Ксения Петровна хотела счастья своим близким. Она была уверена, что никто лучше ее не знает, что такое счастье и как его добиваться. Она гордилась тем, что из ленивого, бесхитростного паренька, каким был в молодости Афанасий Афанасьевич, она сделала обеспеченного и преуспевающего деятеля науки. Это она заставила его сидеть за книгами. Она внушила ему, что в жизни нужно пробиваться сквозь толпу более робких и неудачливых, не имеющих таких жен, как Ксения Петровна. Она советовала, подталкивала, направляла. Она завязывала полезные знакомства, приглашала домой только нужных людей и переставала приглашать, когда нужда в них пропадала.
Теперь, когда у себя за столом они слушали по радио записанную на пленку лекцию доцента Воронцова, Ксения Петровна горделиво поглядывала на него, как на произведение ее редкого мастерства.
Перед посторонними Афанасия Афанасьевича выдавали за человека, неприспособленного к жизни, витающего в сфере чистой науки и потому далекого от меркантильных интересов. Но вскоре Анатолий убедился, что, при всей неприспособленности, отец семейства отлично разбирается, какие лекции и от какой организации читать выгоднее и в каких издательствах прибыльнее издавать те же лекции, превращенные в брошюры.
Но признанным штурманом семьи оставалась Ксения Петровна. В ее практической мудрости никто не сомневался, и никто никогда ей не перечил. Так же целеустремленно сколачивала она счастье своей дочери. Еще в далеком Катином детстве было решено, что она станет знаменитой пианисткой. Два года подряд после окончания школы она готовилась с отличным педагогом к поступлению в консерваторию. В помощь Катиному таланту было мобилизовано много влиятельных лиц. Но оба раза Катя проваливалась.
Когда после экзаменов Ксения Петровна попыталась объясниться с ректором, сидевший тут же именитый профессор противным утомленным голосом сказал: "Зря вы, мамаша, мучаете девушку. Способности к музыке у нее минимальные. Делать ей в консерватории нечего".
Сначала от Кати скрыли этот приговор. Ксения Петровна поносила экзаменаторов и всю консерваторскую администрацию, называла их невеждами и бюрократами, намекала на козни личных врагов. Но в конце концов заставила себя сказать Кате, что с мечтой о музыкальной карьере придется распрощаться.
Для Кати это было катастрофой. Единственная прямая дорога в будущее оборвалась у домашнего порога. Других путей она не видела. Не могла же она равняться на своих сереньких приятельниц, которые чему-то учились, где-то работали. Ведь ей всегда внушали, что она особенная, исключительная, счастливая от рождения. Катя верила в непогрешимость своей матери к тоже считала себя жертвой несправедливости. Но от этого легче не становилось.
В те трудные дни ей помогла любовь Анатолия. Нет, он не переживал вместе с ней, не притворялся соболезнующим. Он просто не видел ничего трагичного в том, что произошло. Грубовато посмеиваясь над ее отчаянием, он предлагал на выбор десяток отличных, с его точки зрения, планов на будущее. Катя, грустно улыбаясь, прощала ему и нечуткость и примитивность его планов. Она была рада, что он любит ее по-прежнему, и сама привязалась к нему еще крепче.
Ксения Петровна ухватилась за Анатолия как за спасательный круг. Она чувствовала вину за душевные страдания дочери и поняла, что только Анатолий может вывести Катю из состояния беспросветного уныния. Тогда же у нее созрел новый, далеко рассчитанный замысел. Она решила повторить проверенную операцию - помочь зятю внедриться в науку и тем обеспечить счастье дочери.
Наука представлялась Ксении Петровне областью неограниченных возможностей для любого напористого человека. Пример ее мужа и некоторых его коллег убедил ее, что можно успешно защищать диссертации, выступать со статьями и книгами, пережевывая чужие мысли и ничего не открывая нового. Она подозревала, что есть еще какая-то наука одержимых людей, наука, неотделимая от поисков, сомнений, драматических переживаний. Но поскольку слово "наука" было одно для всех, а степени и звания тоже звучали одинаково, кто бы их ни носил, Ксения Петровна считала разумным, что и материальные блага, щедро удобрявшие научные нивы, перепадали каждому, кто проник на заветную территорию.
Анатолий, по ее мнению, вполне годился для спокойной и доходной научной деятельности. А жена обеспеченного мужа может хорошо прожить и без высшего образования. Потому так круто сменила она гнев на милость, позволила вырвать у себя согласие на свадьбу и решительно обменяла квартиру, чтобы прочно привязать Анатолия к семейной колеснице.
Близился день получения диплома, и Ксения Петровна подробно изложила, как можно пристроить Анатолия к одному перспективному учреждению. У нее уже были продуманы все ходы и выходы. Афанасий Афанасьевич слушал, одобрительно покачивая головой. Катя смотрела на Анатолия, стараясь уловить на его лице восхищение умом ее матери. А Анатолий вдруг рассмеялся искренне и громко, как будто услышал очень забавный анекдот. Это был его последний смех в этом доме. Когда стало ясно, что он намерен строить жизнь, не считаясь с указаниями Ксении Петровны, все остальное было предрешено.
Он долго не понимал этого. Он был уверен, что Катины родители примирятся с его независимостью, привыкнут к мысли, что Катя не только их дочка, но и его жена. Он все еще старался быть вежливым и терпимым, а странности этой семьи объяснял старческими причудами, до которых ему нет никакого дела. Когда он, прослужив недолго в детской воспитательной колонии, перешел в следственный изолятор, свободного времени у него осталось совсем немного, и ему некогда было замечать, что дом стал чужим и враждебным.
Если бы не Катя, он бы и жил, как живут люди в коммунальных квартирах, не обращая внимания на дурной характер соседей. Но Катя была рядом. Ее он считал своей, неотделимой. И он не мог не видеть, как продолжают ее калечить любящие родители. Больше всего его тревожило Катино безразличие к своему будущему. Проходил год за годом, а она все так же ничему не училась, ничем не интересовалась. Вечерами, когда они оставались одни, Анатолий стыдил ее, убеждал приобрести какую-нибудь специальность, доказывал, что она отупеет, опустится. Катя с ним соглашалась. Но уже на другой день все менялось. Пока он был на службе, Ксения Петровна подчиняла ее своей воле.
Через знакомых Катю устроили на киностудию. Недели две она ходила веселая, энергичная, похожая на прежнюю Катю. Мечта о музыкальных триумфах сменилась мечтой о славе киноактрисы. Анатолий сердился, готовил ее к неизбежному разочарованию. Катя закрывала ему рот теплой ладонью и убегала к матери. Она сменила прическу, накупила книг о знаменитых кинодеятелях. Потом были разговоры о каких-то пробах, обещаниях, интригах. Катя отсидела несколько дней на массовках, бесконечно повторяла с сотней других статистов одни и те же движения и, ошалев от света "юпитеров", от грубых окриков помощников режиссера, ушла со студии такой же жалкой и растерянной, как после экзаменов в консерваторию.
Анатолий резко поговорил с Ксенией Петровной, но это привело лишь к полному разрыву даже внешне дружелюбных отношений.
- Катюша, - говорил в тот вечер Анатолий, - пойми, дорогая, что так дальше жить нельзя. Мать сломила твою волю, сделала из тебя тряпичную куклу. Она испортила жизнь тебе, а сейчас портит нам обоим. Давай уедем отсюда. Обменяем комнату, будем жить отдельно, независимо. Ты станешь другим человеком. Отпусти ты край маминой юбки.
Катя плакала и не возражала. Она дала слово, что ничего не скажет матери, пока они не найдут подходящую комнату. После этого они и начали хождение "по вариантам".
Ксения Петровна слишком хорошо знала Катю, чтобы не догадаться об их тайне. Все выпытала и пришла в ярость.
- Глупая, бессердечная девчонка! Неужели ты не видишь, что этот тюремщик хочет оторвать тебя от семьи, чтобы никто не мешал ему издеваться над тобой? Что тебя с ним ждет? Нужда! Хамство и грубость. И ради него ты готова превратить нашу квартиру в коммунальную, отравить нам с отцом последние годы жизни. Как тебе не стыдно?! Мы с отцом посвятили тебе всю свою жизнь. Мы сделали ошибку - согласились на этот несчастный брак. Но мы ее исправим. Мы найдем тебе другого мужа, солидного научного работника, заслуженного...
- Мама! Что ты говоришь! Я люблю Толю!
- Глупости! Это не любовь. Остатки детского увлечения. Его нельзя любить. Отец устроит тебя на кафедру, там открывается вакансия лаборантки. Вокруг тебя будут интеллигентные люди, кандидаты, доктора наук. Ты красавица, умница, полюбишь настоящего мужчину. Его жилплощадь мы передадим этому извергу, а он переедет сюда, и будете счастливо жить. Так и запомни! И никаких нежностей с этим тюремщиком. Не вздумай заводить от него ребенка. Это погубит нас всех.
Она кричала долго, повторяла одни и те же фразы, не давая Кате возразить ни слова. Она знала свою дочь.
3
Телефонный звонок долго и нудно долбил в одну точку, пока Таисия Петровна окончательно проснулась и со страхом сняла трубку. Со вчерашнего дня страх сопутствовал каждому ее шагу. Она даже в постель не легла, боясь проспать что-то страшное. Она забылась под утро, согревшись в кресле под пушистым платком. Со сна телефонный звонок показался необычно длинным и требовательным, каким бывает междугородный вызов. И по новой вспышке страха она поняла, что больше всего боялась этого вызова, боялась разговора с мужем.
Вчера ночью у сестры они долго обсуждали, сообщать ли Игорю о том, что случилось с Геной. Решили вызвать его, только если Гену в ближайшие дни не отпустят домой. И вот теперь он звонит сам. Неужели узнал? А если не узнал, то что ему сказать? Обмана он не простит.
- Я слушаю.
- Таисия Петровна?
Мужской голос был здешним, очень хорошо знакомым.
- Я знал, что разбужу вас, проклинал себя, но ждать не мог. Это Олег.
- Ах, Олег! Как хорошо, что вы позвонили.
- У меня очень мало времени. Я хотел бы вас повидать, сейчас, перед работой. Разрешите зайти минут на десять.
- Ну конечно! Вы мне очень нужны.
Она обрадовалась этому звонку. Только перенесенным потрясением могла она объяснить, что сразу не вспомнила об Олеге. Ведь этот обаятельный молодой человек все и всех знает. Он в курсе Гениных дел. Он сможет доказать милиции, что Гена ничего плохого не делал. Таисия Петровна наспех взбила волосы, провела пуховкой по запущенному лицу, прибрала разбросанные вещички, и тут же явился Олег.
Она впервые видела его в скромном рабочем костюме, в темной рубашке без галстука. Обычно он приходил вечером - модный, утонченный и галантный. Он был строен и красив. Гена старался во всем ему подражать. Таисия Петровна поощряла эту дружбу. Ей нравились манеры Олега, его уменье ухаживать за женщинами. Хотя он был моложе ее лет на пятнадцать, она кокетливо принимала его ухаживания, но однажды, отвесив две пощечины, четко установила границы выражения чувств. После пощечин Олег стал осторожней, но по-прежнему оставался милым, услужливым и веселым. Не было такой тряпки, или побрякушки, или парфюмерной редкости, которую он не достал бы после первого же намека.
Олег вошел со скорбным лицом, выражая этим сочувствие горю матери, и на секунду дольше, чем обычно, задержал свои губы на руках Таисии Петровны. Когда она провела его в комнату и собралась рассказывать о вчерашних событиях, Олег мягко оборвал:
- Я все знаю. Ничего страшного. Подержат и выпустят.
Он говорил убежденно, как человек, знающий гораздо больше, чем другие.
Эти первые слова ободрения, услышанные Таисией Петровной за последние сутки, подействовали на нее как сильное лекарство. Глаза ее заискрились, щеки порозовели. И арест Гены, и обыск перестали казаться такими горестно непоправимыми, какими казались еще полчаса назад. Олег излучал благополучие. Небрежно развалившись на диване, он вытянул длинные ноги и, лениво выдувая дымок сигареты, смотрел на Таисию Петровну со снисходительной усмешкой.
- Олег, милый, вы возвращаете меня к жизни. Если бы вы знали, что я пережила!
- Все представляю и горячо вам сочувствую. Еле дождался утра, чтобы разделить с вами мою уверенность - все кончится наилучшим образом.
- Спасибо вам, Олег. Я совсем потеряла голову. Как жаль, что я не позвонила вам вчера.
Рука Олега застыла на отлете.
- Куда вы хотели позвонить? У вас есть мой телефон?
- Где-то записан.
- У Гены?
- Нет, Гена мне назвал как-то, я просила.
- Где он у вас записан?
- Какая разница? - удивилась Таисия Петровна.
- Это очень важно. Покажите, пожалуйста. Я хочу проверить - старый телефон или новый.
Таисия Петровна стала копаться в палехской шкатулке, перебирала старые квитанции, письма, обрывки каких-то записок.
- Позвольте, я найду быстрее.
Бумажки замелькали в его руках. Одну он смял и сунул в карман.
- Что вы делаете? - испуганно спросила Таисия Петровна.
- Этот телефон вам не нужен, - спокойно сказал Олег, возвращая ей шкатулку.
- Вы себя как-то странно ведете. Олег поискал глазами пепельницу, постучал о ее край сигаретой, посмотрел на часы.
- Вам, наверно, дадут сегодня свидание с Геной. Потом с вами будет беседовать следователь. В предвиденьи этой неизбежной процедуры хочу дать вам один совет. Ни в коем случае не вспоминайте, что среди знакомых вашего сына есть Олег. Ни в коем случае! - повторил он категорическим тоном.
- Не упоминать вас? Почему? Я надеялась, что именно вы сможете помочь Гене. Вы же знаете, что мой мальчик ни в чем не виноват.
- Это никаких доказательств не требует. Участие несовершеннолетнего в мелкой спекуляции копеечными тряпками ничем ему не грозит. Возьмут подписку, предупредят и отпустят.
- Почему же вы боитесь признать себя его знакомым?
- Хотя бы потому, что я уже давно участвую в голосовании на выборах.
- Не понимаю... Вас не обыскивали, не задерживали, чего же вы боитесь?
- Я боюсь не за себя, а за Гену и... за вас.
- Ничего не понимаю.
Олег долго рассматривал Таисию Петровну, словно проверяя, достойна ли она доверия.
- Уважаемые граждане из управления милиции с превеликим удовольствием и арестовали бы меня, и обыскали. Если бы имели для этого хотя бы крошечное основание. Пока такого основания у них нет. Но если они узнают, что Гена был связан со мной и выполнял некоторые мои поручения, им этого будет достаточно.
- Это вы поручали ему скупать рубахи?
- Если бы - рубахи...
В глазах Олега появилось странное выражение. Лицо стало злым, незнакомым. Таисия Петровна почувствовала приближение какой-то новой опасности.
- Олег! Что вы хотите сказать? Не мучьте меня!
- Видите ли... Мне как-то понадобилось встретиться с одним милым человеком. Нужна была нейтральная квартира... Гена мне помог. Но беда в том, что этот человек - иностранец.
У Таисии Петровны помертвело лицо. Она ждала. Олег молчал.
- Он... шпион? - прошептала Таисия Петровна. Олег громко рассмеялся.
- Бог с вами! Какие ужасы приходят вам в голову! Вы начитались детективов.
- Кто же он? Спекулянт? Контрабандист?
- Это уже точнее. Но к нейлоновому барахлу он никакого отношения не имеет.
- Валюта? - допытывалась Таисия Петровна.
- Вы умница, - восхищенно сказал Олег. - Была незначительная сделка. Но закон есть закон. Гену я просветил, он знает, чем это пахнет. Он не назовет моего имени, сколько бы следователь ни держал его на допросе. Не должны называть и вы. Никому! Ни следователю, ни родным, ни знакомым. Иначе вы погубите сына.
- Как вы могли, - шептала Таисия Петровна, - как вы могли... Втянуть мальчика в такую грязь... Какой же вы подлец...
- Очаровательная Таисия Петровна, я понимаю ваше смятение и прощаю некоторую грубость ваших выражений. Еще раз напоминаю вам: судьба Гены в ваших руках. Если вы промолчите обо мне, он через несколько дней будет дома и вы прижмете его к вашей прелестной груди. Если же вы проговоритесь и потянут меня... Что ж, придется мне рассказать всю правду и о себе, и о Гене, и о моих клиентах по части заграничных шмуток. Придется мне указать на многие части и вашего туалета, и туалета вашей сестрицы... Вот так.
- Какой подлец! Какой подлец! - повторяла Таисия Петровна.
Олег снова взглянул на часы и встал.
- Мне пора. Я еще никогда не опаздывал на работу. Вы разумная женщина и, когда придете в себя, поймете, что я желаю добра вашей семье. Провожать не нужно. Мысленно целую ваши ручки.
Таисия Петровна услышала, как хлопнула дверь. Она не могла сдвинуться с места. Поспешно перебирая события последних месяцев, она припоминала, как появился у них и околдовал всех этот негодяй. Она вспомнила, что Олег обычно приходил, когда в квартире других гостей не было. В беседах со своими друзьями Гена никогда его имени не называл и ее просил о нем не заговаривать, - и телефон его дал после нескольких напоминаний. Она даже не знает его фамилии, не знает, где он живет. Он прав, он может погубить их всех. Валюта! Что может быть страшнее? Это она виновата. Только она! Она привадила его к дому, заказывала ему белье, и кофточки, и туфли - для себя, и для Ксении, и для знакомых.
Вспомнилось многое. Она видела, как они запирались с Геной, о чем-то шептались, а она, дура, радовалась, что Гена уединяется не с девушками, а со взрослым культурным человеком. Она даже гордилась сыном, приобревшим таких солидных, обаятельных друзей. Слава богу, хоть муж ничего не знает. И никто не должен знать. Этот негодяй прав - спасенье Гены в том, чтобы никто, никто не узнал. Нужно молчать, молчать.
Она вспомнила, что Афанасий Афанасьевич обещал познакомить ее с известным адвокатом. Ему тоже об Олеге ни слова. Анатолий обещал свидание с Геной. Скорее в магазин!
4
Откуда взялось, как сложилось слово "фарцовка", никто не знал и докопаться не мог. Любители из работников уголовного розыска пробовали искать его этимологические корни, выдвигали разные гипотезы, но к единому мнению не пришли. Приходилось мириться с тем, что, несмотря на свою безродность, заумное слово обозначает стойкий вид правонарушений, порой принимающих опасный характер.
Фарцовка как промысел появилась вместе с иностранными туристами. Началось с невинного обмена сувенирами, а привело черт знает к чему.
Примерно так изложил предысторию падения Геннадия Рыжова следователь Марушко, хорошо знакомый Анатолию по другим делам.
Гена лет с двенадцати начал коллекционировать марки. Денег у него водилось больше, чем у других мальчишек, и это помогло ему связаться с "королями" черной биржи. У них обучился он азам грошовой спекуляции. Родители Гены и не заметили, как невинное увлечение превратилось в хитроумную торговлю с присущими ей взаимным надувательством, приятными прибылями и досадными убытками.
Кто-то из великовозрастных балбесов открыл Гене первоисточник новеньких заграничных марок - вестибюль гостиницы "Интуриста". Оказалось, что среди солидных путешественников, приезжавших с чемоданами, разукрашенными пестрыми наклейками, было немало страстных коллекционеров. Они охотно вступали в деловые отношения даже с малолетками, открывали свои карманные альбомы и с помощью пальцев устанавливали меновую стоимость различных марок.