В кабинете богато накрытый стол на две персоны. Басаргина с удивлением смотрит на главбуха.
– А остальные?
– Тайна, Варвара Петровна, тайна… – бодро отвечает он, подмигивая. – Прошу, мадам! – отодвигает кресло. – Что будем пить?
– Ах, какой вы… – грозит пальчиком Басаргина. – Конечно, шампанское. И все-таки юбилей – это правда? Или повод?
– И правда, и повод. Давайте пока оставим эту тему и выпьем… просто так.
– Ну-у, это неинтересно, – капризно сложила губы трубочкой Басаргина. – Нужен тост.
– Согласен. Выпьем за нашу жизнь цветущую!
– Другое дело…
Выпили. Закусили. Басаргина раскраснелась, задышала глубоко, часто.
– Потанцуем? – положила ладонь на руку главбуха.
– С меня танцор… – хмыкнул тот и серьезно посмотрел на Варвару Петровну. – Думаю, что сейчас в самый раз поговорить… о юбилее…
– Давно пора! – с энтузиазмом откликнулась Басаргина и потянулась к фужеру, в котором пузырилось шампанское.
– Пить будем потом, – глаза главбуха за толстыми линзами очков хищно округлились, заблестели. – А пока у нас с вами разговор предстоит серьезный.
– Что-то случилось? – встревожилась Басаргина.
– Пока ничего. Но может случиться, – главбух сунул руку за пазуху и вынул оттуда сложенную вчетверо бумажку. – Если, конечно, мы не найдем общий язык…
– Что это? – трезвея от дурных предчувствий, спросила Басаргина, глядя на бумажку, испещренную столбиками цифр.
– Это ваш приговор, Варвара Петровна, – главбух мясистой рукой расправил бумажку и пододвинул ее к Басаргиной. – Здесь итоги финансовых махинаций со стеклотарой, голуба.
– Но… Григорий Леонидович… – Басаргина почувствовала, что силы оставляют ее. – Ведь я… по вашему… совету…
– Слово к делу не пришьешь, – главбух смотрел на нее строго, даже зло. – Я вам советовал, коль уже зашел такой разговор, деньги, вырученные за фиктивный бой, обратить на благо для цеха, чтобы покрыть расходы, связанные со сверхурочными работами. Так? Так! Но ни в коей мере не на личные нужды. Смотрите сюда, – ткнул пальцем в бумажку. – Это сумма, причитающаяся к выплате по нарядам. А это деньги, которые вы, ничтоже сумняшеся, положили в свой – да, да, свой! – карман. Как же это получается, Варвара Петровна?
– Я… мы… но ведь… – Басаргина задыхается.
– Если вашими махинациями заинтересуются соответствующие органы, – безжалостно продолжал главбух, – этой суммы вполне достаточно, чтобы оградить вас от общества лет эдак на пять, как минимум. Такие дела, голуба.
– Григорий… Леонидович… – Басаргина смята, уничтожена; ее бледное лицо выражало страх и беспомощность. – Что же мне… Теперь… – и уронив голову на стол, заплакала навзрыд.
– Ну-ну-ну… – похлопал ее по плечу главбух. – Не надо. Безвыходных положений не бывает. Утрите слезы.
– Я вас прошу… помогите… – Басаргина, сложив руки на груди, умоляюще посмотрела на главбуха.
– И помогу, и выручу… – он наполнил свой бокал. – А сейчас в самый раз выпить за юбилей.
– Какой… юбилей?
– Ну как же – ровно восемь месяцев прошло с тех пор, – засмеялся, – как мы с вами в одной упряжке: я подписываю, а вы… вы преспокойно получаете деньги, и немалые. А, между прочим, я рискую не меньше вашего, голуба…
– В одной… упряжке? – Басаргиной вдруг стали понятны прозрачные намеки главбуха. – Ну что же – выпьем… – она истерически захохотала. – Пропадать, так с музыкой!
– То-то… А пропадать не нужно. Жизнь – прекрасная штука. Особенно, если знаешь, что карман не пуст…
7
С Рябцевым разговор явно не клеился. Односложные "да" и "нет", "иногда", "не знаю", "не слышал", "не видел". Было ясно, что Басаргину он недолюбливал, но причину этого объяснить не пожелал. И вообще присутствие следователя ему было неприятно, и он даже не пытался это скрыть.
"А ведь хитрит, – неизвестно почему подумал Калашников, замечая быстрые, тревожные взгляды, которые Рябцев изредка бросал в его сторону. – И чего-то боится. Чего?"
Но темные с желтизной глаза замначальника цеха были неподвижны и непроницаемы. Впрочем, и те односложные, вялые ответы, которые удавалось в буквальном смысле слова выжимать из Рябцева, указывали на то, что умом он не обижен. Даже наоборот – реакция на вопросы следователя у него была отменная, и их анализ занимал у Рябцева считанные секунды.
"Крепкий орешек, – не мог не отдать ему должное Калашников. – И все-таки, откуда у него такая предубежденность против меня? Следствие определенного опыта в общении с органами правосудия? Вполне возможно. Нужно тщательно покопаться в его биографии. Уж больно ловок. Такое впечатление, что на все мои вопросы подготовил ответы заранее. Нужно что-то нестандартное…"
– Вы женаты?
– Что? Да… Нет! Впрочем, да…
– Как это понять?
– Живу… с одной женщиной. Не расписан.
– В отпуск собираетесь?
– Да.
– Летом?
– В августе.
– На юг?
Что-то неуловимо изменилось в лице Рябцева. Взгляд был по-прежнему тусклым и невыразительным, но в уголках глаз стало больше морщин, а худой острый кадык вдруг быстро задвигался вверх-вниз.
– Да…
Вскоре Калашников попрощался с Рябцевым и покинул территорию ликеро-водочного завода: продолжать разговор было бессмысленно; после упоминания об отпуске заместитель Басаргиной и вовсе замкнулся.
"Странно… – размышлял Калашников, ожидая лифт в подъезде дома, где жила секретарша Аллочка Сахнина.
– Почему разговор об отпуске ему был явно неприятен? Мне кажется, он даже испугался…"
Двухкомнатная квартира Сахниной напоминала фойе провинциального театра, столько было налеплено на стенах портретов известных артистов. Вперемежку с артистами висели изделия из макраме, выполненные довольно профессионально.
Мебели в комнатах было немного, ковер только один, недорогой, зато в зале на тумбочке красовался японский "Панасоник". Магнитофон, судя по всему, служил Аллочке чем-то вроде идола древним язычникам или чудотворной иконы первым христианам – тумбочка стояла в красном углу между двух напольных ваз, не хватало только лампадки, подвешенной к потолку.
Калашников не ошибся: первым делом Аллочка подошла к тумбочке и, благоговейно прикоснувшись к клавишам "Панасоника", спросила:
– Включить? У меня такие потрясные записи.
– Как-нибудь в другой раз. Спасибо, – многообещающе улыбнулся следователь.
Аллочка оценивающим взглядом окинула статную, плечистую фигуру Калашникова и, лукаво сощурившись, сказала:
– Ловлю на слове… Кушать хотите?
– Нет-нет, благодарю. По пути к вам перекусил, потому и опоздал чуток. Уж извините…
– Ну что вы, что вы! О чем разговор. Да вы присаживайтесь. Сюда… Вот так… Курите?
– Бросаю.
– Получается?
– На первой стадии.
– Как это?
– Свои курить бросил, побираюсь у приятелей. Аллочка рассмеялась и уселась напротив Калашникова, небрежно закинув ногу за ногу.
При виде ее круглых колен следователь почувствовал себя немного неуютно, но пришлось смириться: не заставишь же хозяйку квартиры надеть халат подлиннее.
– Алла Ивановна… – начал он.
– Почему так официально? – игриво перебила его Сахнина. – Зовите меня просто Алла, можно Аллочка…
– Хорошо, согласен. Алла, насколько мне известно, вы были дружны с Басаргиной.
– Да, представьте себе, – с оттенком гордости ответила Аллочка. – Варя была моей лучшей подругой. И вдруг заплакала по-бабьи, с причитаниями:
– Бе-едная, несчастная Ва-аря…
– Успокойтесь, Алла, – взмолился Калашников. Оплакивание Басаргиной не входило в план беседы с Сахниной.
– Конечно, я сейчас… – и Аллочка, прикрывая лицо руками, выскочила в прихожую, а затем в ванную.
Через несколько минут она возвратилась уже без грима.
– Извините… Жалко…
– Не хороните ее раньше времени.
– Вы думаете… она жива? Вы что-то знаете? Ну скажите же, скажите!
– Пока я не знаю ничего такого, что могло бы утешить вас. Поэтому и надеюсь на вашу помощь.
– Я вам расскажу все, о чем бы вы ни попросили.
– Алла, меня интересуют подробности ее личной жизни… ну, скажем, за период пребывания вашей подруги в качестве начальника тарного цеха.
– Но это будет между нами?
– Можете не сомневаться.
– Честное слово?
– Честное слово.
– Ну что же, спрашивайте…
Похоже, что Аллочка Сахнина пользовалась особым доверием Басаргиной. За час с лишним Калашников узнал такие детали личной жизни начальника тарного цеха, которые, случись ему покопаться в них без помощи Сахниной, отобрали бы уйму времени и сил, притом без особой надежды получить удовлетворительный результат. Правда, он еще не совсем ясно представлял, как все эти сведения можно заставить работать на те несколько версий, которые уже довольно четко обрисовались в его воображении, но, тем не менее, данные, которые касались знакомых Басаргиной мужского пола, были достаточно ценны и где-то даже неожиданны для следователя.
И все же был один пробел, который Калашников так и не смог заполнить: Аллочка ничего вразумительного не сказала по поводу тех двух мужчин – солидного, в годах, и молодого франта, которых видела Терехина, соседка Басаргиной. Значит, Басаргина не была откровенна до конца даже с Сахниной вопреки ее заверениям? Это было очень странно и необъяснимо…
– Спасибо, Алла.
– Не за что.
– Алла, вы бывали в квартире Басаргиной?
– Конечно. И не раз.
– И, наверное, достаточно хорошо знакомы с ее гардеробом?
– Очень даже хорошо. Варечка всегда со мной советовалась, прежде чем приобрести очередную обнову. Вы знаете, у нее был, пожалуй, единственный недостаток, если это можно так назвать, – не умела она одеваться со вкусом. Варя ведь родилась и выросла в деревне.
– Вы не хотите прогуляться со мной?
– Ой, так сразу… – "сделала глазки" Аллочка, но тут же начала собираться. – И куда мы пойдем, если не секрет?
– Какой тут секрет. На квартиру Басаргиной.
– Зачем?
– Мне нужно знать, какие вещи из ее гардероба отсутствуют.
– Всего лишь… – Аллочка явно была разочарована… Осмотр вещей Басаргиной не отнял много времени.
– Странно… – задумчиво сказала Аллочка, оборачиваясь к Калашникову, который расположился на пуфике.
– Как вас понимать?
– Здесь практически все то, что она надевала.
– Вы в этом уверены?
– Абосолютно.
Новость была совершенно неожиданная. Если ушла из дому, то в чем? А если ее убили, то что же, совершенно раздетую? Впрочем, здесь ничего необычного нет, бывали и такие случаи в его следственной практике. Но ведь тогда ее нужно было, по меньшей мере, во что-то завернуть, спуститься по ступенькам с довольно не легкой ношей в подъезд, наконец, погрузить в машину и куда-то увезти. И все это без уверенности, что жильцы или случайные прохожие не заметят происходящего.
Еще одна версия начала разваливаться, словно карточный домик. Ко всему прочему, судмедэксперты не смогли идентифицировать кровь в ванной, поскольку группа крови Басаргиной не была известна. Рожала она в глухой деревне у родственников, где была только старенькая фельдшерица, а других данных не оказалось.
– Аллочка, я вас прошу, осмотрите вещи еще раз, – с мольбой в голосе обратился Калашников к Сахниной. – Может, чего-то из старой одежды нет…
Но результат оказался прежним: все вещи, как верхние, так и нижние, за исключением драгоценностей, были на месте. По поводу поношенной одежды Сахнина не была уверена, и это обстоятельство послужило утешением, правда, довольно слабым, для расстроенного следователя.
Распрощавшись с Аллочкой возле подъезда дома, где жила Басаргина, Калашников после некоторого раздумья поднялся на второй этаж в квартиру стариков.
"Неужели никто ничего не заметил в ту ночь? – раздумывал он, нажимая на кнопку звонка. – Ведь в квартире Басаргиной кто-то был, это, будем считать, факт. И, видимо, мужчина, может, двое, если судить по расположению табуретов на кухне… А фужер был только один, разбитый… И на нем отпечатки пальцев хозяйки. Что за дьявольщина!"
– А-а, это вы. Заходите, – дверь открыл Петр Васильевич.
Он был одет в синий тренировочный костюм, в котором выглядел моложе своих лет.
Заметив взгляд Калашникова, весело подмигнул ему:
– Не узнаете? Чтобы тело и душа были молоды… Бегаю, знаете ли. По утрам, в основном. А вот сегодня лень одолела, так я решил вечерком поразмяться.
– Извините, что помешал.
– Да ладно, чего там. Завтра наверстаю. Что же мы у порога стоим? Проходите в комнату.
Жены Петра Васильевича дома не было.
– К соседке ушла. Покалякать о том, о сем, – объяснил старик. – Я сейчас чайку… – и скрылся на кухне.
А Калашников стоял, остолбенело уставившись на книжную полку, где на видном месте красовалось полное собрание сочинений… Джека Лондона! Он мог поклясться, что в прошлый раз там книг не было.
Следователь вынул наугад один томик, полистал, затем взял второй, третий…
Крохотная бумажка запорхала в воздухе; Калашников поймал ее на лету. Квитанция. Бледно-лиловые буквы с трудом складывались в слова. Квитанция банно-прачечного комбината. Белье… Перечень… Вес… Сумма… Фамилия… Басаргина В. П.!
8
В кабинет вошел старший оперуполномоченный угрозыска капитан Чокин с папкой в руках.
– Здорово, Виктор Емельяныч.
– Привет. Чем порадуешь?
– Работаем согласно плану, но новостей особых нет.
– Садись и давай все по порядку, – Калашников знал, что Чокин страдает излишней скромностью, поэтому приободрился.
– Ага…
Чокин, низенький и круглый, словно колобок, с сомнением посмотрел на видавший виды стул.
– Садись,садись, тебя выдержит, – заметил его нерешительность Калашников.
И пожаловался:
– Уже полгода завхоз мозги компостирует – достану, привезу, новая мебель на подходе…
– Зато столик у тебя, позавидуешь, – Чокин вытаскивал из папки бумаги и раскладывал на зеркальной полировке.
– Какой кровью достался, одному мне известно. Ну, что там у тебя?
– Не терпится?
– Спрашиваешь…
– Во-первых, и самое главное, пока ничего утешительного по поводу Басаргиной сообщить не могу. Опросили всех, кого только можно было, – и впустую. Ни малейшего намека на след. Вошла в тот вечер в дом и испарилась. Разыскал я ее дальних родственников, еще одних – в деревне. У них она не появлялась больше двух лет. Последнее письмо получили месяца три назад.
– Где письмо?
– То ли затерялось, то ли сожгли вместе с ненужными бумажками.
"Да, с родственниками у Басаргиной не густо: отец погиб на фронте, мать умерла семь лет назад, братьев и сестер не было…"
– Что еще?
– Проверки сберкассы. Два вклада – один на полторы тысячи, второй двести… двести восемьдесят пять рублей с копейками. Оба счета открыты три с половиной года назад. С тех пор новых поступлений не было.
– А ведь сберкнижек мы так и не нашли… – Калашников задумчиво вертел в руках карандаш. – Надеюсь, кассиров предупредили?
– Обижаешь, Виктор Емельянович… – нахохлился Чокин. – Как только кто появится, будет доложено сей момент.
– Это я так, на всякий случай, – примирительно сказал Калашников, весело глядя на капитана.
– А теперь два пунктика, которые несомненно представляют интерес, – Чокин пододвинул к следователю несколько машинописных листов. – Показания сторожа универсама Табунщикова. Это на углу Тенистой и Пролетарской. Там есть небольшой скверик…
"Есть скверик, есть… – невольно пощупал шишку на макушке Калашников. – Знакомое место…"
– Так вот, – продолжал Чокин, – в тот вечер возле скверика долго стояли "Жигули" светлой окраски. Номерным знаком, к сожалению, Табунщиков не поинтересовался. Где-то около полуночи к машине быстро подошел мужчина плотного телосложения, долго шарил по карманам в поисках ключей, затем открыл дверцу и уселся за руль. В это время со стороны Тенистой к машине подбежал еще один, худощавый, ростом повыше, буквально вытащил владельца "Жигулей" на тротуар и принялся что-то доказывать. Сторож уже хотел было вмешаться – принял его за пьяного, но тут плотный с силой оттолкнул второго, сел в машину и уехал. А высокий, завидев сторожа, поспешил скрыться в скверике.
– Интересно… – Калашников внимательно читал показания Табунщикова. – Даже очень…
– И второе. По твоей просьбе мы проверили алиби Осташного. Судя по командировочному удостоверению, он в ночь исчезновения Басаргиной был за две сотни километров от города. А если верить показаниям таксиста Катаргина, который знает директора в лицо, так как они живут в одном доме, и который вез его вечером от железнодорожного вокзала в центр города, то выходит, что Осташный возвратился из командировки на трое суток раньше.
– Я почему-то нечто подобное предполагал… Послушай, а где он находился все это время?
– Выяснить не удалось, но дома его не было, это точно.
– А ведь Осташный подходит под описание того плотного мужчины, владельца светлых "Жигулей"… У него есть личная машина?
– Прямо в точку, Виктор Емельянович… – улыбнулся Чокин. – Есть. И между прочим, "Жигули" светлой окраски. У меня тоже появились подобные соображения. А если учесть тот факт, что гараж Осташного находится неподалеку от центра города, возле его прежней квартиры, то выводы напрашиваются сами собой.
– Мда… Завертелась карусель…
– Это, по крайней мере, лучше, чем вообще ничего. Есть откуда плясать.
– Ты что, не веришь в причастность Осташного к исчезновению Басаргиной?
– Кто его знает. Веришь, не веришь… Доказать нужно. А если честно, то все это как-то в голове не укладывается. С какой стати?
– А если были причины? И притом довольно веские.
– Что-то раскопал?
– Пока нет. Одни предположения. Нужно подключить к работе и ОБХСС. Мне кажется, тут узелок вяжется тугой.
– Ну ладно, тебе и карты в руки. Пошел я.
– Постой, чуть не забыл. Запиши. Рябцев Иннокентий Сергеевич, заместитель начальника тарного цеха. Год рождения… Место рождения… Домашний адрес…
– Записал. Что требуется?
– Проверь-ка его некоторые биографические данные. Те, что касаются нашего ведомства.
– Конкретно есть что-нибудь?
– Только то, что написано в твоем блокноте. Но проверь тщательно.
– Будет исполнено…
Калашников остался один. Еще раз перечитал бумаги, которые принес Чокин, сделал пометки в блокноте.
Осташный… Рябцев… Показания Терехиной, водителя такси, сторожа Табунщикова… Неизвестный, который проник в квартиру Басаргиной… Неизвестный? Как сказать…
– …Знаете, на старости лет ударился в книгособирательство, – Петр Васильевич пил чай из блюдечка, вприкуску. – Не то чтобы за модой вдогонку, а для души. Придешь на книжный базар, среди людей потолкаешься, поговоришь о всякой всячине, а то, гляди, и прикупишь что. – и еще день позади. Все-таки лучше, чем на скамейке у подъезда штаны протирать.
– Да, библиотека у вас неплохая, – Калашников потянулся к книжным полкам, достал томик Джека Лондона. – Завидую. Мой любимый писатель из зарубежных. Подписка?