*
От нее пахло дымом.
Запах кисловатый, душный. Перед глазами упорно стояла тлеющая куча мокрой листвы. Хорошо знакомый запах.
Эверт Гренс по-прежнему находился рядом с освещенной койкой. Недавно ты была жива. Женщина, у которой на лице кой-чего не хватало. А теперь мертва. Он смотрел на ее грудь и живот, куда, по словам Эрфорса, кто-то вонзал нож, снова и снова.
У тебя есть имя. Ты о чем-то думала. Где-то у тебя был дом.
- Эверт? - Нильс Крантц стоял у ограждения, куда совсем недавно заходить запрещалось. Знаками подзывал Гренса, Свена Сундквиста, который ждал поодаль, и Эрфорса, собиравшегося уходить. - Идите сюда.
Крантц стал на колени, попросил остальных сделать то же самое. Одна из ультрафиолетовых ламп, с какими он работал раньше, лежала перед ним, он поднял ее, осветив пол, пыльный бетон возле своей левой ноги.
- Теперь мы знаем, откуда она тут взялась.
Они передвигались по зоне, которую криминалист и два его помощника только что осмотрели.
- Следы волочения. Заканчиваются у койки с трупом. Сгустки свернувшейся крови и текстильные волокна, вероятно от ее одежды. Рядом мы зафиксировали следы ног. Вероятно, того или тех, кто ее тащил.
Гренс присматривался, не видя того, о чем говорил Крантц.
- Следы волочения. Откуда?
- Протяженность следов сто шестьдесят два метра. Вон оттуда.
Он показал в ту сторону, откуда сорок пять минут назад пришли Гренс и Сундквист.
- Идите за мной.
Нильс Крантц встал, пошел. Эверт Гренс достал мобильник и на ходу уже в третий раз попробовал дозвониться до персонала Аннина санатория. Он знал, что сейчас ее уже, как всегда, доставили в одну из небольших клиник, наверняка дали наркоз и вот-вот отвезут в операционную. Знал, что предстоит обычное обследование, какие-то замеры внутричерепного давления, что персонал санатория много раз за последние годы просил его не нервничать, положиться на них, прекратить эти дурацкие проверки, которые были для него единственной опорой.
Не получалось. Страху не прикажешь.
Страх забивается вглубь и сидит там, как ноющая боль под ложечкой.
Он несколько раз чертыхнулся, даже заставил остальных обернуться. Третья попытка позвонить из этого окаянного подземелья - и третий раз неудача, связи нет.
- Минуточку.
Крантц поднял руку. Он стоял у двери посередине длиннущей стены. Тот же цвет, что и везде. Что это - намеренная маскировка или просто одна банка краски, которая все никак не заканчивалась? - спросил себя Гренс.
- Подождите там.
Серая дверь, которую при других обстоятельствах было бы трудно заметить. Но сейчас на сером виднелись черные пятна. Поверхность двери испачкана сажей.
- Мы пока не полностью ее осмотрели, хотим открыть и обследовать обе стороны. Персонал больницы имеет ключ только от одного замка. Мы ждем ключ от второго. - Крантц опустил руку и посмотрел на черные пятна. - Сто шестьдесят два метра. Следы волочения начинаются отсюда.
Свен Сундквист шагнул поближе к двери:
- Ты думаешь, эта женщина… оттуда?
- По всей видимости.
Эверт Гренс сделал четвертую попытку позвонить, и снова безуспешно. В сердцах отключил телефон.
- Боюсь, там возникнут проблемы. - Он стоял рядом со Свеном, в метре от стены кульверта. - За этой стеной начинается подземный Стокгольм. Настоящий. Огромная система туннелей, проходящая под улицами, парками, везде, куда ни ступи ногой. Многие километры бетонных труб, порой настолько широких, что можно спокойно гулять внутри. - Гренс махнул рукой возле замков.
- Я бывал там несколько раз. Не через больницу, через другие спуски. Такие двери есть в каждом общественном здании. По крайней мере, раньше все районы строили с выходом к туннелям. Иногда надо миновать коммутаторные помещения телефонной сети, в этом кульверте они тоже имеются, иногда электроподстанции. Но каждый раз через такую подземную дверь.
Людвиг Эрфорс до сих пор молчал. Сейчас он поставил свою сумку на пол.
- Ты говорил о системе туннелей. - Он медленно кивнул, словно себе самому. - Мне бы надо… Эверт, система туннелей… она связана с канализационными коллекторами?
- Тут все связано, вся эта хреновина. Канализация, армейские коммуникации, телекоммуникации, система теплоснабжения. Туннели разных размеров, идущие во всех направлениях, соединенные между собой коридорами, дверьми, люками и черт знает чем еще. Никто уже не представляет себе общей картины. Слишком все старое, слишком протяженное, расположено слишком глубоко. Господи Боже мой, одна только канализационная сеть - миль восемьдесят, считая с пригородами.
Эрфорс опять кивнул. Он из тех, кто заранее тщательно взвешивает каждый свой шаг. Из тех, кто сидит на кухне в уголке и слушает, пока в доме полным ходом идет праздник.
- Ямы на лице женщины. Теперь я знаю, откуда они.
Эверту Гренсу нравились такие люди, и он всегда слушал их очень внимательно.
- Бурые крысы, Эверт. Это их укусы.
Свен Сундквист встрепенулся:
- Укусы?
- Думаю, да.
Свен покачал головой:
- Но там… не знаю, ямы… они слишком уж большие.
Эрфорс отступил на несколько шагов назад, показывая рукой в ту часть кульверта, где лежал труп.
- Бурые крысы - животные крупные. До тридцати сантиметров. И хвост сантиметров двадцать. В общем, полуметровые зверюги. Думаю, ее погрызла не одна крыса. Они были разной величины, судя по укусам. В туннеле их миллионы. Одна крысиная пара при благоприятных условиях может дать за год потомство в тысячу голов.
В коридоре послышались шаги. Молодой полицейский, который утром встретил Гренса и Сундквиста в вестибюле больницы, быстро подошел к ним и ловко нырнул под бело-синюю ленту.
- Здание осмотрели, как приказано. Посторонних лиц не обнаружено, - сказал он, обращаясь к Эверту Гренсу, затем продолжил, теперь уже глядя на Нильса Крантца: - Начальник охраны сказал, что второго ключа в больнице нет.
- Это все?
- Все.
Эверт Гренс посмотрел на криминалиста, коротко рассмеялся:
- Я сам мог бы тебе это сказать, Нильс. Если б ты спросил. Надо связаться с гражданской обороной. Ключи от таких замков находятся у них.
Крантц ничуть не обиделся, сказал, что сейчас вернется, и куда-то ушел. Эверт Гренс подождал, пока его шаги стихли в отдалении, и подошел к Эрфорсу:
- Ты сказал, она пролежала здесь несколько дней. А точнее?
- Точнее пока не знаю.
- Попытайся. Прикинь. Как давно она мертва?
Эрфорс вздохнул:
- Я гадать не люблю, как тебе известно.
- Попробуй.
- Как минимум тридцать шесть часов. Точнее скажу после вскрытия.
Гренс смотрел на дверь в стене кульверта.
- Помоги-ка мне, Свен. Ты их допрашивал.
Свен Сундквист поискал под белым халатом, чувствуя боль в укушенных мальчиком пальцах. Осторожно выпрямил их и попробовал достать блокнот, застрявший в наружном кармане куртки.
- Согласно расписанию, вечерний охранник проходит по кульверту последний раз в двадцать пятьдесят. И в будни, и в выходные, поскольку вывозит мусор, я полагаю. Тогда, как утверждает начальник охраны, кучи одеял на койке не было. Стало быть, труп мог появиться здесь самое раннее в двадцать один час. - Сундквист полистал блокнот, открыл его на одной из последних страниц. - В семь тридцать утра ее обнаружил дневной охранник. На обратном пути с двумя вагонетками завтрака. Иными словами, она пролежала здесь десять с половиной часов. В этом кульверте. Если ее притащили из системы туннелей, собаки еще сумеют взять след.
Впервые за все утро воцарилась тишина. Крантц, который, шурша, елозил по полу, куда-то ушел, пластиковая лента никого сюда не допускала, а у Эверта Гренса больше вопросов не было. Он коротко кивнул, взглянув на Свена и Эрфорса. Ему надо подняться этажом выше, в комнату охраны, поискать обычный телефон, которому не мешают толстые стены.
Сначала он позвонил в дежурную часть. Через пятнадцать минут кинолог с собакой будет здесь.
Следующий разговор тоже был недолгим. В кратких словах он изложил Херманссон ситуацию с трупом в больничном кульверте. И попросил ее с этой минуты возглавить дело, с которого начался этот день, - дело сорока трех детей, брошенных в центре Стокгольма. Он знал, что Херманссон способна руководить большим расследованием, причем куда лучше многих более опытных сотрудников.
Третий звонок. Ни гудков, ни разрыва связи. В Аннином санатории на Лидингё, едва ли в миле отсюда, трубку сняли сию же минуту.
Он попросил к телефону Сюзанну, студентку-медичку, которая работала внештатно и которой он в целом привык доверять. Она подтвердила, что Анни увезли рано утром и сейчас она под наркозом, что позволит сделать рентген и проверить пластиковую трубку, вживленную в мозг. Это необходимо, чтобы избежать гидроцефалии, которая, как объясняла студентка, возможна при кровоизлияниях в результате черепно-мозговых травм. Всего одно слово…
И двадцать семь лет в инвалидном кресле.
Я не успел.
Он держал тяжелую черную трубку и слышал голос, который говорил о том, что должно его успокоить. Но мыслями был не здесь, а на прогулке, которую он, Анни и Сюзанна устроили прошлой зимой. Однажды, когда он пришел проведать Анни, она, как обычно, сидела у окна, глядя на жизнь, и вдруг помахала кому-то рукой. Гренс был в комнате и видел, как она махнула рукой белому пассажирскому судну Ваксхольмского пароходства. Засмеялась и несколько раз пошевелила пальцами. А ведь неврологи, черт побери, твердили, что она никогда не сделает такого сознательного жеста. Как сумасшедший он выскочил в коридор, плясал среди больничной мебели, хохотал и плакал, пока персонал не опомнился и не потребовал, чтобы он успокоился. Несколько дней спустя он купил билеты на этот самый пароход. Они плыли среди заснеженных стокгольмских шхер, пили кофе, и на Анни было коричневое пальто с пушистым меховым воротником. Он тогда не придал никакого значения беспокойству студентки, да и теперь тоже, хотя она предупреждала, что будет очень тяжело, если ожидания не оправдаются и якобы осознанное движение на самом деле окажется всего лишь двигательным рефлексом и что чрезмерная надежда может причинить боль.
Когда он вернулся в кульверт под больницей Святого Георгия, тишина была забыта.
Свен Сундквист и Людвиг Эрфорс, стоя посреди коридора, разговаривали - о чем, он толком не понял. Кинолог с собакой ждал у ограждения дальнейших распоряжений. Нильс Крантц получил ключ, отпер дверь в стене и сейчас, громко и фальшиво насвистывая, выявлял на внутренней поверхности двери отпечатки пальцев - орудовал кисточкой и порошком.
Эверт Гренс не спеша направился к двери. И остановился, когда Крантц раздраженно замахал рукой, - попробовал вглядеться в темноту проема. Кромешный мрак, в котором глаза вообще отказывались что-либо различать. Огромная цементная труба, уходящая вдаль, пожалуй, какая-то черная планка под потолком, а больше ничего. Но вот запах. Тот самый, кисловатый, дымный, как от убитой женщины. И тепло, здесь явно теплее, чем в кульверте.
Вот откуда ты взялась.
- Я закончил, - удовлетворенно произнес Нильс Крантц. Его миссия, осмотр места преступления, была завершена.
Ты умерла там.
- Больше не будешь мазать?
- Дверь открыта.
Гренс обернулся к кинологу. Примерно в его годах. Но более подтянут, и волос побольше. Собака неподвижно сидела у его ног. Овчарка, почти черная, гораздо темнее тех, каких он помнил по былым временам.
Четкие, отлаженные движения, чуть ли не автоматические.
Ременная шлейка, пятнадцатиметровый поводок, пристегнутый к ней карабином и пока что выпущенный совсем немного.
Улавливая сигналы, тренированное животное нетерпеливо заскулило и забило хвостом.
Кинолог перехватил взгляд Гренса и повел собаку к дверному проему.
Потом сделал знак рукой.
Вперед, в туннель.
Следующей командой он задал направление: прямо!
*
Она посмотрела на часы, лежавшие на ящике у стены. Маленькие, из серебристого металла, с голубым циферблатом. Она смотрела на них раз в неделю. Лишь раз в неделю ей нужно было знать время.
11:05. Еще почти час.
Лео опять проснулся, нервно зашевелился, с ним так бывало временами, когда вокруг становилось опасно, а он не мог спрятаться. Она привыкла к подобным случаям и иногда давала ему свои таблетки, хотя их едва хватало, справлялась с собственным страхом, но видеть его страх была не в силах.
Сегодня холоднее. Она мерзла в туннеле по дороге к Миллеру, но решила, что зябнет оттого, что не выспалась. Сейчас они оба мерзли. Лео, дрожа, стоял посреди комнаты, она набросила поверх куртки одеяло, но все равно не согрелась.
- Это не обязательно.
- Знаю.
Он открыл дверь, вышел в туннель. Следующая комната была в двух шагах. Дверь, разумеется, железная, ключ - один из связки поменьше.
Комната вроде той, где они жили. Такая же большая, холодные бетонные стены, электропроводка под потолком. Вероятно, подобно многим другим помещениям в этой части подземелья. Их строили как своего рода склады на случай войны.
Сейчас тут был их склад.
Он всегда на замке, ни дым, ни крысы сюда не проникали.
Лео заполнил все помещение, от пола до потолка. Аккуратно ставил ящик на ящик, загружая их тем, что приносил ночами из домов, выходивших непосредственно в туннель. Слева стояла еда, консервы и бакалея, частью из армейских запасов, частью со складов продовольственных магазинов "ИКА". Посредине - четыре стопки желтых одеял, совсем новых, упакованных в прозрачный пластик. Справа - одежда, в основном форменная, со складов транспортного ведомства, предназначенная для водителей автобусов, машинистов поездов метро, дежурных.
На единственной пустой стене - два больших крючка с плечиками, на которых висело по комплекту синей униформы. Она сняла штаны, длинную юбку, кофты и куртку. Осталась в трусах и лифчике. Ей опять стало холодно, кожа во многих местах покраснела и воспалилась, растертая сырой одеждой.
Руки.
Они трогали ее промежность, хватали за грудь.
Раз в неделю. Здесь, внизу, достаточно одного раза.
Она надела форменную куртку, брюки, слишком широкие в бедрах, пуловер с треугольным вырезом и голубой каймой, даже кепку, у которой был мягковатый козырек.
Она терпеть не могла воду.
Снова вошел Лео, он, как всегда, выходил, чтобы не смущать ее.
- Ты знаешь, что надо делать.
Они смотрели друг на друга. Голос у него звучал твердо. Как всегда. В руках он держал маленькую связку, с которой снял два ключа. Один грубый, угловатый, второй обыкновенный, вроде того, какой у нее был раньше, от квартиры.
- Если кто-нибудь тебя остановит. Если спросит. Если вдруг, чего доброго, потеряешь ключи. Ничего не говори. Ты ничего не знаешь.
Этот разговор повторялся каждую неделю. Но она не пугалась. Понимала, что значат ключи. Ключи - это всё. Для Лео - это долгие годы, которые он провел и еще проведет под землей. Ключи - это сила, положение, предпосылка того, что они смогут и впредь жить в одиночестве.
- Этот и вот этот, если их свяжут со мной… тогда они придут сюда, со всеми звуками, со светом, мне этого не выдержать, ты знаешь.
На ходу она сжимала их в кулаке, грубым ключом отперла дверь в соединительный коридор, выбралась из системы туннелей, относящихся, как она считала, к армейскому ведомству и к управлению коммунального хозяйства, и очутилась в туннелях метро.
В той единственной части, какую знала раньше.
Здесь обитателей было много больше. Но обретались они тут не подолгу. Коридоры метро зачастую давали случайный приют наркоманам и тем, кому не было нужды забираться поглубже.
Она спешила поскорее пройти мимо них, хоть и не бежала. Они лежали и сидели повсюду - в нишах и выемках каменных стен. Она смотрела на них, кой-кого узнавала, но они не обратили на нее внимания.
Здесь все полнилось скрежетом.
Резким, визгливым звуком железа по железу, когда большие колеса идут по рельсам.
Вдали, где огромный туннель разветвлялся на два поменьше, мерцали два красных огонька - хвост удаляющегося поезда.
Она взялась за второй ключ, обычный. Провела ладонями по синей ткани брюк и куртки. За несколько минут нужно открыть три двери, подняться по двум лестницам и пересечь вестибюль станции "Фридхемсплан".
Никто не станет задавать ей вопросы. Никто не станет смотреть на нее. Униформа - ее защита.
Раз в неделю, один-единственный час.
Она каждый раз забывала, какой здесь шум, как здесь пахнет, забывала всех этих людей, которые словно бы только и делали, что сновали вокруг.
Помещения для сотрудников городского транспорта находились как раз над вестибюлем метро. В обеденное время тут было полно народу: водители автобусов, машинисты метро, дежурные сидели в простеньком буфете, заправлялись принесенной из дому едой, переодевались в раздевалке.
Она вошла в тесный зал, чуть не столкнулась с мужчиной, который, бурно жестикулируя, разговаривал по висящему на стене телефону, миновала туалеты и оказалась в душевой, где слегка пахло одеколоном и было жарко от испарений.
Ей повезло. Здесь всего одна женщина. Пожилая, темноволосая, она сидела нагишом на скамье перед стойкой с двумя фенами и огромным зеркалом. Женщина улыбнулась, кивнула ей:
- Заступаешь?
- Что?
- На смену или со смены?
- Со смены.
- Я тоже. В пять утра заступила. Муторный нынче день, должно быть, из-за мороза машины не заводятся.
Она уселась в глубине комнаты, спиной к громадному зеркалу. Она никогда не смотрелась в него, не любила, там была не она, как и в том, продолговатом, в золотой раме, что висело дома на стене, над афишей Робби Уильямса.
- У тебя тоже выдался суматошный день? Вид больно усталый. Конечно, сидеть на контроле среди этакого столпотворения…
Женщина была невероятно толстая, пышноте-лая, так и хочется зарыться в эту плоть, спрятаться. Она покосилась на нее. Мама выглядела не так. Всегда казалась девочкой, тоненькой, угловатой.
- Верно?
- Что?
- Суматошный день?
- Да.
Три душевые кабины. За светлыми пластиковыми занавесками.
Проклятая вода.
Узкие трубы порой фыркали, повизгивали, особенно в холода.
Проклятая, проклятая, проклятая вода.
Она разделась. Униформу сложила кучей на скамье. Чувствовала, как женщина смотрит ей на спину, на ее красную кожу, на грязь. Смотрит, но молчит, они все молчат. Секунду-другую было тихо, потом заработал фен, женщина принялась напевать, они всегда напевали, но мелодия тонула в надоедливом урчанье воды.