Удивительно, как отец ухитряется не порезаться такой острой бритвой. Было что-то противоестественное в том, что он так часто водил по своему черепу ее кончиком и ни разу даже не поцарапался. Бреясь, Лис никогда не пользовался мылом, чтобы сделать бритье легче и приятнее. Иногда Вулфи задавался вопросом, почему Лис просто не сбреет все волосы вместо того, чтобы превращать залысины в неровные полоски, одновременно позволяя прядям сзади и по бокам отрастать ниже плеч в виде хаотических косичек, становившихся все более жидкими и беспорядочными по мере того, как волосы редели. Вулфи замечал, что облысение сильно беспокоит Лиса, но не мог понять почему. У крутых парней в фильмах головы часто бывают совершенно лысые. Например, у Брюса Уиллиса.
Он встретился глазами со взглядом Лиса в зеркале.
- На что ты уставился? - рявкнул Лис. - Чего тебе надо?
- Если так пойдет и дальше, ты скоро станешь лысым, как коленка, - сказал мальчик, указывая на пряди черных волос, плавающие на поверхности воды. - Тебе нужно пойти к врачу. Ненормально, если волосы выпадают, когда ты просто трясешь головой.
- Откуда ты знаешь? Может, это наследственное? Может, то же самое ждет и тебя?
Вулфи взглянул на отражение своей светловолосой головы в зеркале.
- Вряд ли, - ответил он, осмелев из-за явного желания Лиса продолжить разговор. - Я же ни чуточки на тебя не похож. Могу спорить, что я пошел в маму, а она не лысеет.
Не следовало говорить такое. Мальчик понял, что совершил страшную ошибку, едва только закончил свою фразу. Глаза отца угрожающе сузились.
Вулфи попытался было увернуться, но громадная ручища Лиса схватила мальчика за шею, и бритва срезала кусочек кожи у него под подбородком.
- Кто твой отец?
- Ты мине отец, - захныкал Вулфи, и на глазах у него выступили слезы. - Ты, Лис.
- О Господи! - Лис отбросил ребенка в сторону. - Ты же ничего не способен запомнить! Мне… меня… мной, а не мине! Как надо правильно произносить слова? - Он больно схватил мальчишку за волосы.
- Г-г-грамматика?
- Произношение, ты, невежественное маленькое дерьмо! Произношение и склонение местоимений.
Вулфи на шаг отступил от отца, пытаясь пальцами зажать ранку на подбородке.
- Зачем так заводиться, Лис? - проговорил он, изо всех сил стараясь доказать, что вовсе не так глуп, как считает его отец. - Мы с мамой смотрели "волосы" в Интернете, когда последний раз были в библиотеке. Я запомнил слово, которым называется болезнь, - он действительно заучил произношение того слова, которое они с матерью отыскали в Сети, - "ол-о-пек-ия". И так много всякого про нее написано… и много можно сделать, если бы ты захотел.
Глаза Лиса снова угрожающе сузились.
- Алопеция, ты, идиот! Греческое слово, которое означает лисью чесотку. Ты омерзительно необразованный. Неужели эта сучка не способна научить тебя хоть чему-нибудь? Как ты думаешь, почему у меня прозвище "Проклятый Лис"?
У Вулфи имелось собственное детское объяснение обоих слов. По его мнению, "Лис" означало мудрость, а "Проклятие" значило жестокость. И такое прозвище очень подходило отцу. Глаза Вулфи снова наполнились слезами.
- Я только хотел помочь. На свете много лысых. В лысине нет ничего особенного. Часто, - он сделал усилие, чтобы воспроизвести сложное слово возможно точнее, - айопекия проходит, и волосы отрастают снова. Может, и с тобой случится то же самое. Тебе просто не нужно волноваться. Там сказано, что волосы могут выпадать из-за переживаний.
- А что бывает редко?
Мальчик схватился за спинку стула, так как колени у него дрожали от страха. Он чувствовал, что зашел слишком далеко, запутавшись в словах, которые не мог толком выговорить, и в информации, которая все больше и больше злила Лиса.
- Там было что-то написано о раке… - он сделал глубокий вдох, - диабете, артрите, из-за которых такое может случиться. - И затем быстро затараторил, чтобы успеть высказать все, пока отец снова не выйдет из себя: - Мы с мамой думаем, что ты должен пойти к врачу, ведь если ты на самом деле болен, какой смысл притворяться, что ты здоров. Нетрудно же пойти и записаться на прием к врачу. По закону, странники и цыгане имеют такое же право на медицинское обслуживание, как и все остальные люди.
- И сучка на самом деле сказала, что я болен?
Ужас Вулфи отразился у него на лице.
- Н-н-нет. Она н-н-ничего не говорила о тебе.
Лис сунул бритву на деревянную полку рядом с умывальником.
- Ты лжешь! - рявкнул он, вновь повернувшись к мальчику. - Говори мне, что она сказала, или я прямо сейчас все дерьмо из тебя выпотрошу.
"У твоего отца не в порядке с головой… Болезнь твоего отца…"
- Ничего не говорила, - с трудом выдавил из себя Вулфи. - Она ничего мне про тебя не говорила.
Лис вглядывался в перепуганные глаза сына.
- Тебе бы лучше сказать правду, Вулфи, иначе я сейчас же выверну твою миленькую мамочку наизнанку. Ну, еще одна попытка. Что она говорила обо мне?
Нервы у ребенка не выдержали, и он бросился к заднему выходу, нырнул под фургон и закрыл лицо руками. Он все сделал не так. Теперь отец убьет маму, а социальные работники обнаружат синяки. Он бы помолился Богу, если бы умел молиться, но Бог оставался для него какой-то непостижимой туманной сущностью. Как-то однажды мать сказала ему, что, если бы Бог был женщиной, он бы помог им. Иногда Бог представлялся Вулфи чем-то вроде полицейского. Если ты повинуешься его правилам, он к тебе хорошо относится, если нет - отправляет тебя в ад.
Единственной абсолютной истиной, казавшейся Вулфи совершенно ясной и неоспоримой, было то, что не существовало ни малейшей надежды найти выход из нестерпимого ужаса его мучительной жизни.
*
Лис произвел на Беллу Престон такое впечатление, какое на нее производили совсем немногие мужчины. Она сразу же догадалась, что он выглядит моложе своих лет и что ему, наверное, уже за сорок. Его отличало то особое непроницаемое выражение лица, которое свидетельствовало о том, что он умеет держать эмоции в узде. Лис был неразговорчив, предпочитая скрывать свои мысли и чувства под плотным покровом молчания. Но стоило ему заговорить, и его речь моментально выдавала принадлежность к высокому общественному слою и неплохое образование.
В том, что джентльмен вдруг становится бродягой, нет ничего исключительного. На протяжении всей истории бывали случаи, когда аристократические семейства изгоняли из своей среды "паршивую овцу". Но Белла с самого начала поняла, что у Лиса, по-видимому, какие-то весьма необычные и дорогие странности, стоившие ему репутации и положения. Наркоманы - самая типичная разновидность "паршивых овец" в XXI столетии, к какому бы классу они ни принадлежали. Однако Лис даже марихуану не употреблял, что было загадочно и наводило на нехорошие мысли.
Женщина менее самоуверенная, чем Белла, рано или поздно задалась бы вопросом: почему именно она стала предметом его внимания? Массивная и довольно тучная, с коротко остриженными осветленными волосами, она явно не относилась к числу тех, кто мог бы привлечь этого худощавого мужчину с бледно-голубыми глазами и странными полосками, выбритыми на голове, мужчину, обладавшего несомненной харизмой. А он никогда не отвечал ни на какие вопросы. Кто он, откуда и почему его раньше никто здесь не видел - на эти вопросы не было ответа. Белла, не в первый раз сталкивавшаяся с подобной скрытностью, считала, что и он имеет право на личные тайны - у них же у всех есть какие-то секреты! - и позволила ему посещать ее фургон так же свободно, как и остальным визитерам.
За время своих странствий по стране с тремя маленькими дочерьми и мужем, крепко подсевшим на героин, а к этому времени уже отдавшим концы, Белла научилась внимательно присматриваться к людям, прежде чем заводить более близкое знакомство. Она разузнала, что в фургоне самого Лиса есть женщина с двумя детьми, хотя он никогда не признавал их за свою семью. Они производили впечатление бездомных, которых кто-то вышвырнул на улицу, а Лис как-то из простого минутного сострадания подобрал и взял к себе. Но Белла видела, как при приближении Лиса оба ребенка в ужасе прятались за мамину юбку. И начала кое-что понимать в нем. Каким бы обаятельным он ни казался чужим людям - а он действительно мог быть просто обворожительным, - Белла готова была поспорить на последний цент, что за закрытыми дверями своего дома Лис превращался совсем в другого человека.
Впрочем, это ее совсем не удивляло. Какого мужчину не утомили бы придурковатая, сидевшая на транквилизаторах тощая тетка и ее ублюдки? Тем не менее подобный расклад заставил Беллу держаться настороже. Дети представляли собой забитых маленьких клонов своей матери - белокурые, голубоглазые, постоянно копошащиеся в грязи под фургоном Лиса, пока мать бесцельно бродит от автобуса к автобусу с протянутой рукой и просит чего-нибудь такого, что позволит ей отключиться. Белла частенько задавалась вопросом, а не угощает ли она и своих деток таблетками, чтобы они были послушнее, и делала вывод, что подобное, видимо, случается нередко, так как дети были какие-то неестественно тихие.
Ну конечно, ей было их жалко. Белла иногда называла себя социальным работником, так как они с дочерьми привлекали бродяг и бездомных повсюду, где бы ни остановились. Одной из причин такой притягательности для бродяг был телевизор, работавший на батарейках, да и хлебосольный разбитной характер самой Беллы. Но когда она в первый раз отправила своих девчонок знакомиться с ребятами Лиса, те тут же нырнули под фургон и были таковы.
Как-то она попыталась разговорить женщину, предложив ей вместе покурить, однако и эта попытка завязать общение потерпела неудачу. Ответом на все вопросы было молчание и полнейшее отсутствие интереса, за исключением тоскливого согласия, высказанного по поводу слов Беллы о сложностях, возникающих с обучением детей во время путешествий.
- Вулфи очень нравятся библиотеки, - сказала тощая баба так, словно Белле следовало догадаться, о ком она ведет речь.
- А кто из них Вулфи?
- Тот, который похож на отца… который поумнее… - ответила она и отправилась на поиски спасительных таблеток.
Проблема образования и воспитания возникла вновь вечером в понедельник, когда на полянке перед розово-лиловым автофургоном Беллы расположились многие участники празднества.
- Я завязала бы со всем этим завтра же, - произнесла она мечтательно, глядя на усеянное звездами небо и на луну над водой. - Нужно только, чтобы кто-то дал мне домик с садиком, и не посреди какого-нибудь чертового зачумленного города, полного всяких кретинов. Где-нибудь неподалеку отсюда вполне подойдет… миленькое местечко, где мои дочурки могли бы ходить в школу и где бы им не дурили головы будущие уголовники… Вот и все, что мне надо.
- Они ведь такие милые девчушки, Белла, - произнес рядом мечтательный голос. - И стоит тебе только отвернуться, им так задурят головы, что потом всю жизнь придется расхлебывать.
- Конечно, да разве ж я не знаю?! Но могу поклясться, что собственными руками оторву член любому мужчину, который попытается к ним подойти.
От фургона донесся приглушенный смех, там в тени стоял Лис.
- К тому времени будет уже поздно, - пробормотал он. - Меры нужно принимать уже сейчас. Профилактика всегда предпочтительнее лечения.
- Какие же меры?
Лис вышел из тени, и его высокая фигура нависла надлежащей на траве Беллой, закрыв от нее диск луны.
- Просто предъяви претензии на землю, которая никому не принадлежит, и построй на этой земле свой дом.
Она, прищурившись, взглянула на него.
- Что, черт возьми, ты несешь?
Зубы Лиса сверкнули в широкой улыбке.
- Я говорю о том, как сорвать джек-пот, - ответил он.
Глава 3
Лоуэр-Крофт, ферма Кумб,
Херефорд, 28 августа 2001 г.
Это произошло двадцать восемь лет назад, но уже для того времени было весьма необычно: Нэнси Смит родилась не в роддоме, а в спальне матери, и отнюдь не потому, что у ее матери были какие-то особые, слишком передовые, взгляды относительно права женщины рожать дома. Психически неуравновешенный и неуправляемый подросток, Элизабет Локайер-Фокс морила себя голодом в течение первых шести месяцев беременности, пытаясь таким образом избавиться от инкуба, поселившегося у нее во чреве, а когда все ее старания ни к чему не привели, она сбежала из школы-интерната домой к матери и потребовала, чтобы та спасла ее от напасти. Кто женится на ней, если у нее на шее будет висеть ребенок?
В то время вопрос был не лишен смысла, и семья сомкнула ряды, чтобы спасти ее репутацию. Локайер-Фоксы принадлежали к числу уважаемых офицерских семейств. Ее члены отличились на многих фронтах, от Крымской войны до войны в Корее. Аборт исключался, так как Элизабет сообщила о своей проблеме слишком поздно, и единственным вариантом в подобной ситуации, когда необходимо было избежать статуса матери-одиночки незаконнорожденного ребенка, оставалось усыновление. Сейчас это может показаться наивным, не менее наивным, наверное, оно было и тогда, в 1973 году, когда движение за права женщин уже пользовалось значительным авторитетом. Тем не менее "достойный" брак представлялся членам семейства Локайер-Фокс единственным возможным решением проблем неуправляемой дочери. Они рассчитывали на то, что стоит ей завести нормальную семью, как она научится быть ответственной женой и матерью.
Сошлись на версии, что Элизабет больна сильным воспалением гланд. Когда стало ясно, что болезнь достаточна серьезна и к тому же заразна настолько, что потребовался трехмесячный карантин, все друзья и знакомые родителей Элизабет поспешили выразить сочувствие. Правда, довольно умеренное, так как никто из них особого расположения к детям Локайер-Фоксов не питал. Для всех остальных - арендаторов и рабочих в поместье Локайер-Фоксов - Элизабет демонстрировала свой уже ставший привычным необузданный характер. По ночам она срывалась с "привязи", на которой держала ее мать, и отправлялась пьянствовать и трахаться до полного отупения, ни на мгновение не задумываясь о том, какой вред может причинить плоду. Если его все равно заберут, с какой стати она должна о нем заботиться? Единственное, чего она хотела, было как можно скорее от него избавиться, и чем грубее был секс, которым она занималась, тем больше, как ей казалось, была вероятность выкидыша.
Врач и акушерка хранил и полное молчание, и в положенный срок на свет появился на удивление здоровый ребенок. В конце послеродового периода Элизабет, ставшую благодаря бледности и хрупкости в каком-то смысле еще более привлекательной, отправили в Лондон для завершения образования. Там она познакомилась с сыном баронета, который нашел ее слегка болезненный вид и необычную слезливость особенно притягательными, и их знакомство завершилось бракосочетанием.
Что касается Нэнси, ее пребывание в Шенстед-Мэнор было весьма кратковременным. По прошествии всего нескольких часов после родов ее через агентство по усыновлениям передали бездетной супружеской паре, проживавшей на одной херефордской ферме. Истинное происхождение девочки приемным родителям так и осталось неизвестным, да, собственно, оно их и не очень интересовало. Смиты были добрыми людьми, обожавшими ребенка, которого даровала им судьба. Они никогда не скрывали сам факт удочерения и объясняли все лучшие качества девочки - в основном несомненную одаренность, благодаря которой она поступила в Оксфорд - хорошей наследственностью и бесспорными достоинствами ее настоящих родителей.
Нэнси же, напротив, все приписывала своему положению единственного ребенка в семье, удивительной щедрости и вниманию, которые проявили к ней приемные родители, их стремлению дать ей хорошее образование и постоянной поддержке всех ее начинаний и устремлений. Она почти никогда не задумывалась о наследственности. Уверенная в неизменной любви и привязанности к ней двух добрейших людей, Нэнси попросту не видела смысла в пустых фантазиях о женщине, когда-то бросившей ее на произвол судьбы. Кем бы она ни была, то, что произошло с ней, тысячи и тысячи раз происходило с женщинами раньше и будет происходить и впредь. Случайная беременность… Нежеланный ребенок… В жизни ее не было места для такой матери.
Или, точнее, не было бы, если бы не настойчивый поверенный, отыскавший Нэнси у Смитов в Херефорде через агентство по усыновлениям. Не получив ответа на несколько писем, он лично отправился к Смитам, и судьбе было угодно, чтобы, постучавшись в дверь фермы, он обнаружил Нэнси дома. В тот день она как раз приехала навестить своих приемных родителей.