Не в силах более сдерживаться, Маша обвила руками его шею, ища губами рот. Но он оборвал поцелуй. Он почти отшвырнул ее, продолжая держать в руках, словно куклу. Затем резко развернул, заставил нагнуться… Маша уже знала, что последует дальше… И боялась, и желала этого. Ремень хлестнул ее по спине, и одновременно в ее плоть вошел его член.
- Ты дрянь! - произнес Трахтенберг. - Ты дрянная девчонка, и тебя следует проучить, да?
Маша ухватилась руками за край ванны, принимая его в себя всего, до конца.
- Отвечай! - новый натиск, заставивший ее застонать.
- Да!
- Ты иуда! Ты бросила мужа, потаскуха!
И опять удар ремнем и бешеные толчки, сводившие ее ноги судорогой.
- Я… Да… Я дрянь. Но как я тебя хочу! Я твоя женщина, слышишь? - бормотала Маша, принимая его натиск, его мощь, его жестокость.
Потаскуха… Сладкая потаскуха! Ах, какая же ты сладкая… Повернись! Возьми его!
Она выполняла все его приказы с упоением, с наслаждением наложницы, выбранной им из сотни других, избранной им - пусть на ночь, на час, на миг…
Он застонал, сжимая руками ее голову. И она была счастлива, что услышала этот стон.
…Потом она омывала его тело, нежно водя губкой по стареющей коже, по обвисшей, как у увядающих женщин, груди.
Этот вечер вспоминался ей потом мгновениями, вспышками. Вот они лежат в постели, его рука на ее животе. Пальцы скользят по коже и вдруг так сильно стискивают плоть, что она невольно вскрикивает.
- Знаешь, тебя хочется разорвать, сломать, настолько ты хороша. Знаешь, что такое сладкая женщина? - говорит он.
- Нет.
- Потому что ты не мужчина. Каждый мужчина знает, что это такое, но никто не может объяснить.
- А ты можешь?
- И я не могу. Мне лень, - добавляет он. И впивается губами в грудь, покусывая торчащий розовый сосок. И она выгибается ему навстречу.
…Вот они сидят на кухне за столом. Между ними бутылка вина. Два бокала и больше ничего. Говорит Трахтенберг:
- Как ты могла вот так взять и уехать со мной? Бросить мужа, убежать с собственной свадьбы?
- А как я не могла? Как я могла не уехать с тобой? Я влюбилась в тебя с первого взгляда, понимаешь?
- Брось, это все чушь. Все так говорят.
- Не знаю, что говорят все, знаю одно: если ты отправишь меня обратно, я утоплюсь.
- В Москве утопиться невозможно, - усмехается он.
- Я утоплюсь в Подмосковье. Тебя устраивает?
- Пока не решил, - все усмехается он.
- Послушай, но ведь ты уговаривал меня уехать! Ты обещал мне карьеру!
- Какую карьеру, какая чушь… - морщится он.
- Ты обещал мне карьеру актрисы! - ее голос звенит. - Ты говорил, что я красива!
- Говорил…
- Органична!
- Было такое…
- Талантлива!
- А вот этого не было. Ты не талантлива. Более того, ты бездарна.
- Но… Почему ты так думаешь? Ты даже не видел… - Ее голос сник.
- Видел. Я видел весь материал, который вы сегодня отсняли. Ты никуда не годишься как актриса. Но ты замечательно приспособлена для совсем другого дела. И тебе оно нравится. Наверное, даже больше, чем карьера актрисы. Просто ты пока этого не понимаешь. А я, как опытный боец этого фронта, говорю тебе однозначно: если ты и актриса, то только порнофильмов. Вот там ты сможешь засиять звездой.
- Порнофильмов? - изумляется она. - Разве их у нас снимают?
- У нас снимают все, что пользуется спросом. Поэтому предложение такое: я беру тебя на контракт в порнофильмы.
- И их буду? показывать по телевизору? - пугается Маша, на мгновение вспомнив Сергея.
- Ну что ты! Конечно нет! Это снимается только на кассеты.
- Но… Я… Не умею.
- Ты все умеешь. А тому, чего не умеешь, мы тебя научим.
- Кто - мы?
- Я и мои друзья.
- Ты хочешь, чтобы я спала с твоими друзьями?
- Почему нет? Отчего не угостить их такой вкусной конфеткой? Они тебе понравятся. Они тоже любят всякие… штучки.
- А если я откажусь?
- Деньги на обратный билет и колодец в Московской области. Или пруд с лягушками. Что больше нравится.
- Но… Как же… Я же тебе нравлюсь! Почему ты не хочешь оставить меня для себя?
- Милая! Ты мне, безусловно, нравишься. Но здесь и сейчас. Я выйду на улицу и забуду о тебе, потому что у меня куча дел, семья, друзья. И потому, в конце концов, что ты не одна такая вкусная конфетка. У меня их целая коробка, ха-ха. Все, что я тебе предлагаю, это устроить тебя в этот шоколадный набор. И ничего более. Но там, внутри коробки, хорошо, уверяю тебя. Там тепло, сытно, уютно. Ты будешь сниматься в кино, будешь встречать меня и моих друзей. Будешь жить в веселой компании ровесниц, ни в чем не нуждаясь. И будешь зарабатывать деньги. Они будут идти на твой счет. Когда контракт закончится, ты будешь свободной, обеспеченной женщиной. Девушкой, известной в узких кругах. Возможно, тебя пригласят в легальное кино. Почему нет? Вон, Чиччолина в свое время даже стала членом парламента.
- То есть, ты приглашаешь меня в публичный дом? - очень спокойно спрашивает она.
- Ну… если хочешь, назови это так. А вообще это закрытый клуб для избранных. Твоя роль - это роль гетеры, а не публичной девки, если ты улавливаешь разницу.
- Я улавливаю. Значит, ты украл меня со свадьбы, чтобы засунуть в публичный дом?
- Мы уже проходили эту мизансцену. Да, если угодно, то в публичный дом. И я не собираюсь тебя никуда засовывать. Очнись и послушай: я взял тебя, чтобы снимать в рекламе. Оказалось, что ты для этого не пригодна. Я видел на свадьбе веселую, раскрепощенную, уверенную в себе женщину. А что я увидел на пленке сегодня? Убогое, заплаканное, зажатое создание, жертву репрессий. В моей рекламе такие героини не нужны. Я не рекламирую концентрационные лагеря. Ты не прошла кастинг. Разве я в этом виноват? Я предлагаю тебе другую работу. А мог бы попросту вышвырнуть за порог.
В этом месте, как она потом вспоминала, она заплакала, горько, как девочка, обманутая взрослыми. Он протянул ей салфетку.
- Ну-ну! Перестань! Москва слезам не верит.
- Скажи, - сквозь слезы спросила она, - а тот ролик, который мы сегодня снимали, он что… В помойку?
- Почему? В конце концов, кое-что получилось. Может быть, я запущу его на первый канал.
- Значит, меня увидят по телевизору? - немного оживилась она.
- Тебя будут видеть по сто раз на дню, если ты согласишься на мои условия. От проката этой рекламы ты будешь получать свои проценты. Но если ты не умная девочка, а полная дура, ты не получишь ничего, кроме билета в обратный конец.
Потом он усадил ее на колени, стал утешать, вытирать слезинки, целовать заплаканные глаза, убаюкивать, уговаривать…
Она успокоилась и подписала контракт.
Глава 29
ТРУДОВЫЕ БУДНИ
Арнольд Теодорович сидел у стола, нервно барабаня костяшками пальцев по его поверхности. Был поздний вечер, из распахнутого окна, выходившего на березовую рощицу, раздавались громкие соловьиные трели.
- Вот орут, спасу нет! - раздраженно проговорил Арнольд.
- Что ж, май - брачный период, - откликнулся сидевший напротив Алексей Смирнов.
- Конец мая, пора бы уж угомониться… И вообще, у кого брачный период, а у кого замороченный…
Алексей не отреагировал на реплику. С деловым невозмутимым видом он проглядывал ежедневник.
- Что молчишь-то?
- А что говорить?
- В больнице был?
- Да, только что оттуда, вы же знаете.
- И как он?
- Да ничего. Врачи говорят, все идет нормально. Ест нормально, стул, моча…
- Что ты мне про мочу! Я тебя о другом спрашиваю! О его моральном состоянии.
- Ну… мне кажется, он еще в шоке. Не очень адекватен. Смеется, радуется, что жив остался.
- Смеется, говоришь? А мне вот не до смеха. Я сам в шоке! Ты же и меня мог…
- Не мог! - строго оборвал его Смирнов.
- Да? Я же сзади сидел! А если бы осколки в меня…
- Шеф, я вам уже несколько раз объяснял, что взрыв был строго направленного действия, - терпеливо и медленно, словно старому маразматику, объяснял Смирнов. - А это значит, что рвануло именно там, где и должно было рвануть. И вас даже пылью с его сапог не задело. И не могло задеть!
- Все равно… Я испытал такой ужас… Нет, ты не должен был подвергать меня такому стрессу! Можно же было взорвать, когда я вышел из машины!
- Нельзя было. Из машины первым выходит охранник, вы это прекрасно знаете. И потом, если бы взрыв прогремел в ваше отсутствие, он мог бы догадаться, что вы решили его устранить.
- Как? - Трахтенберг даже перегнулся через стол, глядя на Алексея. - Как он мог бы догадаться, если бы он был мертв?
Смирнов крутанул в руке авторучку, улыбнулся.
- Вот если бы он был мертв, могло достаться и вам! Выла рассчитана такая сила взрыва, которая гарантировала вашу безопасность, но не гарантировала гибель Григория.
- А что она гарантировала?
- Что он останется калекой. Разве этот вариант хуже? Мне кажется, как мера наказания - даже лучше. Одноногий Григорий в ментовку с признаниями не побежит.
- Это почему же? Чего ему терять?
- Жизнь. Потеря ноги срока за убийство не отменяет. А сидеть у Хозяина калекой, без поддержки с воли - это труба. Аллес капут.
- И что мне теперь с ним делать прикажешь? Отправить в дом инвалидов для киллеров-ветеранов?
- Ну почему… Оставьте его на работе. Его через пару недель выпишут.
- Уже? Через две недели?
- А что? Организм молодой, культя заживает хорошо. Я беседовал с врачом, он так и сказал: еще две недели, не больше.
- И куда я его через две недели суну?
- А на базу его киньте. Пусть девок стережет. Как главный евнух.
- Ха-ха-ха… О-хо-хо, ну ты даешь… Ох, рассмешил… Ну не могу…
Смирнов, улыбаясь, пережидал пароксизмы смеха.
- А что? Вообще-то, это мысль, - уже серьезно произнес Арнольд. - Будет мне благодарен по гроб жизни, что не выкинул его… Как там баба его, нашлась?
- Нет.
- Кто ж за ним ухаживал?
- Сестра. У него сестра родная есть. Она и ухаживает.
- Понятно. Нужно будет заплатить ей, что ли…
- Сделаем!
- И вот что. Я хочу заменить автомобиль.
- На какую модель? - Смирнов приготовился записывать.
- Не важно. Важно, чтобы машина была бронированная, понял?
- Понял, - невозмутимо сделал пометку Смирнов.
- Что ты понял?
- Что вы хотите застраховать себя от случайностей. Это правильно! Григорий все же малый неадекватный. А береженого Бог бережет.
- Правильно понимаешь. Так что принимай к исполнению. И побыстрей.
- Думаю, решим вопрос в течение недели. Максимум - двух.
- Ладно. А с Григорием решено: из больницы прямо на свежий воздух, за город!
Прошел месяц. Жаркий июнь раскрасил луга акварелью полевых цветов. Яркое полуденное солнце било сквозь жалюзи в комнаты старинного особняка - бывшей дворянской усадьбы, потом военного санатория, после - пустующего обветшалого здания эпохи больших перемен. А ныне, восстановленное, выкрашенное в белый цвет, оснащенное, как гостиница на четыре "звезды", это здание являло собой то самое заведение, куда стекались отбракованные рекламным бизнесом искательницы приключений и успеха.
В холле первого этажа на затянутых в чехлы диванах полулежали три барышни шестнадцати - восемнадцати лет. Они маялись от жары, потягивая из высоких стаканов сок, и лениво болтали.
- Купаться хочется! - вздохнула коротко стриженная брюнетка.
- Ага! Так он и отпустит! - возразила длинноволосая блондинка.
- Можно же на машине… Тачка стоит в гараже. Смотаемся на озеро, на песке поваляемся…
- Да не отпустит он.
- Блин! Нам загар нужен!
- Иди в солярий, - ответила рыжая, вихрастая, похожая на мальчишку девушка.
- Да пошел этот солярий! На улице живое солнце… А в солярии этом жаришься как кура в гриле…
- Нужно на него Машку натравить.
- Машка вчера так перебрала… лежит никакая. Я к ней заходила. Спиртным на всю комнату смердит… Как он ее терпит?
- Кто? Гриня?
- Нет, Арнольд.
- Ха! Так она у нас прима-балерина. Мужики за ней в очередь. Она у нас все по любви делает, а мы за деньги… - Блондинка тряхнула челкой.
- Ладно, тебе-то что? - лениво отозвалась брюнетка. - Нам нагрузки меньше.
- Ага. Особенно в групповухах. Сачкануть можно…
Девушки рассмеялись.
- Ну, Алена, сходи к Машке. Растормоши ее!
Брюнетка поднялась, встала на цыпочки, демонстрируя стройные ноги, и лениво направилась по витой лестнице на второй этаж, где располагались спальни.
Через некоторое время она подошла к перилам, свесилась вниз, сообщила:
- Встает! Просит пива. Танек, кинь пару банок.
Рыженькая полезла в холодильник. Две банки перекочевали в руки Алены.
- Сейчас я ее реанимирую! - пообещала Алена.
Через некоторое время вниз спустилось неопределенного возраста и пола создание в длинной мужской рубашке, с отекшим лицом и спутанными волосами.
- Машка! Ты на кого похожа! Если Альбина тебя такую увидит- хана! Она же на тебя Траху нажалуется!
- А у нас нынче выходной, - лениво ответила Маша, усаживаясь на ступеньку и допивая пиво.
- Слышь, Машка, зря ты так на пиво-то… Ты глянь на рожу-то свою… И вообще, ты на последнем взвешивании килограмм прибавила. Это ведь от пива! Смотри, Альбина его вообще уберет!
- А мне по фигу! Я себе достану, - лениво ответила Маша. - Вы меня зачем с постели подняли, чтобы нотации читать?
- Нет, Машуля, нет! Попроси Гришку, чтобы он нас на пляж отвез! Жара же безумная, так купаться хочется! Ну попроси!
- А что там у нас на улице? - Маша отогнула полоску жалюзи. - И правда, солнце, воздух и того… Ладно, попробую.
Она поднялась, направилась в коридор, шаркая шлепанцами.
- Уговорит! Ставлю пять баксов.
- Не-а, не уговорит, - возразила блондинка. - Он сам вчера нажрался до потери пульса.
- Так они вместе с Машкой и пили.
- Ну и что? Это, как говорится, не повод для знакомства.
- Мочалки, собирайтесь! - шаркая в обратном направлении, лениво произнесла Маша.
- Уговорила?
- Йес. Готов сопровождать. Сбор через полчаса. - Ур-р-а!
Компания подъехала к берегу пустынного лесного озера. Одноногий мужчина на костылях выбрался из "газели". Девушки вынесли из салона инвалидное кресло, усадили в него Григория. За рулем остался скучать водитель.
- Вон туда, под сосну меня поставьте, - как о предмете мебели, сказал о себе Григорий.
Девушки перекатили кресло в тень, тут же скинули платья, юбки, бросились в прогретое солнцем, круглое, как блюдце, озеро.
Поднялся ворох брызг, смех, веселый визг- одним словом, пионерский лагерь на водных процедурах.
Маша хорошо плавала. Размеренно взмахивая то одной рукой, то другой, она уплыла на середину озера и легла на спину, покачиваясь на воде, подставив лицо солнцу.
Странно. Она здесь всего месяц, а кажется, год прошел. В этом общежитии, где она оказалась в свои двадцать три самой старшей, она сумела стать лидером. Впервые за свою самостоятельную жизнь она чувствовала себя хозяйкой. Хозяйкой своих апартаментов из трех комнат, своего счета в банке и положения в обществе "гетер" ("Какие они, к черту, гетеры? Обыкновенные продажные девки", - усмехалась про себя Маша). Потому что, как бы ни напилась она ночью и какой бы уродиной не встала следующим утром, к вечеру, к приезду гостей, она всегда была удивительно хороша. Арнольд гордился ею, приводил к ней самых важных для него гостей, от которых зависело, например, заключение солидного, выгодного фирме контракта. И гости всегда оставались довольны. У нее оказался дар - дар ублажать мужчин. Быть покорной рабыней или властной госпожой, трепетной недотрогой или умелой любовницей - все эти роли удавались ей на славу. Может быть, потому, что ей самой все это нравилось. Нравилось нравиться. Нравилось заниматься любовью, нравилось участвовать в оргиях, нравилось доводить солидных, респектабельных господ до поросячьего визга. Еще ей нравилось напиваться с Гриней до того же визга, нравилось чувствовать свое превосходство над остальными обитательницами особняка. Даже Альбина, надсмотрщица над девушками, побаивалась Машу. И не задевала ее. Странно, но в этом доме Маша обрела некое успокоение. К тому же каждый вечер она могла включить телевизор и увидеть себя в рекламном ролике и услышать от других: "Машка! Как ты здорово сыграла! И какая же ты хорошенькая!" И ее утешала мысль, что в ее городке Алла Юрьевна, Надя, Александра, в общем, все, кто ее знает, тоже видят этот ролик, и говорят, наверное, те же слова. И считают, что она, Маша, преуспевает, делает карьеру актрисы. И это как-то оправдывало ее побег. Потому что единственное, что ей не нравилось, это сны. Сны, в которые часто приходил Сергей. И плакал, и уговаривал ее вернуться.
Она просыпалась, спускалась вниз, к Григорию. И всегда между ними происходил один и тоже разговор:
- Что, опять твой Серега приходил? - говорил Гриня и доставал бутылку.
Маша кивала, садилась к столу.
- А мне моя баба никогда не снится. Наверное, потому что бил я ее крепко.
- Зачем же ты ее бил?
- Дурак был. Совсем дурак. Все ревновал ее.
- К кому?
- К каждому столбу. И бил.
- Ну и дурак!
- Так я ж так и говорю! А ты сама-то? Не дура ли: с собственной свадьбы сбежать… Эх, жаль я тогда отключился, я бы тебя остановил.
- Как?
- Да так. Посадил бы Арнольда и укатили бы без тебя. Он же чумовой. Ему люди - что животные. Не, даже не животные. Растения! Сорвал, бросил. Зачем рвал? Спроси его - сам не знает…
- Он мной доволен! - горделиво заявляла Маша.
- Дура ты! Доволен… От тебя через пару лет такой жизни ничего не останется… Только счет в банке.
- Плевать, - говорила Маша. - Наливай!
Они напивались, а потом любили "пошугать девок", как называл это Гриня. То есть Гриня, грохоча костылями, врывался в спальни, Маша за ним. Они врубали свет и проводили курс молодого бойца: "упал-отжался". Правда, бить девчонок Маша ему строго-настрого запретила. И он ее слушался!
Девочки жаловались Алине. Та пыталась жаловаться Арнольду. Он лишь смеялся: "Ничего, зарядка еще никому не мешала". В общем, жизнь проистекала веселая, народ подобрался дружный…
- Ма-ша! Ма-ша!! - кричали хором девчонки.
Она повернулась, поплыла к берегу.
- Слышь, Машка, Альбина звонила. У нас аврал! Трах везет каких-то иностранцев. Боевая готовность через два часа, - = тараторила Алена. - Поехали скорей, Альбина там на психе вся!
- Пусть психует, - лениво откликнулась Маша. - А чем зря психовать, взяла бы да за нас поработала.