улыбаясь, Яковлев.
- Вам! Ну!
Яковлев шагнул в комнату и в тот же миг ударил выстрел. Гуляев отскочил. Купец бил в него с колен. В руках у Нины тоже воронено блеснуло.
Он выстрелил вверх, и в тот же миг по руке его ударили чем-то железным. Наган упал. Гуляев заскрипел зубами от боли и попытался поднять его левой рукой, но второй удар сшиб его с ног. С трудом нащупав затылок, уже влажный и липкий от крови, он стал подниматься. Сильная рука заставила его сесть.
- Веревки! - скомандовал голос Яковлева. - Надо спрятать этого большевистского Холмса. Он нам еще понадобится.
Гуляев с натугой приподнял гудевшую голову. Нина с окаменевшим лицом принесла веревки. Яковлев, упершись коленом в гуляевскую спину, натуго скрутил ему руки.
- Не мечитесь, Онуфрий Никитич, - сказал Яковлев, - не надо было трусить. Не приди я вовремя, вы могли бы все дело завалить! Сейчас потрудитесь-ка на общую пользу. Отнеси нашего комиссара наверх. Мы тут кое о чем потолкуем между собой, а потом и с ним побеседуем.
Гуляев увидел подступившую к нему вплотную огромную тушу купца, ощутил запах пота исходивший от его салопа, почувствовал, что он отделяется от пола. Купец, охая и стоная, поволок его по ступеням наверх и сбросил на пол в его комнате.
Когда купец ушел, Гуляев приподнял голову. Рука болела нестерпимо. Может быть, была переломлена кость? Нет, успокоил он себя, скорее ушиб. Голова была налита чугуном и ныла. Надо было собрать и привести в порядок мысли, боль мешала этому. Он стиснул зубы, постарался перевести внимание. Внизу грузно топал хозяин, слышались голоса, но слов разобрать было невозможно. Гуляев поднатужился, перекатил на живот и встал на колени. С большим трудом поднялся на ноги…
Ошибочку допустили, господин ротмистр или как вас там по чину, подумал он о Яковлеве, - ног не связали. А пока мы на ногах, нас еще не сбили. Он тряхнул головой и тут же чуть не упал от подступившей дурноты. Сейчас эти, снизу явятся. Он прислушался. Среди голосов выделялся голос Нины. Он звучал на пронзительных, почти истеричных нотах. Требует вывернуть его наизнанку? Откуда такая горячность?
Но вот уже полминуты что-то отвлекало его от голосов в гостиной. Слышался еле уловимый звук щепы во дворе. Чуть-чуть звякнуло стекло, точно его коснулись чем-то металлическим. Неужели свои? Гуляев перестал дышать, слушал. Это было бы слишком большой удачей. К нему иногда присылали связных от Бубнича или Иншакова. Но как они могли явиться именно сейчас? На выстрелы? Но выстрелы в доме, стоящем в глубине двора, почти не слышны на улице…
Вот уже скрипнула входная дверь, и крадущееся шаги нескольких человек еле слышно прошуршали в передней. Он ждал, боясь пошевелиться. Те в гостиной могли услышать по скрипу пола, что он уже на ногах. Вдруг ахнула дверь и тотчас раздался крик Нины, внизу затопали, зарычали сдавленными голосами.
Гуляев шагнул было к двери, но вспомнил: за спиной его было окно. Оно закрыто. Открыть он его не сумеет, но если ударить плечом, можно высадить раму. Но куда бежать - ведь пришла помощь. Он подошел к раскрытой двери и остановился. С яростной матерщиной кто-то выволок что-то тяжелое в прихожую.
- Ну, фраер! - услышал он остервенелый голос. - Куда камушки запрятал?
В ответ - прерывистое дыхание.
- Будешь говорить? - накаленно спросил голос, тупо прозвучал удар по живому, послышались стон и одышливый голос купца:
- Ай мы не расплатились с тобой? Что ж ты, как грабитель, ко мне врываешься?
- Не расплатились! - злобно крикнули в ответ. - Мне склад был не нужен. Я по договору его брал. Я по мизеру не играю. Для вас старался. А потом? Нагрели меня, фраера, думали Фитиля обвести? Где камушки?
- Да откуда у меня камушки? - плаксиво забормотал купец. - Сколько обысков было, сколько голодали, продал все!
- Гляди, косопузый! Даю тебе полминуты. Не вспомнишь, где камни лежат, пришьем и тебя, и твою девку, и зятя. Это я тебе гарантирую.
Вдруг в гостиной опять закричали, забегали. Гуляев принял решение. От пришельцев пощады ждать нечего. Наших надо предупредить о заговоре, о том, кто такой Яковлев и семейка Полуэктовых. Он разбежался, вышиб плечом окно - зазвенели разбитые стекла. Он сел на подоконник, высунул в сплошной мрак ноги и прыгнул.
Теперь все они обитали в садовой сторожке. К ночи постояльцы нашли тут себе занятие. Семка засел за карты с обоими парнями приказчичьего вида, дьякон захрапел, а Клешков, поглядывая на заставленные изнутри фанерой окна, все чаще начал выходить на улицу. Сначала Семка и тут не отпускал его от себя ни на шаг и покорно вставал рядом у кустов, как только Санька ступал из двери на садовую, усыпанную жухлой листвой землю. Немедленно появлялся и дьякон, и все трое сторожко, ощущая присутствие друг друга, смотрели в осенний мрак, приглядывались к огням недалекого дома, видным сквозь оголенную сумятицу черных ветвей.
Потом, не разговаривая, молча возвращались. Наконец Семке надоело выходить за Клешковым, дьякон утомился и захрапел, и Клешков почувствовал, что теперь самое время бежать.
- Шесть! - кричал один из охранников, азартно шлепая картой.
- На, семь! - шлепал своей картой Семка.
- Да ты гляди - это ж козырь!
- Ладно, сыпь козырь на козырь…
Можно было элементарно домчаться до милиции. Или до исполкома. Но на это ушло бы не меньше получаса. Семка и остальные спохватились бы. И страшнее всего - от этого прогорала суть его сообщения. Он знал теперь замысел повстанцев и городского белого подполья. И надо было сообщить об этом своим, не встревожив врага. Вот в этом и состояла задача. Он обдумывал, глядя, как игроки рубят картами по столу, как шарахается от этих ударов пламя свечи, как гудят доски.
Клешков встал. Не спеша подошел к двери и открыл ее.
- Куда пошел? - крикнул за спиной Семка. Оборвался храп дьякона.
- До ветру, - сказал он и ступил в сад.