Второй ухмыльнулся прямо в лицо Антону. Резко выбросив вперед сжатый кулак, Антон ударил по маячившей перед ним руке, сжимавшей зажигалку.
Она звонко брякнулась о плоские каменные плиты у входа в кафе.
* * *
Парни притихли, словно по команде, удивленно посматривая друг на друга.
– Ты... это... – неуверенно выговорил зеленоволосый, – чего тебе... Ребят, что ли позвать? Или охранника?
Из дверей бара выглянул охранник. Мгновенно оценив ситуацию, он, поигрывая дубинкой, подошел к Антону.
– Бар закрыт, молодой человек, – четко выговорил охранник, – у нас банкет.
Из дверей бара показались еще несколько человек.
Охранник посмотрел Антону в лицо и попятился назад, нахмурившись. Видно, ему не очень понравилась, как решительно настроен был Антон.
– Молодой человек, – изо всех сил пытаясь придать своему голосу значительность и грозящую силу, проговорил охранник, – мне скандалы не нужны. Идите, своей дорогой, пожалуйста. Ведь и милицию можно вызвать.
– А можно и не вызывать, – гаркнул кто-то, только что появившийся из-за дверей, можно самим так навалять, что мало не покажется. Чего он к Пункеру пристал? Пункер, чего ему от тебя надо.
Зеленоволосый ухмыльнулся и поднял кулак. Охранник, упреждая его, поудобнее перехватил дубинку и шагнул к Антону.
* * *
А через несколько секунд – когда охранник полетел кверху тормашками и ткнулся окровавленным лицом в землю, все собравшиеся завопили так, что Антон всерьез испугался за свои барабанные перепонки.
Охранник поднялся с земли и снова бросился к Антону. На этот раз он даже не успел замахнуться на него – когда охранник приблизился на расстоянии двух вытянутых рук, Антон подпрыгнул вверх и, пролетев два метра по воздуху врезался, каблуком в грудь от неожиданности замершего на одном месте охранника.
Он снова вылетел кувырком, упал на землю и тут же закашлялся, безуспешно пытаясь подняться на ноги. Когда ему удалось откашляться, он завопил что-то срывающимся голосом, что-то о своих связях в милиции и страшных пытках, которым, несомненно подвергнут любого, осмелившегося поднять на него – охранника – руку.
А потом...
Вдохновленные боевым кличем Пункера с десяток собравшихся бросились на Антона все сразу – с разных сторон. Антон поднырнул под чьим-то летящим кулаком, ударом локтя переломил кому-то переносицу.
В нескольких метрах от него блеснула узкая полоска белого металла.
"Выхватить у кого-нибудь нож, – мелькнула у него в голове мысль, – и тогда жизнь свою я продам подороже".
Нападавших было слишком много – поэтому они мешали друг другу и не могли сбить Антона с ног, тем более, что он крутился между ними, не давая им схватить, нанося точные удары по болевым точкам – сразу выводя таким образом человека из строя.
Кто-то ударил Антона под колено. Он ухватился за ближайшую курчавую шевелюру и устоял на ногах, а через секунду ткнул указательным пальцем в глаз обладателя шевелюры. Тот завизжал и рухнул под ноги своим товарищам.
Краем глаза Антон уловила какое-то движение слева. Может быть, в другой ситуации он бы и успел среагировать, но сейчас – зажатый со всех четырех сторон – он смог только развернуться к тому, кто изо всех сил опустил чугунный кулак ему голову.
Ноги у него подкосились и он упал, успев подумать, что это – конец.
Где-то далеко завыла милицейская сирена.
* * *
Президент благотворительного фонда культурного возрождения России "Белый лебедь" Александр Сергеевич Понюшкин метался по своей огромной двухъярусной квартире, возбужденно потирая руки и сверкая горящими влажными глазами.
Александр Сергеевич с утра собирался на прием к какому-то очередному спонсору, даже надел по такому случаю парадный костюм, но полчаса назад неожиданно решил никуда совсем не идти.
Виною тому был телефонный звонок. Александр Сергеевич, уже примерявший в прихожей белую бабочку перед зеркалом, дотянулся до телефона, снял трубку и не сводя глаз со своего отражения в зеркале, хорошо поставленным голосом солидно проговорил в трубку:
– Понюшкин слушает...
Неизвестно, что ему ответили на другом конце провода, но Понюшкин вдруг засуетился, отбросил бабочку в сторону и, заметно понизив голос, засюсюкал в трубку, пыхтя и всхрюкивая от приятного волнения.
В общем, Александр Сергеевич Понюшкин после того телефонного звонка впал в то самое возбужденное состояния, из которого не вышел до сих пор.
Пробежав несколько шагов по лестнице, ведущей на второй ярус квартиры, Александр Сергеевич вдруг остановился и сокрушенно покачал головой.
– Ай-ай-ай, – пробормотал он, – ну, как так можно... Как можно быть таким рассеянным! Таньку-то, жену свою, я позавчера к маме выгнал... с вещами, а портретов ее не снял. А ко мне сейчас Светочка придет... Как хорошо, что она мне позвонила – прямо замечательно! Я уже три дня ее не видел, думал с ума сойду...
Александр Сергеевич улыбнулся и судорожно вздохнул, словно у него от сладкого томления перехватило дыхание. Потом он вдруг нахмурился и снял со стены портрет.
Сунув портрет подмышку, Александр Сергеевич галопом поскакал дальше, вертя головой по сторонам, как любопытная лошадь. На втором этаже своей квартиры, Понюшкин снял еще три портрета своей жены, на мгновение замер... Потом, вспомнив, что еще один портрет – самый большой, почти по всю стену – висит в прихожей на первом этаже, Понюшкин снова побежал вниз, громыхая золочеными рамами портретов, которые он так и нес подмышками.
– Ну, Танька... И зачем я тебя вообще в жены взял? Богема чертова... – бормотал он, стуча вниз по лестнице, – художница... Вся прокурена, пропита, а туда же – если что и мажет, так только автопортреты. Вся квартира завалена автопортретами. И самое главное – было бы с чего эти самые автопортреты писать! А то – ни кожи, ни рожи, личико серенькое, глазки подкрашенные – с ресниц сыпется, плечи в перхоти, голос, как милицейская сирена... А туда же – женщина! Идеал женской красоты! И картины подписывает как – "Клеопатра"... Какая на хрен Клеопатра! Вобла сушеная... И правильно я ее к матери выгнал! И обратно не пущу! Надоела она мне! Вот Светочка моя – это совсем другое дело. Вот уж женщина так женщина! Никогда такой не встречал!
Александр Сергеевич добрался до прихожей и свалил портреты к стене. Остановился перед большой картиной напротив зеркала, у которого Александр Сергеевич только полчаса назад примерял бабочку. Изображенная на картине женщина с неправдоподобно длинной шеей томно и рассеянно смотрела сквозь струйку седого дыма, поднимавшегося от сигаретки, которую женщина сжимала в тонких пальцах.
Внизу, на массивной золотой раме была прикреплена табличка: ""Лебедушка" (автопортрет); город Москва. Клеопатра. 2002 год".
– Лебедушка, – фыркнул Александр Сергеевич, – вобла и есть.
Он обхватил портрет, потянул его не себя, но вдруг покачнулся и, сдавленно пискнув, рухнул на спину. Портрет грохнулся секундой позже и накрыл Александра Сергеевича, словно застывшее на морозе одеяло. Треснула и развалилась на составные части массивная рама.
Александр Сергеевич несколько минут испуганно лежал под портретом, потом, поняв, наконец, что все-таки останется жить, выбрался наружу, разодрав холст пополам.
– Да, – задумчиво проговорил он, сидя среди обломков картины, – хорошо, что не успели застеклить портрет. А то бы я без головы остался... Хорошо... что я снял все-таки эту идиотскую деревяшку. В прихожей сразу другой вид какой-то стал... И вообще – без этой заразы Таньки-Клеопатры – все как-то неуловимо изменилось. В лучшую сторону.
Александр Сергеевич Понюшкин стряхнул с напомаженной головы какую-то дрянь и вдруг светлые мысли охватили его сознание.
"Теперь ведь все по-другому будет, – так думал, не пытаясь окончательно освободиться из-под обломков, – теперь Таньку я домой не пущу и более того – разведусь я с ней к чертовой матери. И ничего не отдам. Ни одной тарелочки. А про квартиру пусть и не заикается даже. А если суд, то я всем расскажу, как она со своими натурщиками путалась. И в качестве доказательства представлю весь цикл ее работ "Трубите новой жизни!"... двадцать голых трубачей с такими... трубами... А вот Светочка моя, она совсем другая... Я с ней познакомился на какой-то вечеринке... у какого-то спонсора... Не помню, как познакомился, не помню, что она там делала... Запомнил только ночь, после которой я уже ничего не хотел так сильно, как снова увидеться с моей Светочкой... А потом она снова позвонила, а потом еще раз позвонила... И теперь вот – я из-за нее все дела отменил. И... И сегодня точно скажу ей то, что давно должен был сказать. Только вот – как мне все сделать так, чтобы получилось? Я ведь еще не разведен, а буду просить ее руки... Значит, нужно сделать какой-нибудь подарок ей, чтобы она поняла, как сильно я ее люблю"...
Александр Сергеевич Понюшкин поднялся на ноги и, отряхивая перепачканный холстовой пылью и красками пиджак, продолжал размышлять о том, какой подарок лучше всего сделать Свете, которая вот-вот должна подъехать.
– Купить что-нибудь дорогое? – бормотал себе под нос Александр Сергеевич. – Так нет – не успею я... Просто подарить что-нибудь... драгоценности... У меня никаких нет, а все свои побрякушки Танька с собой утащила. Просто дать денег... фу, как глупо! Нет, Светочка моя – честная девочка, она может и обидеться... Тогда – как?
Попирая ногами автопортрет своей жены, Александр Сергеевич крепко задумался. Наконец он вздрогнул и широко улыбнулся мысли, которая только что пришла в его голову.
– Ну, конечно, – проговорил он, – как же я раньше не догадался... Если я хочу дать понять ей, что... Черт, если я хочу, чтобы она стала моей женой, надо ей дать понять, что она может мне доверять... И что я ей во всем доверяю... А сделать это очень просто – перевести деньги со своего счета на ее... Она говорила, что у нее есть счет в таком-то банке, а там у меня управляющий знакомый – можно все у него выяснить. Итак, решено – четверть моих сбережений – на счет Светочки! Все равно это наши общие деньги будут, когда мы поженимся! И я ничего не потеряю и на подарок тратиться на надо... Нет, в таком случае – половину всех моих денег... Или нет – все мои деньги на ее счет!!! Вот так – теперь она точно не откажется выйти за меня замуж... Светочка моя, солнышко...
Александр Сергеевич рванулся с места и кинулся в свой рабочий кабинет, где у него стоял ноутбук. На половине пути, он вдруг остановился. Странная мысль пришла ему в голову.
"Что это я, дорогие товарищи, делаю? – неожиданно подумал он. – Нельзя же так... Конечно, Светочка – не женщина, а чудо. И обмануть она меня никак не может, но вот так просто распрощаться со всеми своими сбережениями"...
Образ Светочки появился в его воображении сам собой – и тотчас все глупые мысли растаяли, как сумерки при восходе солнца.
Понюшкин погладил сам себя по голове и побежал к ноутбуку, чтобы связаться с руководством банка и сделать все, что собирался сделать.
* * *
Когда мы с Дашей доехали до того дома, в подъезде которого скрылись Васик со своей новой подружкой, было совсем уже поздно – почти полночь.
– Н-да, – проговорила я, останавливаясь перед домом.
– В чем дело? – спросила Даша, но посмотрела туда, куда посмотрела я – и поняла мое удивление.
– Как же так, – проговорила Даша, оглядываясь по сторонам, – ты же сказала, что они вошли в этот подъезд. Как они могли сюда войти, если этот дом явно не жилой – смотри, ни одного окна не горит... Да почти все окна выбиты.
– Действительно странно, – промычала я сквозь зубы, – но я же точно видела... Вернее, видела глазами Васика, что это был... Дом как дом, светились окна, я видела в них шторы, занавески... Даже, кажется, людей видела...
– Может быть, у Васика спьяну галлюцинации начались? – предположила Даша. – Ему чудилось, что не попадя, а ты это тоже видела?
Я пожала плечами.
– Вполне возможно, – сказала я, – что его сознание галлюцинировало из-за того, что подверглось влиянию алкоголя... А может быть, какому-то другому влиянию, – добавила я.
– Что это значит? – спросила Даша.
Я снова пожала плечами.
– Это только предположение, – сказала я, – я еще, между прочим, сама не отошла от той пьянки. Голова моя уже не одурманена, но все равно побаливает. И действительность я воспринимаю не так четко, как хотелось бы...
– Во всяком случае, следует посмотреть все до конца, – проговорила Даша, зябко ежась, – как пустынно тут. Никого нет. Как будто мы не в Москве находимся, а в каком-нибудь восточной мертвом городе... Мертвый дом... Деревья вокруг какие-то непонятные. И вороны вокруг... Почему вокруг столько ворон?
– Потом что рядом мусорка, – сказала я, – вон там, посмотри. Жители окрестных дворов сюда всякий хлам выкидывают. Место здесь какое-то... глухое. Стена предприятия, гаражи, дом, в котором никто не живет.
– И куда непонятная девочка уволокла нашего Васика, – добавила Даша.
– Да, – кивнула я, – ты права. Все это странно. Мне эта история с самого начала не понравилась. В смысле, как только я прервала контакт и Васиково опьянение на меня перестало действовать, меня вдруг как уколом кольнуло. Я почувствала опасность.
Мимо нас с отвратительным карканьем пролетела жирная ворона. летела она низко, мне даже показалось – нарочито низко – едва неся брюха, набитое какой-нибудь падалью. Вслед за этой птицей пролетели еще несколько ее товарок.
Гнилью какой-то несло от этих птиц.
– Страшно, – снова поежилась Даша, – как на кладбище. Вороны будто специально нас пугают. И ни одного человека вокруг. Тишина, словно в гробу.
Я невольно прислушалась. Действительно, было необыкновенно тихо. Никогда бы не поверила, что нахожусь почти в самом центре Москвы. Пустая тишина. Только гудят где-то далеко машины и ворочаются в куче мусора вороны.
– Во всяком случае нужно проверить этот дом, – проговорила Даша и ее голос отдался каким-то необычным и необъяснимым эхом, родившимся, кажется, в недрах мертвого дома, – ой, – совсем тихо добавила Даша, – страшно.
– Сто пятая квартира, – вспомнила я, – пойдем, подруга, посмотрим, есть ли такая квартира в этом доме. А если есть – поглядим, что там находится.
– У меня, между прочим, пистолет есть, – неожиданно проговорила Даша.
– Что? – не поверила я. – Ты же всю жизнь оружия боялась! И даже одно время писала письма во все инстанции с требованием прекратить демонстрацию вооруженного насилия по телевизору.
– Было дело, – вздохнула Даша, – но после недавних событий... Ты понимаешь, о чем я говорю... Я не выдержала и приобрела себе пневматический пистолет. Хороший, германский. Продавец сказал, что он мало чем отличается от боевого. Конечно, если стрелять на поражение с близкого расстояния.
– Тогда давай пистолет мне, – сказала я.
– Почему это? – глупо спросила Даша, но вытащив из сумочки пистолет, протянула его.
* * *
Даша осталась у подъезда – так приказала ей я, а она и не особенно сопротивлялась. Видимо, очень страшно было ей заходить в этот темный подъезд мертвого дома, где ждет нас... непонятно еще, что нас ждет.
Я вошла в подъезд. Какой-то странный запах тотчас ударил мне в ноздри – ни на что не был похож этот запах, только явственно слышалась опасность – так явственно, что мне пришлось сделать над собой чудовищное усилие, чтобы не отступить и не выйти прочь.
Темно, черт возьми, совсем ничего не видно.
Я прошла несколько шагов. Какой-то мусор шелестел под моими ногами. Пару раз звякнули осколки стекла. Да, теперь ясно видно, что в этом доме никто не живет.
Я остановилась, прислушалась и прошла еще несколько шагов. Потом достала зажигалку и чиркнула ей.
Желтый огонек родился тотчас и осветил незначительный кусок абсолютно пустого пространства.
"Непонятно, – подумала я, – как может так быть. Обычно, подъезд, это высокая шахта, по которой идет лестница вверх. Лестница, разделенная лестничными площадками, на которых располагаются двери квартир. А здесь ничего подобного нет. Только пустота. Как будто я попала не в подъезд, а в огромный зал. Впрочем, что-то там мелькнуло – в нескольких шагах от меня"...
Нагревшаяся зажигалка обожгла мне руки и мне пришлось потушить огонь, натянуть на руку рукав и только тогда снова чиркнуть кремнем.
Да, так и есть – какой-то человек стоит неподалеку от меня. Неподвижно стоит... высокий худой.
Васик?
– Васик! – позвала я, но человек не шевельнулся.
Зато зашевелились волосы у меня под шапкой – присмотревшись, я поняла, что у этого человека нет головы. Вот так и нет – плечи на месте, опущенные вдоль туловища руки, а головы нет.
– Этого не может быть, – прошептала я, не зная сама – зачем, делая несколько шагов вперед.
Потом снова посветила и едва удержавшись от смеха, облегченно выдохнула.
Никакого человека не было. Просто на стене висел длинный плащ. Кажется, кожаный.
Я подошла поближе и в ноздри мне ударил запах свежей крови. Что за чертовщина? Из чего сделан этот плащ? Точнее – из чьей кожи он сделан?
Запах свежей крови...
Я мотнула головой и наваждение исчезло. Никакой кровью, конечно, не пахло, а пахло... сыростью и еще, кажется, чем-то простым и обыденным – вроде запаха жаренной картошки.
– Странное место, – прошептала я внезапно пересохшими губами и сняла плащ с вбитого в стену гвоздя.
Неожиданная мысль пришла мне в голову – а что, если надеть этот плащ? Здесь холодно и сыро, так и простыть недолго... Я накинула на себя плащ и у меня вдруг на мгновение закружилась голова.
А потом действительность, состоящая из темноты и появившихся невесть откуда странных шорохов, куда-то провалилась.
И начался кошмар.
Впрочем, как я мгновенно поняла, кошмар начался не только что, а сразу – как только я вошла в этот проклятый подъезд...
* * *
Чем удобен длинный кожаный плащ – так это тем, что под ним можно незаметно пронести хоть торшер – или вешалку с искусственными оленьими рогами.
Я надела на себя плащ и наклонилась зашнуровать ботинки, перед этим сунув в них длинный нож с удобной рукояткой без перекрестья и тонким посеребренным лезвием. Затем я подняла прислоненный к той же стене обрез охотничьего ружья-двустволки. Переломил его об колено я вогнала в патронник два патрона с серебряными набалдашниками. С десяток таких же патронов я положила в карман, предварительно завязав их в платок – чтобы не звякали при ходьбе.
Я поместила обрез в петле, специально пришитой для этого на внутренней стороне плаща, наглухо застегнула плащ и подошла к откуда-то взявшемуся здесь зеркалу убедиться, что никакого оружия на мне не видно и внезапно усмехнулась, вспомнив Раскольниковское пальто и петлю с внутренней стороны для топора, которая, должно быть помещалась на том же самом месте, что и у меня на плаще и подумала еще о том, что даже в самые темные часы моей жизни, никуда мне не деться от вечно преследующих русского человека реминесценций русской классической литературы.
Я шагнула вперед и прислушалась – скрип высохшей грязи под моими ногами отдался в пролете лестниц эхом, совсем неслышным человеческому уху, – я пошла вверх, точно зная направление, в котором буду идти.