- Как вы думаете… во сколько обойдется ремонт? - терпеливо спросил он, выслушав ее возмущенные причитания.
- Да тут… на двести рублей…
- Очень хорошо. Вот двести рублей. За моральные издержки. Расход по ремонту тоже беру на себя. Через три часа подъезжайте на станцию в Нагатино и там заберете свою машину.
- Я не могу через три… только вечером!
- Как скажете. А пока моя машина к вашим услугам. Техпаспорт в вещевом ящике.
Вечером, получив обратно идеально отремонтированный автомобиль с попутно устраненными дефектами, дама позволила себе, наконец, представиться Ярославцеву, как Анна, смущенно возвратив двести рублей. Тот долго отказывался, а после весело предложил:
- Данный конфликт заслуживает того, чтобы его отметить где-нибудь, скажем, в "Арагви". Деньги мои, платите вы… Идет?
Отметили. Познакомились.
Так и появился объект… стратегического назначения.
Анна отличалась вздорным характером, благодаря которому растеряла все былые способности привязывать к себе мужчин и замкнулась в работе, обретя в ней смысл и опору. Занимала Анна ответственную должность в финансовом ведомстве Внешторга, связанную с крупными валютными суммами.
Отношения с любовницей развивались именно так, как Ярославцев и предполагал: в Анне все крепла привязанность к нему, и все острее желалось ей женского, обычного: надежного мужа, детей, - при полном, впрочем, понимании неосуществимости такого желания: возлюбленный имел семью, устоявшийся быт, прочный достаток и ничего, помимо тайной связи, не мыслил. Но и тем дорожила увядающая Анна.
С блистательной небрежностью преподносились им сногсшибательные по ценам подарки, играючи разрешались острые житейские проблемки… Одно угнетало Анну: не часто, как о том мечталось, навещал ее любимый, а мечталось… Да, о многом мечталось Анне! И как-то, превозмогая страх, рискнула она все-таки спросить его: могут ли они быть вместе? Как муж и жена. Ответа она ожидала любого, но услышала более чем внезапное…
- Не хочу тебе лгать, - ответил Ярославцев. - А правда же такова: в этой стране я не добился ничего. Короче. Страну я собираюсь покинуть. Ты же со мной не поедешь. Так?
Покинуть страну… Она не могла вымолвить ни слова. На том разговор и закончился. А после были бессонные ночи и какая-то деформировавшаяся реальность повседневности. Привыкла она к Ярославцеву, привыкла, как к наркотику, утрата которого, казалось, лишала жизнь всей прелести и аромата, всей радости и надежды, оставляя лишь голую, накатанную схему ее прошлого, пустенького бытия.
И разговор возобновился. И сказала она: готова идти за тобой куда угодно…
- Милая, - ответил он, - но и это не все… Я тоже еще о многом должен подумать. Ведь сломать судьбу себе - одно, а любимому человеку - другое.
…Сейчас, поднимаясь по узким лестничным пролетам типовой пятиэтажки, он старался настроить себя на бесстрастное продолжение игры, напрочь подавив какие-либо эмоции и вообще нравственность, отбросив такие понятия, как жалость, милосердие, подлость, жестокость… Он обязан воплотиться в робота.
Всю чепуху этих размышлений он оставил за дверью. Начиналась игра. В любовь и трудно скрываемую озабоченность житейскими передрягами. И то, и другое Ярославцев в течение двух часов изображал довольно-таки убедительно.
В итоге сели пить чай на кухоньке, способной по чистоте своей соперничать с операционной.
- У тебя неприятности, да? - посочувствовала она, с нежностью целуя его в шею.
- Присядь… - Он легонько отстранил ее. Выдержал паузу, напряженно и искательно глядя в глаза напротив: преданно-испуганные, как у собачки. - Я начал собирать чемоданы, - сказал, отвернувшись.
- А я?.. - вырвалось у нее растерянно.
- А тебе предстоит решить.
- Но я же решила… Я… Да, но каким образом? - озадачилась она. - Но… я не подавала никаких заявлений…
- И слава богу. - Ярославцев невольно усмехнулся. "Заявлений"! - Аня… Заявлений просто не примут. А билет и паспорт ты получишь… в неофициальном порядке. Это как раз несложно. Сложность в ином: нужны деньги. Уезжать туда голым смысла не имеет.
- Я все продам… - пробормотала она.
- Это пустая трата времени, - урезонил ее Ярославцев. - Золото и деньги не вывезешь. Но имеющимися у тебя под рукой валютными документами ты воспользоваться в состоянии… - Он помедлил. - Да, это очень некрасиво с точки зрения закона и морали… от которых ты уедешь…
Ее глаза были стеклянно-безумны от страха, сомнений и тысяч вопросов.
- Я понимаю, - кивнул Ярославцев. - Те бумажки, что проходят через твои руки каждодневно, не более чем бумажки. И только усилием изощренной фантазии они представляются воплощенными в жизнь: в дом, машины, путешествия, прислугу… Но та, слишком другая для твоего понимания жизнь есть. И тебе в ней тоже найдется место.
Он замолчал. Он мог еще убеждать, живописать, давить, но муторный осадок всех предыдущих встреч неожиданно поднялся, комом встав в горле.
"Что ты делаешь?! - вырвалась обжигающая стыдом и болью мысль. - Опутал бабу, перевернул ей мозги, держишь ее под гипнозом, как удав мышку… Зачем? Это твое падение, не увлекай других. Если бы ты ее убил, и то было бы менее страшно…"
- Я пойду. - Ярославцев встал. - Тебе надо остаться одной и подумать.
Она не ответила, замерев оглушенно.
- Это горько и нехорошо, Аня, - вымолвил он на прощание. - Но все иное… нецелесообразно. Пойми.
СЛЕДСТВИЕ
Надомник Ваня Лямзин усматривался в происходящем фигурой проходной, мелкой, но, несомненно, колоритной. Связь его как с Мониным, так и с Ярославцевым мы установили легко, единодушно придя к мнению, что в их делах он напрямую не участвует, хотя косвенное отношение к ним и имеет. Квартиру Лямзина, судя по всему, Монин-Матерый использовал как запасное убежище. А вообще-то зацепиться за что-нибудь в бытие Лямзина было затруднительным: жил он тихо, шил ушанки, с законом фамильярностей не допускал - разве, как сообщили, увлекался видео, приторговывал вроде бы сомнительными кассетами, а также ошивался возле магазинов "Березка". Но "ошиваться" никому не возбраняется… Тем не менее работа с Ваней представлялась перспективной в разбухавшем, как на дрожжах, деле. Я работал уже в составе бригады следователей прокуратуры; большая группа из ОБХСС взяла в свои руки контакты Ярославцева, Монина и покойного Колечицкого - гения по сбыту. Удивительные открытия следовали одно за другим. Вчера, например, мы посетили скромный кооператив по выращиванию свеклы, оказавшийся при глубоком изучении водочным заводом с собственным сырьем и высокопроизводительной технологией… Организатором кооператива, судя по документам, санкционирующим его создание, выступал тот же Ярославцев, хотя ни одной подписи его на документах не было, да и быть не могло… Санкцию давали высокопоставленные друзья консультанта министра… Техническое руководство осуществлял все тот же неугомонный Матерый…
Итак, мне удалось отойти от руководства следствием, возглавляемым ныне лично заместителем начальника управления. Круг моих задач резко сузился на генеральных фигурах и их ближайшем окружении, в которое входил и Лямзин.
- Прижать его надо, змея, - убеждал меня Лузгин. - Наверняка есть за ним что-то: такая боевая биография и чтобы после тишь да гладь? Расскажите тому, кто не знает!
Лузгин оказался прав. Как вскоре выяснилось, Ваня Лямзин, отираясь среди посетителей "Березки", порою, при установлении с посетителями товарно-денежных отношений, применял специфические, полученные, очевидно, в колонии навыки… Выражаясь жаргонно, Ваня "ломал" чеки. Предприятие доходное и относительно безопасное. Суть же его сводилась к следующему: ловко прикидываясь респектабельным до вопиющей пошлости провинциалом, Ваня терпеливо выслеживал жертву, униженно представлялся ей барменом из южного города, мечтающим приобрести для родного заведения японский телевизор, и просил продать чеки… С любым коэффициентом наценки. Те из жертв, кто только прибыл из-за границы и потому нуждался в отечественных дензнаках, частенько загорались идеей заработать на хапуге из провинции и на сделку шли. Облапошивал Ваня алчных торговцев лихо, "со свистом" и всегда без скандала. Соврубли - специальная пачка, заранее, приготовленная для "слома" - перегнутая, с новенькими купюрами, поступала клиенту из рук в руки; производился пересчет, скажем, тысячи чеков за две тысячи рублей, и при пересчете этом клиент (наипростейший вариант) недосчитывался рублей пятидесяти. Ваня - само недоумение, пересчитывал деньги повторно - прямо клиенту в руки; затем, извиняясь, добавлял недостающую сумму, и с тем расходились. Пугливо и скоро. Однако при повторном пересчете продавец чеков обнаруживал в пачке ровно тысячу рублей: другая тысяча, передернутая, как из колоды, уходила Ване в рукав. Так и получалось: тысяча за тысячу. Все законно. Заявить же на Ваню - признать себя виновным в спекуляции. Побить Ваню - рискованно…
Жуликов, подобных Лямзину, крутилось возле "Березки" немало. В среде валютчиков классифицировались они как "рабочие" - нижайшая ступень иерархии.
…Лузгин, весьма правдоподобно разыгравший роль "шляпы", торговался с Лямзиным отчаянно. Несколько раз переговоры заходили в тупик, однако Ваня, чуя крупную наживу, не отставал. В итоге договорились: три тысячи чеков за семь тысяч рублей. С отчаянием - тоже вполне натурально разыгранным - Лямзин согласился.
- Ты, дядя, кремень, - сказал с уважением. - Кем за бугром прислуживал?
- Шоферю, - отозвался Лузгин неохотно.
- Ну-ну. На машине сейчас? Тогда поехали… недалеко тут. Семь штук - сам понимаешь, не наберу по кармашкам.
Одолжившись, Ваня вернулся в машину. Взяв чеки, пересчитал их. Лузгин пересчитал деньги.
- Все в норме, - кивнул он Ване. - Бывай, парень. - И сунул пачку за пазуху.
- Э, - обеспокоился Иван, - ты… пересчитай давай. Вдруг…
- Все в норме, - повторил Лузгин. - Привет. Я уехал.
- Эй! - оторопел Ваня. - Ты… считал плохо. Вообще… Кажется, лишнее я тебе…
- Все точно, - уверил Лузгин. - Вылезай на тротуар и топай.
Такого грабежа Ваня не ожидал… Клиент был явный лабух, из пожилых, к тому же дубоват, деньги должен был считать, как дни оставшейся жизни… Ничего себе посольский шофер!
- Сказано: освободи салон! - говорил Лузгин, грубо пихая Ваню в плечо.
И открылась Ване истина: его нагло "кинули".
- Назад деньги, сука! - взвыл Лямзин, пытаясь залезть "шляпе" за пазуху.
Милиционеры подоспели вовремя: в "Волге" начиналась потасовка.
Лузгин "раскололся" в содеянном грехе буквально на месте - в ближайшем отделении, куда доставили конфликтную пару. Глубоко изумленный подобными откровениями, Лямзин тут же прочел ему лекцию о юридической ответственности - обстоятельную, с отступными версиями, не стесняясь…
Затем в отделение приехал я. Как полномочный представитель властей для разбора прецедентов данного типа.
- Посмотрел я ваше дело, Лямзин, - начал я без предисловий. - Опять валюта…
- Покупал один к одному! - отбивался Ваня. - Семь на семь. А он мне три тысячи всего сунул… Оттого и скандал! Мошенник он, гражданин начальник! Валютчик! Я телевизор хотел… японский бог!
А вот этакого хода мы не ожидали…
- Ничего вы так… - признал я. - Ничего… сообразили. Но суть не в сегодняшнем событии, хотя в совокупности с прошлыми вашими увлечениями…
- Прошлое я искупил, - сказал Лямзин, с нежнейшим участием взирая на меня.
Умно держался, злодей. Пришлось перейти к аргументам иного свойства…
- Должен заметить: здесь я не случайно, - начал я. - Вестью о вашем задержании обескуражен, и теперь ничего не остается, как напрямик задать непосредственно интересующий меня вопрос: приобретался ли вами два дня назад в том же самом магазине "Березка", где вы побывали и сегодня, видеомагнитофон "Шарп"?
- Пауза будет бесконечной, - сказал Лямзин, заведя глаза к потолку.
- Хорошо, придадим диалогу динамизм. Номер магнитофона и ваша подпись имеются как в документах, оставшихся в торгующей организации, так и в гарантийном талоне… изъятом нами у некоего лица, сознавшегося, что магнитофон вы ему продали по спекулятивной цене. То есть опять-таки валютные махинации. Через бытовую радиоаппаратуру, но по сути…
- Ничего не знаю, - отрезал Ваня. - Настроили всяких "березок", теперь хватаете кого ни попадя… Подпись в талоне… ха! Очень веская улика! Там что Лямзин, что Чарли Чаплин - никакая экспертиза не установит!
- Ну вы и тип, - заметил я невольно.
- Вы Библию хоть раз на сон грядущий почитывали? - спросил Лямзин. - Я так чувствую - нет. Заповедей не знаете, не по-божески инкриминируете. Может, Моисей и кокнул часть Скрижалей, покуда нес их с горы Синай, но в тех, что донес, не сказано "Не продай!" Вы сами загляните, убедитесь… А в Библии все есть… что надо!
- Истинно, истинно говорю вам, - возразил я. - Не стоит спекулировать тем товаром, коего нет в наличии… Имеется в виду ваша набожность. Поехали лучше домой. К вам домой… Постановление о проведении обыска со мной, ознакомьтесь…
Вошли в квартиру. Я показал на запертую дверь. Спросил:
- Почему замки?
- Человек живет, - равнодушно объяснил Лямзин. - Попросился и… живет. Зовут, кажется, Гена. Или Петя… запамятовал. Познакомился по пьянке с ним, кто, чего - не в курсе, в отличие от вас, в чужие дела не суюсь.
Я промолчал. Настроен был Лямзин агрессивно и отчужденно, не трусил. Я искренне удивлялся: откуда такая слепая озлобленность? Ни единого движения к компромиссу? Словно с кровным врагом он столкнулся, которого ненавидел люто, всем существом… Ошиблись мы в Лямзяне. И крупно. Впрочем, будет еще время испытать его…
Пригласили понятых - соседей, начали обыск. Следов "левой" ондатры, краденой с железной дороги, увы, не обнаружилось - видимо, если и находилась она здесь когда-то, то трудами Вани реализовалась.
Находки же не впечатляли. Разве видеокассеты порнографического содержания.
- Мое, - глядя на них, покорно согласился Ваня. - Сознаюсь я патологический тип. Но факт распространения отсутствует, а на личные увлечения карательная сила кодекса не распространяется.
Я вновь проглотил пилюлю.
В шкафу, в одном из ящиков, набитом всякой всячиной гитарными струнами, брелками, старыми замками-молниями, нашлась коробка с патронами от мелкокалиберной винтовки.
- Ваши?
Лямзин молчал.
- Хранение боеприпасов, - сказал я. - Думаете, никчемные придирки? Напрасно. Пусть от "мелкашки" - все равно статья.
- Сидел со мной один, - отозвался Иван. - Тоже за два патрона. Тоже найдены при обыске. Искали, конечно, другое… Но за неимением… В общем, знакомо. Понятны ваши задачи, гражданин начальник.
- Вы полагаете? - усомнился я, обводя глазами комнату. Понятые с суровыми ликами праведников, созерцавших закономерный крах греховодника-соседа, торжественно замерли у стены. Оперативники исследовали недра платяного шкафа. Меня же не отпускало нудное, как зубная боль, ощущение, будто в комнате чего-то недостает. Не хватало в ней некоего логического завершения самой обстановки… Но то ли я устал, то ли сосредоточиться не мог - ощущение оставалось безответным. Стол. Стулья. Сервант. Какой-то нестандартный, с узенькой боковой стенкой… В серванте зеркало, стеклянные полочки, утварь, из которой Ваня наверняка никогда не ел и не пил: аляповатый фаянс, чашечки-наперстки и сувенирные бокалы емкостью более двух литров… Много раз встречал я такие вот бесполезные серванты, словно кичащиеся своей никому не нужной пышностью красивенького содержания…
Низ серванта обрамляли какие-то художественные излишества в виде латунных вензелей и полос. Склонившись, я разглядел в центре одного из вензелей кнопку.
- Что там? - спросил я у Лямзина, приседая на корточки
В глазах Ивана мелькнула тревога, однако он опять промолчал. Я нажал кнопку. И - события последующих двух минут перестали меня занимать.
Сервант оказался именно тем предметом, наличие которого в комнате я неосознанно пытался найти: встроенной в стену кроватью. А его дно в дневные часы и было сервантом. И вот весь этот фарфор, стекло, зеркало, вся эта декорация, введшая меня в заблуждение, обрушилась на мою глупую голову, которую тут же залило кровью от бесчисленных порезов…
ЯРОСЛАВЦЕВ
Он запер машину, прошел в подъезд, вытащил почту из ячейки общего шкафа и, на ходу перебирая газеты, направился к лифту. Внезапно как бы оступившись остановился, вглядываясь в конверт попавшийся среди прочей корреспонденции. Прочел "УВД горисполкома…"
Повестка. Такого-то числа зайти в отделение милиции в комнату номер шесть.
Он почувствовал нервную тошноту как от удара поддых. Заскакали мысли.
"Ну повестка… Наверняка по ерунде… Если что - не вызывали бы… А может хитрый ход?"
Сунув бумажку в карман пальто открыл дверь квартиры. Первой его встретила дочь.
- Пап принес что-нибудь посмотреть? - Имелась в виду конечно же видеоинформация.
- Танюша, деточка, завтра, не до того… - Он разделся. - Да и зачем тебе этот видиот? Жизнь куда более прекрасна нежели…
- Ну а музыкалки? - Имелись в виду эстрадные программы. - И уму и сердцу!
- Ну ладно… завтра. Только напиши что именно.
- Ой! - И радостная дочь помчалась за бумагой и ручкой. - Я записалась на курсы английского - прозвучало уже издалека. - Чтобы… Ну в общем стюардессой хочу стать на международных линиях. У них там пенсия знаешь какая? И всего до тридцати лет работаешь. А потом… - Сколько мечты восторга надежды было в последнем слове…
Ярославцев вздохнул. Не хотел он слышать этого от дочери, другого желалось. А чего другого? Не ты ли пестовал в ней все это? Не ты ли…
- Ужинать будешь? - Появившаяся в прихожей Вероника, повязывавшая цветастый накрахмаленный передничек, чмокнула его в щеку. Красивая, энергичная, сразу видно: все знает, все умеет; а если насчет милых женских слабостей, то и их сыграет в нужный момент безупречно. Партнер надежный.
- Сыт я, - сказал Ярославцев.
- Можешь поздравить: через неделю твоя супруга - начальник отделения института, - поделилась она игриво. - Собственные темы, три поездки в год… А? Ты не рад?
- Видишь, только я у вас иду мимо жизни, - ответил Ярославцев, с удовольствием сдирая тесную петлю галстука. - Потому на вас, женщин с будущим, вся надежда.
- Кстати, о будущем не вредно бы и тебе подумать, - заметила она. - Пока поступают предложения, во всяком случае.
- Выбираю лучшее, - ответил он.
- Володя, дорогой, ты посмотри на свою жизнь… - Она говорила вскользь, мягко, как хороший друг, она всегда впрочем так говорила - на воркующей какой-то ноте участия и совета, не назидательности. - Спишь до полудня, сплошные мотания, заработки непонятные, вообще неизвестно кто таков.
- И все же, полагаю, высокая зарплата министерского чиновника устроила бы тебя менее, - возразил Ярославцев улыбнувшись.
- Ошибаешься. Устроила бы. Я скоро буду доктором, диссертация на подходе… У нас все есть, деньги нужны лишь на текущие расходы…
Разговор велся без накала, как бы между прочим, покуда закипал чай, и Вероника выставляла на стол печенье, конфеты и орешки. Ярославцев же безразлично размышлял: что же его связывает с женой? Взрослеющая дочь? Квартира и мебель? Постель? Или попросту привычка каждодневных встреч друг с другом за чаем и такие вот разговоры?