- Он никогда не ставил меня в неловкое положение - и этого довольно. В еврейских семьях не принято обращать внимание на измены мужей…
"Надо будет посоветовать Сане принять иудаизм", - успел подумать Грязнов.
- …Дома он был заботливым, любящим мужем и отцом. И этого довольно.
- Вы простите меня, Софья Марковна, что я вторгаюсь в столь личную сферу вашей жизни. Но вопрос мой не праздный. Мы ищем убийцу вашего мужа. Ищем заказчика преступления. Должны же быть мотивы…
- Ищите, это ваша работа! Мне дела нет до чьих-то там мотивов… Я не хочу знать, кто это организовал. Арнольда мне никто не вернет! И мне все равно, будет убийца изобличен или нет. Моя жизнь кончена, понимаете?
- Но… У вас есть дочь. Может быть, ей не все равно.
- Дина уже четыре года живет за границей. Зачем терзать девочке сердце?
- Но она могла слышать об обстоятельствах трагедии по телевизору, прочитать в газетах.
- К счастью, мы воспитали ее так, что она не верит ни телевидению, ни газетам. Я сказала ей, что произошел несчастный случай. Что преступление совершил психически больной человек. Безо всяких мотивов. А как, по-вашему, здоровый человек стал бы взрывать себя вместе с жертвой?
Логично… А она не так глупа, как кажется…
- Ну хо-ро-шо, - с расстановкой произнес Грязнов. - То есть, конечно, ничего хорошего. Положим, убийство совершил больной человек. Но ведь на вашего супруга уже покушались два месяца тому назад, верно?
- Это могло быть ошибкой. До этого на него никто не покушался.
- Вот именно! Что же произошло такого, что могло бы…
- Я уже сказала вам, что ничего не знаю о делах мужа. Прошу вас, перестаньте меня мучить. Мне трудно продолжать. Я вчера его похоронила, всю ночь не спала. Имейте жалость! - Она приложила ладонь к груди. Лицо побледнело.
- Может быть, нужно лекарство? - испугался Грязнов.
Женщина лишь отрицательно качнула головой.
- Хорошо, на сегодня действительно хватит. Извините, что приходится мучить вас. Я по долгу службы. Еще пара минут - и все. Подведем итоги. Значит, вы, Софья Михайловна, утверждаете, что вашему мужу никто не угрожал, так?
- Так, - кивнула вдова.
- И врагов у него не было?
- Я таких не знаю.
- И у вас нет никаких соображений относительно мотивов преступления?
- Нет.
- Что ж, распишитесь под протоколом, пожалуйста. Благодарю. Может быть, вызвать "скорую"?
- Не надо. У меня в машине есть все необходимое.
Софья Михайловна медленно, тяжело поднялась, направилась к двери. Грязнов смотрел вслед и размышлял о ценностях еврейской семьи. Его странные мысли прервал звонок Турецкого.
- Как дела, старый? - вскричал тот.
- Потихоньку. Только что беседовал с мадам Трахтенберг.
- И что?
- Узнал много нового об укладе жизни в еврейских семьях.
- Вот как? Подскочить на Дмитровку можешь?
- Отчего нет? Чай, не ногами ходим. Машина под окном, через пятнадцать минут буду.
- Лады! Я пока насчет кофе распоряжусь.
- Привет Наташеньке!
- Сам передашь! - отрезал друг и товарищ. И дал отбой.
Ровно через четверть часа Наташа вкатила в кабинет шефа столик, сервированный на две персоны. Персоны, а именно собственный начальник Александр Борисович и его друг, начальник весьма грозного ведомства, пожилой (по мнению Наташи), но очень милый мужчина Вячеслав Иванович Грязнов, сидели напротив друг друга в клубах табачного дыма.
- Налей кофейку, Наталья, и свободна. Мы уж сами похозяйничаем, - распорядился шеф.
Генерал Грязнов улыбнулся Наташе, но как-то так, недостаточно…
Девушка ушла слегка расстроенной. Турецкий тут же открыл дверцу сейфа, извлек бутылку армянского коньяка.
- Ну как прошел разговор с вдовой Трахтенберга? - наполовину наполняя крохотные пузатые стопочки, спросил он.
- Ха! Это не разговор - это песня! Сага о еврейской семье.
- Не понял?
- А что тут понимать? Нет у вдовы мотива на убийство, ясно как божий день. Несчастная баба, любящая покойного мужа, плачет, страдает и ничего не знает.
- Но у таких мужиков бабы обычно в центре вселенной. Вокруг них весь земной шар крутится. Они актрис отбирают, секретарш выбирают, чтобы, значит, без неприятностей…
- А вот все и не так, Санечка. Жизнь многообразна. В ней есть место для каждой индивидуальности. Софья Марковна, видишь ли, застряла в комсомольской юности. Где-то в середине семидесятых - начале восьмидесятых: костры, походы, авторская песня, андеграунд. Светские тусовки терпеть не может. И никогда их не посещала. Предоставляла мужу полную свободу действий. Поскольку в еврейских семьях не принято вмешиваться в дела мужа.
- Тем более, когда тебе уже полтинник, - вставил Турецкий. - Ей ведь пятьдесят с хвостиком?
- С небольшим. Они с покойником ровесники.
- Тогда понятно, что она не любила ходить на тусовки, где царили молоденькие финтифлюшки. Непонятно, почему он не сменил жену на что-нибудь двадцатилетнее.
- А зачем? Она ему абсолютно не мешала. Создавала уют. К ней не нужно было приспосабливаться, ублажать, таскать по курортам. Очень удобная жена.
- Он, говорят, был жутким бабником.
- Ее это не смущало. С ее слов, в еврейских семьях не принято ревновать мужей и ограничивать их… потребности.
- Прямо как в восточных семьях: что муж ни сделает, то и хорошо.
- Вот именно, Санечка! Ты прочти протокол - слезами умоешься. И поймешь, что для тебя рай - это земля обетованная! Не знаю, как для Ирины, конечно…
Пока Турецкий читал, Грязнов налил себе еще коньяку, с удовольствием выпил, закурил.
Турецкий, пробежав глазами листки, присоединился к приятелю. То есть капнул в стопку и себе, любимому, выпил и закурил.
- Мне это, знаешь ли, анекдот напоминает, - раскинувшись в кресле, начал он. - Рассказать?
- Так ты уже почти начал, - хмыкнул Грязнов.
- Рассказываю. Приходит русская девушка в синагогу. Говорит: "Ребе, я выхожу замуж за еврея. Я простая девушка из простой русской семьи. Не знаю ваших нравов и обычаев. Боюсь опростоволоситься. Научи меня, ребе, что можно делать, а чего нельзя?" Тот начинает ее просвещать. Дескать, нельзя работать по субботам, то да се. Вот, в частности, нельзя танцевать с мужем. "Как? - удивляется девушка. - Почему?" - "Ну нельзя, и все. Таков обычай", - отвечает раввин. "А в интимной жизни как?" - забеспокоилась девушка. "О, там почти никаких ограничений. Делайте что хотите!" - "А лежа можно?" - "Да!" - "А на боку?" - "Запросто!" - "А по рабоче-крестьянски?" - "Да!" - "А в позе наездницы?" - "Естественно!" - "А сидя можно?" - "Конечно!" - "А стоя?" - "Вот стоя нельзя! Ни в коем случае! Это может перейти в танец!" - строго произнес раввин.
Грязнов рассмеялся.
- Что ты хочешь этим сказать?
- То, что вдова очень хорошо понимала, что можно, а чего нельзя. О чем позаботиться, а куда нос совать ни в коем случае не следует. Поэтому он коней на переправе и не менял. Ты, Славка, прав: такая жена просто клад. Но нам-то с этого что за толк? Никакой зацепки.
- Абсолютно, - подтвердил Грязнов. - Кроме того, что мадам следует исключить из списка лиц, подозреваемых в организации убийства Трахтенберга. Тем более что все их имущество, нажитое непосильным трудом, записано на Софью Марковну и Дину Арнольдовну, их дочь. Загородный коттедж, квартира в Москве на Кутузовском, два автомобиля - "кадиллак" и "лендровер", квартира в Лондоне, земельный участок в Ницце, где стоит небольшой, но очень милый особнячок - это все на жене и дочери. За ним, со слов налоговиков, - только "вольво", акции телекомпаний и некоторых фирм-клиентов.
- Гол как сокол, - сокрушенно покачал головой Турецкий.
- Да… Это я к тому, что и материальных мотивов убийства у вдовы нет. У нее и так всего выше крыши. А она любит читать книжки и копаться в земле. То есть припадать к истокам.
- Может, так оно и есть.
- Наверное. Похоже на то. Я вот, Саня, только одного не понимаю: у мужика в прошлом были в руках такие бабки! Наличные, никем неучтенные. Это когда он в "золотом бизнесе" крутился… И чтобы он теперь не имел никакого тайного приработка?
- Зачем? Его агентство процветало, и так бабки шли немереные.
- Так не на него же одного они шли. Во-первых, их там трое учредителей, как ты помнишь. Управление коллегиальное. Прибыль на паях. Приходилось делиться. И чтобы он не имел своего собственного кусочка? Такой весь нараспашку?
- Ну не знаю. Что гадать. Давай слушать запись моей беседы с его предшественником, Иваном Артеменко, калекой и матерым человечищем.
Турецкий включил диктофон, зашуршала пленка. Грязнов внимательно слушал, иногда - посмеиваясь и поглядывая на Александра.
Александр хмуро курил. Наконец запись кончилась.
- Нет, как он тебя отделал-то, Санечка! - хохотал Г рязнов. - И про козлов пассаж не слабый, и про собственное превосходство… Как же ты вытерпел, гордый наш?
- Еле сдержался! Если бы не тяжелое увечье, я бы с ним по-другому… А так что ж, лежачего не бьют.
- Не похож он на лежачего, - усмехнулся Грязнов.
- Ты не хихикай! Ты слушай! Ничего в глаза, то есть в уши, не бросается?
- Так, так… А ну-ка, прокрути еще разок… Ага! Вот здесь. Стоп! Слушаем.
Турецкий отмотал пленку, нажал "пуск". Оба внимательно слушали чуть приглушенные пленкой мужские голоса. Вот голос Турецкого:
Вопрос: Кстати, вы, конечно, знаете, что два месяца тому назад на Трахтенберга уже было совершено покушение?
Ответ: На Трахтенберга?
Вопрос. Ну да… Взрывчатка также была в его автомобиле. Взрыв произошел, когда Трахтенберг находился в нем. Все так же.
Ответ. Так же?
Вопрос: Ну… Не совсем так. В первом случае взрывпакет был прикреплен к днищу. И пострадал Малашенко, охранник Арнольда. Но во втором-то погиб он сам!
Ответ: Думаю, что и в том, и в другом случае пострадал тот, кто должен был пострадать.
В о п р о с: То есть… Вы считаете, что первый взрыв был предназначен охраннику? Мы знаем, что пострадавший был рядом с Трахтенбергом на протяжении более десяти лет. То есть должен был пользоваться его неограниченным доверием. Это что же, Арнольд его наказал?
Ответ: Заметьте, не я это сказал.
Вопрос: Но за что?
Ответ: Батенька, вы слишком много задаете вопросов. На которые…
- Ладно, хватит, - остановил запись Турецкий. - Ну что? Ты на что обратил внимание? - словно сверяясь со своим впечатлением, спросил он приятеля.
- На то, что, во-первых, он тебе постоянно отвечает вопросом на вопрос. Это, правда, принято в еврейских семьях.
- Артеменко-то каким боком?..
- Я шучу, Санечка. Главное, он ясно дает понять, что все не так просто с этими двумя взрывами.
- Вот именно! Прямым текстом! Что же получается? Трахтенберг устроил взрыв, предназначенный охраннику? Причем мы видим абсолютно схожий почерк: четко направленный взрыв, кумулятивное взрывное устройство. Просто снайперские взрывы, ей-богу! Словно исполнены одними руками. Или одной командой. Но со слов Артеменко, Трахтенберг наказал своего охранника. Получается, что Трахтенберг хотел убрать Малашенко руками подчиненных, так, что ли?
- Может быть. Но, в конце концов, бывшие гэбэшники сидят в охране не только Траха. В команде его конкурентов такие же ребятишки парами ходят. И методы у них могут быть одинаковые. Возможно, что и первый взрыв предназначался Траху, но ошибочка вышла. Которую через пару месяцев исправили. Говорил же Артеменко про марку "Горбань". Что они не поделили?
- Это нам Олег Левин расскажет. Жду его с минуты на минуту… Во всяком случае, немедленно следует разыскать Малашенко! Я уже распорядился на этот счет.
В этот момент в дверь просунулась коротко стриженная голова оперативника Фонарева.
- Входи, - махнул ему рукой Турецкий.
Шура вошел. По комнате поплыл запах алкоголя.
- Это что еще такое? Ты пьян, что ли? Ты где был? - изумился Александр Борисович.
- Пиво с мужиками пил, - вставил Грязнов.
- Нет, Александр Борисович! Я был на задании! У родственников погибшего водителя Шатрова.
- А почему от тебя спиртным разит?
- Так поминки же! Оказывается, Шатрова сегодня хоронили.
- Хорошо устроился! - покачал головой Александр. - Специально, что ли, такой день для визита выбрал?
- Не, они мне сами назначили… Хотели, чтобы и я помянул.
- Больше некому, что ли? Садись давай. Отчитывайся. Раз уж на поминки попал, спецназ-то видел? Я имею в виду охрану.
- Не-е! Те на джипах приехали, деньжищ матери сунули, по рюмке хлопнули и отвалили. Когда я пришел, там только сын был с женой. Мать Шатрова спала уже. Я с этими двумя общался.
- Под протокол?
- Не, не стали бы они под протокол. Я ж их разговорить хотел…
- Разговорил? - строго спросил Турецкий.
- Ну, в общем, да.
- Информацию принес какую-нибудь?
- Ну, в общем, нет.
- Так за каким чертом ты там сидел? - взревел Турецкий.
- Ну не совсем, чтобы не принес… Они, конечно, про заказчика преступления ничего не знают. Вообще, Николай говорит, что покойный брат, водила Трахтенберга, никогда ничего о своей работе не рассказывал. Что вся эта работа была обставлена с жуткой секретностью. Якобы Шатров давал подписку о неразглашении и все такое… И проговорился Николай, что Трахтенберг жутко боялся покушения. Что Семен, мол, никогда заранее не знал, куда ехать за шефом: то ли домой, то ли в офис, то ли в его публичный дом.
- Как-как? Куда? - изумился Турецкий.
- В публичный дом.
- Это что же, он по девкам публичным ходил? - не поверил Грязнов.
- Нет! Это прозвучало так, что, значит, дом терпимости принадлежал самому Трахтенбергу. Жена брата, она болтливая такая хохлушка, да еще и выпила…
- В твоей компании, - не удержался Турецкий
- …Так она прямым текстом подтвердила, что, мол, был у Траха- это они его так называли, публичный дом. Она еще добавила: "что там эти девчонки из телика".
- Из какого телика?
- Я-то откуда знаю! Этот брат покойного, он так потом распсиховался, что я еле ноги унес. Чуть диктофон не выронил!
- Так ты с диктофоном был? Запись сделал?
- Ой! Забыл совсем! Вот же она!
Фонарев полез в карман, извлек черную пластиковую коробочку.
- Ну ты, Шурка, даешь! - только и вымолвил Турецкий. - Включай!
- Сейчас, сейчас, Сан Борисыч, - засуетился Фонарев.
В комнате установилась тишина. Все трое пододвинулись к диктофону.
- Что там за музыка? Не слышно ничего! - злился Турецкий.
- Это у них Синатра пел. Не мог же я сказать, чтобы выключили, - шепотом оправдывался Фонарев.
- Молчи! - цыкнул Грязнов.
- Вот! Вот оно!
С пленки послышался нетрезвый голос Фонарева:
"- А что же они не остались посидеть? Товарища добрым словом помянуть?
- Так чтобы разговоров лишних не было. Вопросов-ответов"
- отвечал также весьма нетрезвый женский голос.
- Это Алена, жена брата, - пояснил Фонарев. На него шикнули.
"- Это про публичный дом, что ли?
- Да! И про это! Нам-то Сенька рассказывал…
- Что он тебе рассказывал?"
- Во! Это брательник его, Николай. Слышали, как заорал? - опять вставил ремарку Шура.
- Заткнись! - зашипел Турецкий.
"- Так… Как што, коханый? Про девчонок с телика… Он же их прямо с экрана и туда…
- Ты че? Бредишь что ли? Выпила лишку, так иди спать! Пошла, пошла.
- Ты че? Я тебе кто? Че я такого сказала? Товарищ и так знает. Он же сам сказал. И ты первый начал!.."
Мужчины дослушали запись до конца, молча посмотрели друг на друга.
- Ладно, Шура, ты домой дуй, отсыпайся. Если бы не эта пленка, выговор тебе был бы обеспечен!
- А так?
- А так тоже обеспечен. Пить не нужно на боевом задании, - как бы строго произнес Турецкий. Глаза его смеялись.
- Ага! Понял, Сан Борисыч! - расплылся Фонарев.
- Исчезни с моих глаз!
- Уже исчез!
Дверь захлопнулась. Друзья остались вдвоем.
- Ну, как тебе информация? - Турецкий закурил очередную сигарету.
- Так вот же, Санечка! - возбужденно откликнулся Грязнов. - Вот тебе и секретный личный доходец! Подпольный публичный дом!
- Да ну тебя, - отмахнулся Турецкий.
- А что? Помнишь, Артеменко говорил тебе, что Трахтенберг отбирал для своих роликов исключительно незнакомые публике лица.
- Да, будущих артистов набирали чуть ли не с улицы…
- Вот! Но ведь среди них могли быть девушки, которых вообще никто не стал бы искать. Мало ли таких…
- Дай юноши тоже…
- Вот именно! Отснялись в ролике, показали себя во всей красе, страна на них каждый день по сто раз насмотрелась - и вперед, осваивать древнейшую профессию. Днем ты видишь прелестное создание на экране, выставляющим свои исключительно гладкие ножки, от которых мухи дохнут…
- Не дохнут, соскальзывают.
- Неважно… А вечером ты эти ножки себе на шею закидываешь…
- Эй, ты что это, старый? Ишь, размечтался!
- Я ж не о себе! Это как версия!
- Да ну тебя, Славка! В чем версия-то состоит? Ревнивая шлюха устроила взрыв? И где же она пластит добыла? Как бомбу смастерила? А кто ее на крышу положил? Мальчик из того же борделя подпольного? Я в публичный дом слабо верю. То есть вообще не верю! Респектабельный был человек, у него репутация! Накрыть же могли в любой момент. Нет, он побоялся бы.
- А подпольным золотишком баловаться, будучи одновременно ректором вуза, это как? И не просто баловаться, а поставить дело на широкую ногу, чеченам конкуренцию составить! Это не опасно? А Трахтенберг не побоялся! И не поверю я, что он из подпольного "цеховика" переделался в белого пушистого зайчика-бизнесменчика. А касательно того, что накрыть могли или могут - так на то и конспирация, и секретность, и подписки о неразглашении, и конверты пухлые… Потому и брательник убитого водилы на твоего Шурку вызверился. Понимает, что там секретность легко обеспечивается: одно лишнее слово - камень на шею и в речку, раков кормить. И вспомни, какую фразу произнес Артеменко в адрес Трахтенберга: "Мертвые сраму не имут". К чему эта цитата из библии?
- Ладно. Это отдельная тема. Меня в данный момент интересует, что могло произойти между Трахтенбергом и его охранником Малашенко… Как его имя? Забыл, черт!
- Григорий Николаевич, - напомнил Грязнов. - Сейчас позвоню своим. Что они там, заснули?
Но мобильник Грязнова зазвонил первым.
- Грязнов, слушаю. Не нашли? Как? А дома? Нет? А что соседи? Понятно… А жена у него есть? Где? Так, так… Установите наружку. Еще нужно выяснить, есть ли на нем автомобиль. Номер узнайте. Ищите машину. И еще раз допросите начальника охраны, Смирнова. Надавите там на него!
- Пропал, что ли?
- Со слов соседей, Малашенко после катастрофы, ясное дело, в больнице валялся. И домой уже не вернулся.
- А что жена?
- Жены тоже давно нет. Где она- соседи не в курсе. Говорят, Малашенко жили очень замкнуто, но не так чтобы дружно.