3. Сан-Антонио
– Тебе нехорошо, Мэйделин? – Казалось, взгляд доктора требовал от нее откровенности.
Девушка энергично покачала головой. На этот раз даже обманывать не пришлось. Она чувствовала себя хорошо. В минувшие недели ей становилось все лучше с каждым днем. И это было связано с визитами к доктору. Но и с Брайаном тоже. Стоило ей подумать о его лохматых каштановых кудрях, как сердце екнуло.
– Со мной все в порядке. Мне очень хорошо, – твердым голосом произнесла она, выдержав взгляд доктора Рейда.
Скептическое выражение лица врача сменилось улыбкой.
– Замечательно. Просто замечательно, – сказал он и посмотрел на лежащую у него на коленях папку с документами, словно пытаясь отыскать там некую запись.
Она вытянула шею, и ей показалось, что она увидела среди бумаг чек. Может быть, это от мамы, плата за пребывание в клинике? Девушка перевела взгляд на часы, висевшие над дверью. Уже без двадцати пяти четыре. В четыре они с Брайаном договорились встретиться в парке клиники. Как же медленно движется минутная стрелка!
Доктор отложил бумаги в сторону и скрестил руки на груди, не спуская с нее взгляда. Его грудная клетка равномерно вздымалась. Видимо, он собирался сказать ей что-то неприятное.
– Мэйделин, я очень рад, нет, мы все рады, что тебе лучше. Но позволь мне задать вопрос, и, прошу тебя, не сердись на меня. Как твой терапевт, я могу быть прямолинейным.
Удивленная, Мэйделин кивнула. Во время прошлых сеансов она ни разу не видела его таким. Он, воплощение хладнокровия и уверенности, впервые казался ей напряженным. В его голосе звучала неприкрытая тревога. И внезапно все ее существо охватило волнение.
– Да, конечно, – нарочито спокойно произнесла она. – Спрашивайте!
Плечи терапевта снова поднялись, он многозначительно откашлялся.
– Мэйделин, – наконец начал он, глядя на нее еще внимательнее, чем прежде. – Ты набрала вес?
Девушке показалось, что она ослышалась, она открыла было рот и снова закрыла. Попыталась поймать эхо его слов, но в этой комнате оно не звучало. Неужели… неужели он действительно сказал "набрала вес"?
– Не пойми меня превратно, – продолжал доктор Рейд, которому, видимо, было не по себе, – но при поступлении к нам ты была очень стройной и привлекательной девушкой. Гораздо красивее многих здешних обитательниц. А теперь ты сидишь передо мной с самодовольной улыбкой, двойным подбородком и кажешься мне… – Доктор умолк и медленно наклонился вперед. – Прости за прямоту, но… толстой! – Когда он произнес последнее слово, на его лице мелькнуло отвращение.
Мэйделин почувствовала, как сжалось горло, а сердце стало болезненно биться о ребра, что много лет было явным признаком ее плохой физической формы. Глубоко оскорбленная, она поднялась, с трудом сдерживая рвотный позыв.
Теплая рука терапевта легла ей на колено.
– Мэйделин, – с сочувствием в голосе произнес он, – мы все здесь хотим тебя вылечить, но не собираемся превращать тебя в самодовольного человека. Если ты станешь толстой и некрасивой, то психическое здоровье в несправедливом внешнем мире тебе не понадобится. Мир жесток, Мэйделин. Не забывай об этом!
Она смотрела на нахмуренный лоб доктора, слегка поблескивавший в желтоватом свете настольной лампы. Тошнота усилилась. Может быть, это испытание? Мэйделин искала в глазах доктора Рейда нечто такое, что помогло бы ей понять: все это лишь шутка, проверка ее душевных сил. Но она не увидела в его взгляде ничего, что смягчило бы жестокость его слов. Более того, казалось, он искренне тревожился за нее. Можно сказать, переживал.
Все ее тело судорожно сжалось. Она не заметила, что поправилась. А что с Брайаном? Почему он ничего ей не сказал? Может быть, он любит полных женщин? Может быть, на самом деле он здесь именно поэтому, а не потому, что лечится от наркозависимости, как он утверждал? Может быть, он извращенец и фетишист? Скорее прочь отсюда! Она вскочила и на негнущихся ногах зашагала к двери. Чтобы надавить на ручку двери, ей потребовались собрать все свои силы. Коридор шатался под ногами, словно палуба корабля во время сильной качки. Во рту ощущался привкус рвоты.
4. Варшава
Патрик Вейш остановился в пустом коридоре, прислушиваясь. В огромном доме царила тишина. Сам он никогда здесь не жил. Он вырос в Лондоне, и только несколько лет назад отец после смерти матери снова переехал сюда, на родину предков. Патрик же себя поляком не ощущал, за минувшие годы он лишь трижды навещал отца в его доме, поэтому этот особняк казался ему чужим, а без отца становился просто неким зданием. Взгляд его упал на фото в рамке, висевшее на стене. На нем был изображен он сам в возрасте, пожалуй, лет двух. Он сидел, одетый лишь в огромный подгузник, на краю песочницы, держа в руках синюю лопатку. В камеру он смотрел недоверчиво, левая ручонка изобличающе указывала на фотографа. Наверное, он удивлялся: что это за человек глядит на него сквозь стекла фотоаппарата? Мама рассказывала, что отца часто не бывало дома. Домом ему служил офис, а настоящей семьей были сотрудники. "Дело всей его жизни" – как неоднократно заявлял сам отец. Патрик вздохнул. Должно быть, после выхода на пенсию его существование стало по-настоящему мучительным. К тому же он страдал от болей после аварии, о которой никогда ничего не рассказывал, но от ее последствий, по словам врачей, ему не избавиться до конца жизни. У Патрика снова вырвался вздох.
Какой-то звук заставил его насторожиться. Возможно, это одна из борзых или один из немногих оставшихся слуг, главной задачей которых была забота о собаках. Также в их обязанности входило держать запертыми двадцать шесть комнат, пять из которых были ванными, а семь – спальнями.
Патрик покачал головой и презрительно рассмеялся. Двадцать шесть комнат для одного-единственного человека! Много места, чтобы быть одному. Разве не говорят, что богатство – это путь к одиночеству? Что ж, вот он идет по воплощенному в камне доказательству данного высказывания. Пустота, которую он ощущал… Вдруг пришло осознание, что она всегда была в этом доме, а не появилась теперь, когда не стало отца. Ровно восемь недель назад Павел Вейш бесследно исчез из этого мира.
Оторвавшись от созерцания фотографии, Патрик взглянул на противоположную стену. С одной из картин над маленьким столиком на него смотрел человек с прижатыми к ушам руками и широко раскрытым ртом. Казалось, нарисованный человек кричал. Картина была знакомой, одного норвежского художника . Молодой человек удивился. Прежде он не замечал ее в доме. Интересно, оригинал ли это? Обычно отец не довольствовался копиями. На ум тут же снова пришел подвал. Рука метнулась к карману, выудила оттуда маленькую записку.
"Хелен Морган" – вот что было написано там неровным отцовским почерком. Поглядев на стоявшие рядом с именем цифры, Патрик попытался припомнить, как попасть в кабинет, где находился телефон.
5. Флоренция, около 1500 г.
Сегодня в нашем доме после обеда появился молодой человек. Элегантно одетый, на воротнике – рысий мех. Роскошные кудри, щеки – словно персики, полные розовые губы. Взгляд уверенный, словно у принца. Сначала я принял его за одного из учеников и хотел уже сделать выговор из-за того, что он явился без предупреждения, но почему-то не смог. Это было так же невозможно, как превратить день в ночь. Так же невозможно, как не впустить смерть, если она решит явиться в ваш дом. И лишь тебе, мой дневник, я доверю свои мысли, прекрасно зная, что ты никому и никогда не откроешь их. Я не мог сделать этого, поскольку ждал его всю свою жизнь. Он не ученик, и он не принц.
Что-то в глубине души подсказывает мне, что он не из этого мира.
И поэтому я впустил его.
6. Бостон
В лицо ей дул теплый осенний ветерок. Она делала глубокие вдохи, буквально чувствуя, как рассасывается образовавшийся в животе комок. Вокруг нее в парке яркими красками пылали листья деревьев. Походя она отметила молодую парочку, ворковавшую на одной из скамеек. Бабье лето вдруг показало себя с самой лучшей стороны и окутало город атмосферой романтики.
Будучи ученой, Хелен разбиралась в феноменах природы. Из-за того, что ночи были холодными, а дни – по-прежнему теплыми, деревья в это время года вырабатывают вещество, блокирующее влагообмен между ветвями и листьями. Следствием этого становится резкое снижение содержания хлорофилла в листьях, а сахар окрашивает их в самые теплые цвета. Химический процесс, не более того. Впрочем, как и любовь. Хелен почти сумела убедить себя таким биологически-рациональным объяснением, однако ей вдруг стало тяжело на сердце. Как ни хотелось ей этого, как ни цеплялась она за идеалы науки, оставаться по-настоящему рассудительной и благоразумной не получалось. Так же, как и тогда, когда она обязала Бетти хранить молчание относительно результатов МРТ.
– Почему? В этом же нет ничего постыдного, – удивилась Бетти и тем самым преступила невидимую для всех, кроме Хелен, границу. Ее тело принадлежит ей, и именно она будет решать, с кем делиться медицинскими снимками ее мозга, а с кем – нет.
В конце концов она попросила Бетти, как коллега коллегу, сохранить все сказанное в тайне. Затем в комнату вошел Клод, и разговор резко оборвался. Заметив, что при его появлении воцарилась тишина, он даже немного обиделся.
– Вы что, поссорились, что ли? – спросил он, и обе улыбнулись его смущению.
Затем Хелен взяла отгул на оставшуюся часть дня, предварительно убедившись, что все записи об испытании с ее участием стерты.
И вот теперь она чувствовала себя подавленно. Голова болела, как часто бывало после громких звуков. Она помассировала переносицу большим и указательным пальцами. Потом нужно будет выпить таблетку, а лучше две.
– Мое тело принадлежит мне, – негромко повторила она слова, которые недавно сказала Бетти.
Так бывало не всегда. Может быть, поэтому ей нелегко позволить кому-то проникнуть в тайны ее тела? Может быть, поэтому она так резко отреагировала на любопытство Бетти? Опасалась, что снимок ее мозга пойдет по рукам? На миг она представила себе обложку журнала "Вог" с фотографией ее собственного мозга, затем зажмурилась, чтобы отогнать прочь нежелательный образ. Хелен вздохнула, подставила лицо солнечным лучам, почувствовала тепло на лбу и понадеялась на то, что ультрафиолетовые лучи сожгут ее мрачные мысли.
Хелен опустила руку в карман пальто и нащупала конверт. Вытащила его, вынула из него письмо, где на бланке красовалось изображение парижского Лувра. Под ним была напечатана фамилия директора музея, месье Луи Русселя. Хелен пробежала глазами строчки. Месье Руссель выражал свою радость по поводу того, что скоро сможет приветствовать такое светило науки, как она, в парижском Центре исследований и реставрации музеев Франции, сокращенно ЦИРМФ, и сообщал о том, что все готово для предстоящей работы. Кроме того, он еще раз напоминал о необходимости хранить все в строжайшем секрете. Из соображений безопасности. Даже ее ближайшие сотрудники, Бетти и Клод, не имели права знать о том, что именно является целью ее визита в Париж. Ей это казалось некоторым преувеличением, но придавало поездке особый шарм.
По лицу ее скользнула улыбка. Мысль о Париже навевала радостные воспоминания, похожие на воспоминания о минувшем лете. В Париже ей довелось пережить самые чудесные моменты своей жизни… и в то же время самые худшие.
Сложив конверт таким образом, чтобы он поместился в кармане пальто, она нащупала мобильный телефон. Медленно вытащила наушники, вставила один из них в ухо. С тех пор как Хелен прочла в специализированном журнале об исследовании шведских ученых воздействия излучений мобильного телефона на мозг, она перестала подносить аппарат непосредственно к уху.
Хелен набрала номер Мэйделин. Прошло некоторое время, прежде чем раздался звук вызова, породивший колющую боль, которая протянулась от внутреннего уха к виску. После пятого гудка включилась голосовая почта. Хелен обрадовалась, услышав звонкий голос дочери, просившей оставить сообщение после звукового сигнала. Однако она предпочла бы поговорить с ней самой прямо сейчас. Возможно, в данный момент у Мэйделин сеанс психотерапии. Лечебное заведение в Сан-Антонио имело четкий план для каждого пациента. Сколько времени она уже не видела дочь? Шесть долгих недель. Но этого хотели врачи, поскольку этого хотела Мэйделин. Хелен протяжно вздохнула. При мысли о дочери на сердце стало тяжелее.
Прямо на нее двигалась еще одна парочка, молодые люди держались за руки. Оба были одеты так, словно сошли со страниц осеннего каталога крупного модного бренда. Хелен усмехнулась и покачала головой. Неужели в этом городе днем больше никто не работает? И слабая улыбка, появившаяся в уголках ее губ, тут же померкла.
Счастье других расстроило ее. Она уже жалела о собственном решении потратить солнечный денек на прогулку.
С момента расставания с Гаем прошло три месяца. И с тех пор она, если не считать работы в институте, по-настоящему так и не вернулась к жизни. Она по-прежнему чувствовала себя чужой в новой квартире. Что поделаешь, она не привыкла жить в одиночестве. Спать в одиночестве. Ходить за покупками в одиночестве. Смотреть телевизор в одиночестве. Теперь она начинала понимать тех женщин, которые в таких случаях заводят кота. Или сразу нескольких.
Хелен остановилась перед роскошным красным кленом, запрокинула голову, чтобы охватить его взглядом до самой кроны. Какой контраст с летней зеленью! Короткая, мимолетная фаза внимания. Как часто за последние месяцы она проходила мимо этого дерева, не присматриваясь к нему? И теперь, когда оно оделось в ярко-красный наряд, мимо него так просто не проскочишь, обязательно нужно взглянуть. Она не могла пройти мимо, как не смог в свое время пройти мимо нее сотрудник модельного агентства, который заговорил с ней на одной из нью-йоркских улиц, когда ей было шестнадцать лет. Неприятная для нее фотосессия в бруклинском лофте, первый кастинг в крупном доме моды, и фактически наутро она превратилась в звезду модной индустрии. Она выступала на шоу в Нью-Йорке, Милане, Париже и Берлине, иногда ее в течение одной недели приглашали сразу в несколько городов. В первый год работы она преодолела на самолете больше миль, чем ее родители за всю свою жизнь. А какой она была яркой моделью! По спине пробежала дрожь. Воспоминания о той карьере были неразрывно связаны с воспоминаниями об отце Мэйделин.
Она до сих пор не знала, сумела бы без него понять, что вспышки камер, перед которыми она позировала каждый день, в первую очередь ослепляют ее: внезапно все покрылось пеленой темных тонов. Или, наоборот, с ее глаз спала пелена, затмевавшая для нее истину? Ответа на этот вопрос у нее не было. Но Хелен знала, что в какой-то момент блеск погас. Бесповоротно. То же самое произойдет и с этим красным кленом, который стоит перед ней. Через несколько недель здесь останется только голый ствол с ветвями, устремленными в небо, и дерево станет невидимым для всех.
После неожиданного финала своей карьеры она еще во время беременности начала учиться, и ей повезло. Не только потому, что во время учебы мама прикрывала ее тыл, помогая с Мэйделин, и она без проблем сумела сдать все экзамены, несмотря на свалившуюся на нее двойную ответственность молодой матери. Но и потому, что она рано сделала ставку на только начавшуюся развиваться дисциплину нейроэстетики и, еще будучи студенткой, стала известным исследователем в этой молодой области. После окончания учебы она не знала, куда деваться от предложений работы.
Заболела спина, и она отвернулась от клена, пытаясь сориентироваться. Выход из парка находился где-то к востоку от нее. Хелен снова двинулась вперед медленным шагом. От воспоминаний об отце Мэйделин отделаться было невозможно. Как невролог, она знала, что фраза "мысли свободны" лжива: на самом деле все мы пленники собственных мыслей, а по-настоящему свободны только те, кому удается подчинить их себе.
Оглядываясь назад, она испытывала один лишь стыд. Она узнала о том, что была не единственной, кто поверил в фальшивую влюбленность знаменитого фотографа. По слухам, он уложил в постель сотни девушек – прямо из-под объектива. Однако, насколько ей было известно, она оказалась единственной, кто от него забеременел. После того как была зачата Мэйделин, агентство бросило ее на произвол судьбы. Они обвинили ее – не его – в недостатке профессионализма и даже извинились перед ним за ее подведение.
Хелен соблазнила его, как заявил он ее агенту с наигранным смущением. Она, неиспорченная, невинная девушка, знавшая о сексе еще меньше, чем о мире моды, в который ее втолкнули! Все было ровным счетом наоборот, но она не осмелилась возразить со всей возможной резкостью. Как же наивна она была, как глупа! Ей следовало уйти самое позднее тогда, когда он вдруг начал раздеваться, фотографируя ее. Широко улыбаясь, он пояснил, что хочет помочь ей расслабиться перед съемкой в бикини. Его улыбка блистала обаянием. Снимки предназначались для одного очень знаменитого дизайнера, и она не рискнула прервать фотосессию. Теперь Хелен было стыдно. Она стыдилась мысли о том, что могла все предотвратить. Потому что, если бы она остановила этого человека, если бы не купилась на его флирт, сегодня Мэйделин не существовало бы. И если она хочет, чтобы этого никогда не было, значит, в то же самое время она хочет, чтобы Мэйделин не появлялась на свет. Потому что, несмотря на неприятные обстоятельства ее зачатия и сложные чувства к отцу Мэйделин, дочь оставалась самым дорогим, что было у нее в жизни. Своим появлением на этой планете Мэйделин спасла ее из мира зависти, лживости и эгоизма. Первый крик дочери в родильном зале словно разбудил Хелен и повернул ее жизнь в другое русло.
Она снова прошла мимо крепко обнимавших друг друга молодых людей. Это была та же парочка, которая недавно сидела на лавочке. На миг Хелен вспомнилось чувство влюбленности. Так же, как, вдыхая запах погасших свечей, она невольно вспоминала Рождество.
Под пальто вдруг что-то завибрировало. Ей потребовалось мгновение, чтобы понять: это ее мобильный телефон, который дрожит в кармане блейзера. "Наверное, Мэйделин решила перезвонить", – подумала Хелен и тут же ощутила, что ей стало немного легче. Она вытащила телефон из кармана. Скрытый номер. Значит, это Бетти. Вечно она звонит с неизвестного номера! Наверняка решила спросить, действительно ли с ней все в порядке. Хелен вздохнула. Ну вот, начинается.
Она опять достала из кармана наушники, размотала провод и вставила наушник в ухо. Правой рукой взяла маленький микрофон, прикрепленный к кабелю, и поднесла его ко рту.
– Со мной все в порядке, – заявила она и поняла, что ее собственный голос звучит более насмешливо, чем ей хотелось бы.
– Рад слышать, – отозвался мужской голос, совершенно ей не знакомый. – Я говорю с Хелен Морган?
Хелен осторожно подтвердила этот факт. Голос казался чужим, но приятным.
– Очень хорошо. Меня зовут Патрик Вейш. М-да, с чего же начать? Вы знаете, кто такой Павел Вейш?
Хелен остановилась, пытаясь сосредоточиться на разговоре. Похоже, это не обычный звонок. На миг женщина задумалась. Фамилия Вейш действительно была ей знакома, но она не смогла сразу вспомнить, что это за человек.