– Квартирка одна есть. Директор продовольственной базы ворует побольше нашего, а дубы (деньги) меняет на камешки. Завтра в десять. Его не будет. Лишнего не берем, мы не мародеры, а только то, что отнято у трудового народа.
Трудовой народ ложился спать с петухами и курами, да и вообще с наступлением темноты люди старались попрятаться по домам и носа оттуда не высовывать. Когда встретились, и тогда Кобыла не сказал, что предстоит делать Николаю. Молча дошли до старинного особняка, расположенного в запущенном саду за ржавой оградой.
Двухэтажный дом, выстроенный в стиле классицизма, имел парадный вход, но в таких домах обязательно был и черный ход. Вошли через парадный, Фургона оставили на лестнице, предупредив, чтобы не курил, а Кобыла с Николаем поднялись на второй этаж. Впервые шедшему на дело Николаю, который подавлял волнение, не зная, чего ему ждать, казалась странной неторопливость Кобылы. Ведь чистить квартиру следует в считаные минуты – это и без воровского опыта ясно. Но "ювелир" поднимался так, будто шел в гости на ужин, потом – опять же не спеша – он сделал небольшой массаж пальцев перед дверью и достал набор отмычек.
Началась работа. Замки несложные, но, когда их три штуки, время словно останавливается, а каждый посторонний звук вырывает сердце из груди. Кобыла работал спокойно, только по струям пота на висках можно было догадаться, что он тоже волновался. Настал миг, когда он распахнул дверь и улыбнулся, кивнув – заходи. В квартире Николай незаметно и с облегчением вздохнул, но тут его огорошил Кобыла:
– Ну, давай, Викинг, говори, коль ты вор, где лежат цацки?
Откуда ему знать? А надо выкручиваться. Импульсивно заработала память, возвращая его в лагерь, где заключенные держались группами по интересам. Ханурики часто друг перед другом бахвалились, мол, я нашел деньги там-то и там-то, а я вообще выудил их оттуда-то. Следует осмотреться, представить хозяина дома по обстановке, прочувствовать его, влезть в его шкуру и мыслить, как он. Николай прошелся по большущей комнате, заставленной старинной мебелью до тесноты. И беспорядок кругом. Неряшливость – не главная черта в данном случае. Беспорядок значил – хозяин квартиры человек бессистемный, тайник должен быть под рукой и в самом непредсказуемом месте. В ящиках бюро рыться бесполезно, богатств там не хранят. Николай подошел к каминной полке, наклонил гипсовую Венеру, но дыры в основании не было. Он, по-прежнему присматриваясь к предметам, заглянул за картины в поисках тайника, остановил взгляд на мягких креслах. Их было три, два стояли по сторонам этажерки, наверху которой возвышался бюст Сталина, а третье, накрытое пледом и с подушками, стояло в углу за диваном. Николай осмотрел дно бюста, потом указал на кресло в углу:
– В том седалище погляди.
Сбросив плед, Кобыла сначала нежно ощупал пальцами кресло, словно врач пальпировал живот больного, потом отрицательно покачал головой. Николай двинул на кухню, там осматривал банки с сахаром, пшеном, чаем. И Кобыла изучал всяческую тару на шкафах. Золото и бриллианты лежали в старом термосе, "ювелир" пересыпал все в холщовый мешочек, говоря:
– Знаешь наше дело, Викинг, знаешь. По моим данным, это не все. Ты осмотри здесь, а я там пошарю. Гроши не бери.
Николай не уловил подвоха. Когда же, осмотрев даже печь, вернулся в комнату, Кобылы там не было. Он бросился к выходу, а дверь заперта.
– Не дыши, Викинг, народ поднимешь, тебе это ни к чему, – тихо сказал за дверью Кобыла. – Сабля (дверь) подперта ломом, я его сюда сам притаранил. Есть десять минут, по окончании этого времени приедут мусорки, я вызову их. Если ты вор, то выберешься, а попадешься – не вздумай стукнуть.
Николай покрылся липкой испариной. Куда в первый момент бросаются, попав в ловушку? К окнам, разумеется, в крайнем случае, их можно выбить и вылететь на волю. На окнах стояли чугунные решетки. Николай кинулся к камину – и через трубу не вылезти: каминная шахта сужалась вверху. Камин старый, большой, Николай увидел, что на выступах изнутри можно какое-то время продержаться. Однако милиция наверняка заглянет сюда, значит, это не выход. Так что же делать? Вспомнил, что в таких домах имеются отдушины, а за отдушиной большие вентиляционные шахты. Николай кинулся на кухню, нашел решетчатое окошко у потолка, небольшое, но гораздо крупней, чем в многоквартирных домах, выстроенных после войны. Подставив стул, он заглянул за решетку – ничего не увидел. Тогда схватился за прутья и стал вырывать решетку, прикладывая все силы. Вырвать оказалось несложно, сложно пролезть через квадратное отверстие. Тут хоть уменьшись до размеров лилипута! А какой выход? Никакого.
Николай снял пальто и пиджак, кинул в шахту, затем сдвинул буфет к отдушине, таким образом закрыл осыпавшуюся на пол штукатурку, да и квадратный проем снизу стал незаметен. Николай залез на самый верх буфета, просунул ноги – пролезли. Затем развернул тело по диагонали и стал протискивать в шахту, главное – чтоб пролезли бедра и плечи. С невероятными усилиями получалось. Остались плечи...
На лестнице раздался шум, значит, милиция приехала. Николай схватил решетку, лежавшую на буфете, слегка согнул ее, чтобы поставить на место. Еще несколько нечеловеческих усилий – он влез в шахту, которая оказалась тесноватой для него, влез, порвав рубашку и ободрав плечи до крови. Упираясь сапогами в неровную кирпичную кладку, он вставил решетку, слыша топот ног. В последний момент Николай пригнулся, пряча голову. В кухню влетели двое.
– Нет здесь никого, – слышал переговоры.
– Через окна не сбежишь... Не похоже, что здесь побывали грабители, в вещах не рылись, а замки открыты. Посмотрите камин.
– В камине никого. Может, второй выход имеется?
– Нету второго. Видно, ушли или кто-то пошутил.– А вентиляция?
– Да кто ж туда пролезет?
– Ладно, квартиру опечатаем, хозяин вернется, узнаем, что унесли.
В наступившей тишине Николай откинул голову назад и шумно дышал, облизывая пересохшие губы. Почувствовав безопасность, он посмотрел под ноги, внизу покоилась груда щебня и кирпичей, значит, через низ не выйти. Карабкаться по кирпичной кладке вверх не было сил, остался тот же выход. Вылезти оказалось почему-то сложнее, Николай ободрал уже не только плечи, но и спину. Когда спрыгнул с буфета и посмотрел на проем отдушины... ему чуть не стало дурно: как он туда пролез? Поистине: жить захочешь – превзойдешь себя.
Он выпил стакан воды, потом второй, вставил решетку и на цыпочках подкрался к двери. Тихо. Николай толкнул дверь, бумажная лента, которой опечатали ее, порвалась, он выскочил на улицу. Только глотнув свежего, морозного воздуха, Николай почувствовал спад напряжения. Но мысль, что его подло подставили, привела в ярость. Он помчался к Сонетке, где, думал, потешался над ним Кобыла. Шел в порванной рубашке (пиджак и пальто остались на дне вентиляционной шахты), не чувствуя мороза, шел, скрежеща зубами и сжимая кулаки.
11
За ночь страхи Далилы уменьшились, но кто придумал зеркала? Увидела себя в зеркале и вконец расстроилась: скула опухла, нижняя губа разбита, глаз кровавый. Одно дело синяк на заднице – его никто не видит, а лицо – это афиша человека. В общем, вид законченной алкоголички, которую колошматили собутыльники.
– Лучше б он меня убил, – стонала Далила.
День она провела в номере, делая примочки, а в сумерках, чтобы не так видны были увечья, Игорь отвез ее в больницу. Он же купил очки с затемненными стеклами, да разве они скроют этот кошмар? Зять ждал тещу возле входа, Далила его расцеловала, словно он родной и ненаглядный, а Серафим начал с бестактности:
– Кто вас побил?
– Почему обязательно побил? – громко возмутилась теща, входя в больницу. – Как синяк, так только от кулака? В аварию попала.
– Вы после больницы к нам поедете?
– Нет, – замялась она. Впрочем, почему ее должно смущать присутствие Игоря? Она свободная, наличие мужчины в ее жизни естественно и никого не касается. – Мы остановились в гостинице. Серафим, у меня просьба: не говори Миле, что я приехала с Игорем.
– Не скажу. А вы пообещайте, что сегодня же поедете к нам на ужин, моя мать ждет вас.
– С такой ро... с таким лицом?
– Что в этом страшного? – он недоуменно взглянул на нее, остановившись у двери палаты. – Мама не ханжа, кстати, авария со всяким может случиться. Вот палата Милы, она лежит в одноместной.
– Можно я с дочерью наедине побуду?
– Конечно. Я подожду здесь.
Мила встретила мать спокойно, точнее, вяло, впрочем, она не эмоциональна. В отличие от родительницы, дочь удивительно закрытая девочка, в папочку. Далила выуживала из сумки апельсины, бананы, шоколад, курицу (купленную в буфете гостиницы), две банки красной икры для восстановления сил. При этом у нее что-то падало на пол, она поднимала, тут же роняя другое, в общем, суету мать привнесла дикую.
– Да сядь ты, ради бога, – сказала Мила. – Потом разберусь с продуктами. Скажи, с кем ты подралась?
Как интересно заданы вопросы на одну и ту же тему. Зять спросил, кто ее побил, Мила решила, что мать обязательно подралась.
– С твоим отцом, – не моргнув глазом, сказала Далила.
– Так я и поверила. А что у тебя с голосом?
– Простудилась.
– Где папа?
Тоже интересно, почему Мила спрашивает о папуле?
– Мы в разводе три года, – напомнила Далила. – Странно, что ты забыла.
– Странно, что ты еще не помирилась с ним. Прожить всю жизнь и... не понимаю. Отец тебя боготворит до сих пор.
И это говорит взрослая женщина! Если б не тяжкие обстоятельства, свидание закончилось бы ссорой.
– Вы с отцом любите меня воспитывать, а я трудно– воспитуемая, – обратила все в шутку Далила. – Как самочувствие?
– Неважно. Хотя физически сносно.
– Мила... – Черт знает, как утешить, когда перед тобой закрыты двери! – Я знаю, как тебе тяжело... И не знаю, как помочь.
– Да никак.
Ни слез, ни жалоб. А надо выплакаться, выговориться, потому что со слезами часть боли выходит, но дочь другого склада, эта черта у нее не от отца, но и не от матери. Нажимать на нее, как это умеет Далила, мол, ты ничего не исправишь, возьми себя в руки, – сейчас недопустимо, должно пройти время. В сущности, Мила держит себя в руках, а Далила первый раз очутилась в положении, когда все слова кажутся пустыми.
– Я могу побыть здесь, – только и предложила она. – Буду приходить каждый день... до вечера сидеть у тебя.
– Мама, ты ведь работаешь, а я не лежачая больная, мне уход не нужен. Меня обещали скоро выписать.
– Тебе не нужна моральная поддержка?
– Поддержка есть, Серафим почти все время проводит у меня. Поезжай домой и подлечи синяки. Не волнуйся, я в норме, правда.
Не получилось разговора по душам, собственно, другого Далила и не ждала. И подумала, что Мила не хочет находиться на глазах у кого бы то ни было, сейчас ей необходимо наедине с собой пережить горе. Наверное, так бы поступила и Далила, поэтому она вскоре попрощалась с дочерью, пообещав приехать позже.
Мать сменил муж. Он сел на край кровати, взял руки Милы в свои ладони, наклонился к ней, уткнувшись в плечо, и просидел молча до самого ухода. Именно молчаливое участие ей было необходимо, к тому же участие мужа. Конечно, они обменялись несколькими фразами, но и без них Мила чувствовала его понимание и любовь.
Когда он ушел, она достала из тумбочки баночку с водой, где растворила таблетки, проверила, поболтав банку, не осталось ли кусочков. Мила знала, что врачи будут отрицать факт подмены ребенка, но у нее есть способ все выяснить. Шприцем она набрала раствор, воткнула иглу сверху пакета с соком, выпустила туда снотворное. Операцию повторила несколько раз, по дозе досталось и двум апельсинам, потом терпеливо ждала, когда наступит отбой. Первая попытка была вчера, да ничего не вышло, есть сегодняшняя ночь и завтрашняя. Получится.
Поглаживая руль, Игорь косился на мрачную Далилу.
– Чего пригорюнилась? – толкнул он ее локтем.
– Ай, – отмахнулась Далила, мол, не спрашивай.
– С Милой плохо?
– Со мной. – И Далилу понесло: – Представляешь, дочь разговаривала со мной, как с чужой! Не поговорила ни о ребенке, ни о своих переживаниях, ни о самочувствии... И долбит про своего папочку, долбит. Я что, не имею права жить, как мне нравится?
– Имеешь, имеешь...
– Почему я должна всем угождать? – разошлась она, размахивая руками. – На протяжении многих лет я только и делала, что угождала им. Главное, ничего от них не требую, а от меня...
– Притормози, зять идет.
Серафим открыл дверцу и наклонился:
– Поезжайте за мной, это недалеко.
Недалеко! Час ехали. К тому же это было время, когда все мчатся с работы домой, выпучив глаза, правила не соблюдают ни водители, ни пешеходы.
– Я давно заметила: в крупных городах надо уметь летать, – ворчала Далила. – Ну, смотри, куда она несется! Ненормальная.
Ненормальная проскочила перед носом автомобиля и еще вслед что-то кричала. Игорь согласился:
– Да, народ здесь как взбесился. Серафим сворачивает во двор, кажется, приехали. Далила, улыбнись.
– Разве что только тебе, – улыбка получилась кривая. – Не переживай, я умею держаться.
И правда, через несколько минут Далилу было не узнать: она шумно встретилась с Терезой, расцеловала ее, забросала комплиментами, восторгалась домом и накрытым столом. Вообще-то мать Серафима живет отдельно, и это правильно – нечего молодой семье мешать. Сейчас временно она с сыном, опекает его, хотя Далила не понимала, зачем опекать тридцатилетнего мужчину. Ни слова о постигшем несчастье в первый час не произнес никто, пока Тереза, подняв очередной бокал, не обмолвилась:
– Все как прежде, только наши ожидания... Не могу!
Она встала, отошла к окну, пряча слезы.
– Мамуль, не надо, – пробубнил Серафим, нахмурившись.
– Ну, почему же? – в гнетущей тишине произнесла Далила. – Когда на душе кошки скребут, не стоит притворяться, что их там нет. Миле хуже, чем нам, а сделать мы ничего не можем.
– Извините, – повернулась Тереза, вернулась за стол. – Вы надолго, Далила?
– Завтра едем домой, на работу пора.
– А я надеялась, вы растормошите Милу, приободрите, – сказала Тереза с нотками огорчения в голосе.
– Что-то не так? – насторожилась Далила. – Мила меня домой отправляет, говорит, с ней все нормально.
– Кроме...
– Мамуль, это лишнее, – с укором произнес Серафим.
– Да что такое? – заелозила на стуле Далила. – Говорите же, что тут еще случилось?
– Да так... – буркнула Тереза, но, взглянув на обеспокоенную мать невестки, рассказала, стараясь не пугать ее, не замечая мимики сына: – Да, меня беспокоит Мила, она немного... заговаривается.
– Заговаривается? – вытаращилась Далила. – Я не заметила.
– Дело в том... – продолжила Тереза, отвратительно хрустя фалангами пальцев. – Она утверждает, будто умерший ребенок не ее. Вам она говорила это?
– Нет. – И обида больно резанула по сердцу: единственная дочь чурается собственной матери, будто та дальняя родня.
– Нам тоже не говорила, – пролепетала с обиженной интонацией Тереза. – Но врач...
– Перестань! – воскликнул сын. – Врачиха плетет, чтоб ответственность снять с себя. Хочет выставить мою жену сумасшедшей. Если б Мила так думала, давно бы со мной поделилась.
– Я разнесу больницу! – погрозила пальцем Тереза. – Они у меня пройдут все круги ада, как сейчас проходим мы.
– И так на цыпочках бегают, когда ты появляешься, – вставил сын.
– Помолчи! – рявкнула мама.
Далила не знала, что ей думать, как отнестись к новости. Дочь заговаривается... Нет, здесь точно замешаны астральные силы. Далила, не верившая ни в бога ни в черта, решила дома сходить к гадалке.
– А что еще врач говорит? – спросила она.
– Врач! – презрительно фыркнула Тереза. – Девчонка какая-то! Главврача нет, он, видите ли, болеет. Когда выйдет, пятый угол будет искать у меня.
– Так что говорит девчонка? – повторила вопрос Далила. – Она разве одна в больнице? Других врачей нет?
– Есть, конечно, – перехватил инициативу у матери Серафим. – Мы со всеми беседовали, но в основном с... как ее?
– Арина Валерьевна, – язвительно произнесла Тереза.
– Да, с ней мы больше общаемся. Она хотя бы не отмахивается от нас. Арина Валерьевна считает... вернее, психиатр считает, что опасения напрасны, Мила адекватна.
– А почему Мила думает, что умерший ребенок не ее? – вступил в разговор Игорь, предпочитавший поначалу слушать молча. – Что она говорит?
– Да-да, – поддержала Игоря Далила, переводя вопросительные глаза то на мать, то на сына.
– Подменили, украли, – беспомощно развел руками Серафим. – В общем, как мне сказали, такое с женщинами случается, когда ребенок умирает.
– Мне следует остаться, – сделала вывод Далила.
– Раз Мила настаивала на отъезде, то поезжайте, – замахала руками Тереза. – Не станем же мы вокруг нее все вместе порхать? Это будет раздражать Милу, а ей сейчас надо во всем потакать, создать условия полного покоя. Скажу больше, она даже меня не жаждет видеть, только Серафима.
"Даже"! Кому это понравится? Далила пришла в бешенство: можно подумать, какая-то свекровь заменила родную мать! И прикусила язык, чтобы не высказаться вслух, в то время как Серафим дополнил мамочку:
– Мы присмотрим за Милой, у меня график свободный, а если возникнут трудности, вызовем вас.
Можно сказать, выставляют вон. Что ж, пусть будет так.
– Только вы ничего больше не скрывайте от меня.
– Как можно! – воскликнула Тереза. – Но я думаю, все наладится.
Вскоре Далила засобиралась, хотя Тереза настаивала, чтобы переночевали у них. Едва сели в машину, Далила пристала к Игорю:
– Как тебе они?
– А тебе не нравятся, – сделал вывод он, не ответив.
– Заметно?
– По твоему нынешнему перекошенному лицу не заметно.
– Слишком усердствуют. Знаешь, что сделал Серафим, когда переспал с Милкой? Затащил в магазин и одел с ног до головы.
– Какой ужас! – рассмеялся он. – По-моему, твоей дочери повезло.
– А его мама? Тереза души не чает в Миле, отодвинула меня навсегда, как я поняла. Звонила мне чуть ли не каждый день и сообщала, что купила внуку. На одни памперсы состояние истратила.
– Ты просто ревнуешь.
– Ревную, да! Что в этом особенного? Нет, захватили мою дочь в плен материальных благ, отстранили ее от жизни. Она стала их собственностью, как магазины. Нашли игрушку! Она уже на оркестр плюнула, а столько проучилась. Не знаю, что думать... Мила не чокнутая, но с чего решила, что умер не ее ребенок? Может, мне потрясти врачей?
– Не выдумывай. Тряска им обеспечена в лице Терезы, нет – землетрясение с тяжелыми последствиями. Я врачам не завидую.
– А Тереза тебе как? – провокационно спросила Далила, покосившись на Игоря. – Я полагала, ты упадешь и не встанешь, когда увидишь ее.
– Меня не вдохновляют самодостаточные женщины с менторским тоном в голосе. А улыбка у нее... ненатуральная.
– Морщин боится. Серафим мне по секрету сообщил, что Тереза сделала две пластики. На фига? Молодость идет изнутри, тогда и морщины не страшны.