Из полуоткрытой двери домика робко выглядывает ушастая собачья голова с грустными глазами. Крупный ирландский сеттер не решается подойти к нам из-за рассерженного кота. Я всегда задаю себе вопрос: почему у собак такой грустный взгляд? Возможно, Екклезиаст был прав, говоря: "В многой мудрости много печали". Что же собаки знают такое, отчего их взор навсегда утратил ликование?
– От блиндерский поезд! Это же наш Яволь! – оглушительно сообщает Люся. – Иди ко мне, мой мальчик! Не бойся!
У Люси есть один недостаток, сводящий к нулю все её очевидные достоинства. Она говорит. Нет, не так. Она ГАВАРИТ!!!
Катя снова берёт на руки "Иди, жри!" и уносит его за домик. Тогда, дружелюбно виляя хвостом, Яволь выходит на веранду. Сеттер подходит ко мне. Я протягиваю собаке руку. Яволь вежливо здоровается, ткнувшись холодным мокрым носом мне в ладонь. Глажу его за ухом. "Хороший мальчик, хороший!" Сеттер блаженно прикрывает глаза и улыбается, высунув до земли язык.
– Наверно, дорого держать собаку? – задаю я вопрос Гене. Люсю не трогаю, боюсь оглохнуть.
– Да, налог очень большой, – соглашается со мной Гена, выкладывая на решётку ломти мяса.
– А мы не ставим Яволя на учёт! – громогласно вмешивается Люся. – Соседи у нас хорошие – не сдают. Они сами тоже держат нелегальных пустолаек!
– Смотрите, узнают власти – мало не покажется, – предупреждает Саша.
Хотя Люся оставляет его слова без внимания, по-моему он прав. Есть время воровать яблоки, и есть время получать за это по заднице. Евангелие от Вадима.
Когда решётка заполняется мясом, сосисками, багетами, бананами её отправляют в камин. Тем временем женщины разжигают коктальницу.
– Обожаю коктал! – заявляет Федя. – Только рыбы здесь такой нет, как у нас на Иртыше.
– Куда уж Майну до Иртыша, – соглашается Катя, появляясь из-за угла.
– А где твой кот? – спрашивает её Дженнифер.
– Оставила на солнышке подремать. Там за домом хорошо.
Действительно, солнце начинает припекать. Я блаженствую. Залитая светом Федина дача – разительный контраст с мрачным промозглым Замком, наполненным жуткими тенями из прошлого и покойниками из настоящего.
– Казахстан, конечно, наша родина, но немцы должны жить в Германии, – говорит Федя и командует: – Садитесь за стол, друзья. Пикник на лоне природы начинается!
Садимся к столу. Пикник начинается. Федя разливает по рюмкам баварский энциан – шнапс, настоянный на корешках жёлтой горечавки. Выпиваем за здоровье Ванесски. Все морщатся. Шнапс оставляет во рту стойкий травяной привкус.
– Зато полезно для желудка! – недовольно замечает Федя, видя наши гримасы. – Это вам не казахстанская балбесовка!
– Федя! Раз пошла такая пляска по второй наливай шантре! – горланит Люся, запихивая в рот сразу целый кусок мяса.
Бурных протестов не слышно. Французский коньяк "Шантре" – горячо любимый всеми нами напиток. Источник богатырского здоровья и прекрасного настроения. Федя наполняет рюмки густым коричневым эликсиром. Не откладывая в долгий ящик, пьём коньяк за здоровье родителей именинницы.
– Вас, Вадим, АРГ ещё не отправило сквер осваивать? – проявляет ко мне интерес Люся.
– Нет, мне до пенсии, как до Сатурна, – отвечаю я. Лукавлю, конечно. На самом-то деле Сатурн гораздо дальше.
– Вам надо было поменять свидетельство о рождении с паспортом и в новых указать другую дату рождения, – назидательно произносит Люся. – Так сделали многие наши русаки перед выездом в Германию. Приехали сюда, сразу оформили пенсию, теперь наслаждаются жизнью. Подрабатывают, конечно, по-чёрному, втихаря то есть.
– А разве возможно подделать документы? – удивляется Катя.
– В России всё возможно. (Я забыл сказать, что Люся и Гена москвичи) Страна неограниченных возможностей, блиндерский поезд!
Дженнифер не понимает по-русски, поэтому лишь растерянно улыбается, слушая наш разговор. Яволь жалобно скулит под столом. Напоминает недогадливым хозяевам, что сеттеры тоже употребляют в пищу жареное мясо. Гена с недовольным ворчанием: "На, возьми, скотино волосатое!" бросает себе под ноги несколько кусочков шашлыка. Мясо сразу прекращает собачьи страдания, и из-под стола раздается счастливое чавканье.
На веранду важно вступает "Иди, жри!". Кот сонно жмурит глаза, но не может устоять перед вкусными запахами, кружащими голову. Он повелительно мяукает несколько раз – где, мол, моя королевская доля? Катя щедро накладывает в плошку целую горку жаркого и ставит перед своим любимцем. "Иди, жри!" сначала недоверчиво снимает пробу, потом принимается за еду всерьёз. Катя облегчённо вздыхает. "Ну, слава те господи! Кушает".
Федя снова наливает всем шантре. Чокаемся, "накатываем". Алкоголь струится по жилочкам, мягкий прохладный воздух не даёт вспотеть, пернатые дают концерт в нашу честь. Обалденно!
– А что там с нашим сазаном? – спохватывается Катя. – Надо бы проверить. Наверное, он уже готов.
Необъятная подобно степи Люся, вздымается с места, осторожно открывает крышку горячей коктальницы.
– Сочная! Сáмо то! Пора рыбку вынимать!
С помощью Кати и Дженнифер сазан ловко извлечён из коктальницы и уложен на большое блюдо. От рыбины поднимается аппетитно пахнущий пар. Федя радостно потирает руки.
– Ох, и люблю же я коктал! Аромат от него точно такой же, как в детстве. Помню, как-то раз, мы с отцом рыбачили на Иртыше…
Рассказывая, Федя не забывает наполнять рюмки, поэтому к концу длинной рыбацкой истории мы уже никакие. Люся умяла полдюжины шашлыков. Остальные тоже показали себя с лучшей стороны. От сазана остались хребет и голова.
– А что у вас за ядерная война с председателем садоводства? – спрашивает Федя соседей. Гена морщится, как после энциана. Люся пренебрежительно машет круглой рукой.
– Да какая там война? Я тебя умоляю, Федя! С этим карликом? Он же полтора метра ростом! И стар, как кусок берлинской стены!
Люся презрительно показывает ладонью высоту своего врага. По её оценке председатель не выше стола.
– Всё же из-за чего разгорелся конфликт?
– Да, ерунда! Просто герр Гросс повадился называть меня русской немкой. Какое он имеет право? Я просто немка! Не хуже него самого! Я предупредила, что если он ещё раз назовёт меня так, то я его тоже как-нибудь назову. Ну, этот дурак и решил насмерть обидеться.
– Что же он такой обидчивый? – удивляется Саша.
– Так он же шваб! Ищь бин швоб! – подражает Люся шипящему произношению швабов, – а они все вредные.
– Вы правы. Байронцы гораздо дружелюбнее, – соглашается Саша.
– Я слышала, что Сабина родила вам внучку? – переводит разговор на другое Катя.
Люсино широкое лицо расплывается в блаженной улыбке.
– Нам уже скоро полгодика!
– Как назвали?
– Фабьенн.
– Это что за имя такое странное? – опять удивляется Саша.
– Ничего не странное! Нормальное французское имя. Сабинкин-то хахаль хоть и негр, но из Франции. Вот они и решили назвать девочку по-французски.
В беседу вступает Дженнифер, и женщины начинают горячо обсуждать свои женские дела: пелёнки, кормление, потница, сопли… Я их не слушаю. Сонно клюя носом, разглядываю "Иди, жри!", вольготно устроившегося на лохматом пузе Яволя, который развалился на веранде. Оба зверя наелись до отвала и теперь сладко спят, но я им не завидую. Мне тоже классно.
День в самом разгаре. Весенний добрый день. Интересно, сколько ещё будет у меня таких дней? Хотя десять месяцев назад мне удалось обмануть безносую с косой, я ни на минуту не забываю о том, что даже если опоздал на свои собственные похороны – огорчаться не стоит. Всё равно обязательно будут следующие.
Мне нравятся немецкие сады: чинно, благородно, нордично. За высокими кустами негромко переговариваются дачники. Они пьют пиво на верандах, качаются в гамаках, возятся в цветочных клумбах. В Нашем Городке по воскресеньям установлен всеобщий день тишины. Власти запрещают включать инструменты, забивать гвозди, всячески шуметь, слушать громкую музыку. Такое правило. Людям нужно отдохнуть перед рабочей неделей. А что? По-моему, логично.
У нас шуметь уже некому. Все наелись-напились и отвалились от стола. Гена ушёл к себе, переваливаясь с боку на бок, как парусник в неспокойном море. Саша с Федей занимаются догорающим камином. Дженнифер и Катя уединились в домике – рассматривают подарки Ванессе. Даже Люся угомонилась. Она подпёрла рукой буйну головушку и дремлет. Глаза закрыты, богатырская грудь вздымается и опадает.
– Укатали сивку крутые горки, – пьяно бормочет Федя, не отрывая взгляда от Люсиных "крутых горок".
Федины слова вызывают Люсю к жизни. Она распахивает глаза и рявкает:
– Эй, сосед, а я всё слышала!
Федя с виноватым видом двигает к Люсе рюмку с шантре.
– Пьём или вечер пропал?
– Пьём, блиндерский поезд!
…
Вот так, слово за слово, рюмка за рюмкой, еще много утекло "огненной воды". Вечером собираемся по домам – всё равно в саду ночевать запрещено. Радостный Яволь крутится у нас под ногами, размахивая ушами, крутя хвостом и нетерпеливо взлаивая. Надоело в гостях.
Саша с ветерком доставляет меня к Замку. Выбираюсь из машины, прощаюсь с водителем и пассажирами: "чюсс!". Через минуту рубиновые стоп-сигналы форда гаснут за поворотом. Я остаюсь один. Вокруг ни души. Больше нет толчеи туристов, разноязыкого говора, фотовспышек.
Быстро темнеет. С неба смотрят равнодушные звезды. Вечерний ветерок трогает моё лицо холодными губами. Начинает накрапывать противный мелкий дождик. Я непроизвольно поёживаюсь, подняв воротник ветровки. Куда же ты делся – ласковый солнечный денёк?
Подхожу к Замку. Каменная громадина высокомерно разглядывает меня-букашку сотней стрельчатых окон. Света в них нет. На душе скребут кошки, озябшие руки трясутся, походка морская. Под жалобный звон колокола нажимаю на звонок у входа. Как говорит Баклажан: "Папа Легба, отвори ворота и дай мне пройти!"
Глава 15
"Халло! – Халло! Хай! Сервус! Грюсс готт! Привет!"
В мрачной столовой мрачные художники мрачно двигают челюстями. Мрачная Лиля понуро таскает посуду. Сразу заметно, что в Замке наступили трудные времена. Положение не спасают даже горящие свечи, щедро расставленные по столу и Эрих опять с энтузиазмом втирающий Бахману что-то о винных этикетках. Аскетичный маэстро, попыхивая трубкой, равнодушно внимает управляющему. Его мысли где-то далеко. Алинки нет. Да и что делать милому улыбчивому ребёнку среди тринадцати невинных овечек и одного волка? Или волчицы.
Занимаю ставшее привычным место возле небритого Эдика и Баклажана в зелёном балахоне. Не обращая внимания на льнущего к ней Кокоса, африканка призывно мне улыбается белоснежными зубами, а Эдик по-простецки трясёт руку. Проверяю, что лежит у них на тарелках. Ага! Сегодня вечером в нашем меню тушёная с галушками курица и котлеты. Не знаю, по-киевски или полтавские. В сортах котлет я не очень разбираюсь. Это же не пельмени, Похоже, что на этот раз украинская кухня покорила всех обитателей Замка, так как даже плешивый Кельвин ест то же, что и простые смертные. Больше никаких удивительных блюд, напоминающих отходы зверофермы. После Фединого гриля я не голоден, но, тем не менее, стараюсь не отрываться от земли – пробую всего понемногу. Вкусно!
Постепенно ощутив влияние еды, сдобренной бокалом замкового вина, сотрапезники немного оживляются. Люди не могут долго оставаться в нервном напряжении. Понтип начинает робко улыбаться. Слегка порозовевшая Селина принимается рассказывать Урсуле о грандиозных успехах своего Мирко в школе для дефективных. Урсула в синей майке слушает остроносую польку с сочувственной миной. Почемутто темпераментно посвящает Лилю в тонкости приготовления пиццы с пармезаном и трюфелем. Никс крутит своим лицом цвета прыщавой овсянки в разные стороны, прислушиваясь одновременно ко всем разговорам сразу. Один лишь Круглый Ын остаётся невозмутим. Видно, что наши проблемы его не трясут.
Перебираю в голове вопросы, на которые нужно найти ответы. Я догадываюсь, чья тень напугала меня ночью в понедельник возле столовой. Могу предположить, чью тень заметила Баклажан. Знаю, куда делся Харди – он был убит утром в четверг и плавал в чане с известью до пятницы. Впрочем, теперь это все знают. Понятно, зачем был спрятан в кустах велосипед. Убийца угнал родстер Харди в лес, оставил его там, а затем вернулся в Замок на велосипеде. В свою очередь лысый жулик Кокос украл бесхозный велосипед и продал его в азюльхайме.
Эдик наливает мне бокал вина. Я благодарю его улыбкой. Чокаемся, опрокидываем. О’кей! Так на чём я остановился? Ах, да! Вопросы. Мне всё ещё не понятно, почему в полночь Эрих был полностью одет, хотя на шум он примчался первым. Где он был и что делал той ночью? Правда, тогда в Замке ещё не было никого из художников, но, тем не менее, мне хотелось бы это выяснить.
Пока я не знаю, почему Бахман назвал Харди мерзавцем и почему бегал в роковой четверг по Замку с алебардой. В его объяснение я не верю. У меня есть своя догадка о роли маэстро с алебардой в произошедшем преступлении. В общем, постепенно список сокращается, но появляются новые вопросы. Смерть Мари меняет весь мой расклад. Теперь версий у меня, как у дурака стекляшек. Но подозреваемых не так уж много. Казус Кокоса разгадан, и мои мысли вращаются вокруг двоих: Бахмана и Никса. Однако против Никса есть много возражений. Одно из них: вряд ли красавчик Харди поднялся бы чуть свет, чтобы встретиться с очкастым дохляком на стройке. Что же касается Мари, то тут Никс тем более ничего не выигрывает. Просто-напросто навсегда теряет любимую девушку. А может быть, я ошибаюсь? Вдруг жестокий убийца – это невозмутимый Круглый Ын? Или татуированная Урсула? Мне ведь ничего неизвестно про связывающие их всех отношения. Что заставило кого-то из них дважды совершить чудовищное преступление?
– Эрих, скажите, пожалуйста, трудно ли попасть постороннему человеку в подземный ход? – спрашиваю я управляющего. Эрих недовольно оглядывается. Пусть он будет недоволен, зато, наверное, Бахман мне признателен – энтузиаст винографолии уже чуть было не открутил пуговицу на пиджаке маэстро.
– Вообще-то решётки с обеих сторон хода заперты на висячие замки.
– А у кого хранятся ключи?
– В Замке есть два комплекта ключей. Один комплект у меня, один запасной – в офисном сейфе.
– Есть ещё?
Эрих мнётся в нерешительности.
– Как вам сказать? Один комплект я отдал доктору Бахману.
Упс! Вот это да! Кажется, я попал в десятку! Смотрю на маэстро. Маэстро смотрит на меня взглядом, непроницаемым словно мутная вода. Творческие люди дружно поворачивают головы к Бахману. Им интересно, чего это я пристал к их кормчему.
– Оказывается, у вас есть ключи от потайного хода? – задаю вопрос Бахману. Тот молча кивает, выпуская из трубки густой клуб дыма. Пока маэстро в нём не спрятался, я уточняю: – Они и сейчас при вас? Можно взглянуть?
Бахман лезет в карман и достаёт два самых обычных ключа, висящих на кольце.
– Пожалуйста, герр писатель.
Бахман передаёт зазвеневшую связку Никсу, тот – Эдику, а Эдик – уже мне. Беру у него ключи, верчу их так и сяк. Ну и что? Ключи как ключи. Через Эдика и Никса возвращаю их Бахману.
– Вы удовлетворены осмотром, герр детектив? – спрашивает Бахман. Мне кажется, что в его бесстрастном голосе звучит насмешка. Ну, Рембрандт, погоди! Я злюсь?
– Вы никому не давали ключей?
В моём вопросе скрывается ловушка, но маэстро в неё не попадается.
– Когда?
Я продолжаю расставлять капканы.
– Вам лучше знать, когда. Ну, предположим, с неделю назад.
Бахман пожимает худыми плечами.
– Нет, герр писатель. Ни неделю назад, ни месяц. Эти ключи всегда находились у меня.
– А зачем они вам?
Эрих опережает маэстро.
– Вы же знаете, мой друг, что доктор Бахман руководит здесь художественной студией. После занятий он часто задерживается в Замке допоздна. Чтобы меня не беспокоить, он уходит через подземный ход на стоянку, садится в машину и уезжает домой. Это ведь так, Никлас?
В знак согласия со словами управляющего, Бахман кивает и выпускает ещё один клуб дыма.
– Вот видите, Вадим, – волнуется Эрих. – А почему вас так заинтересовал наш подземный ход?
– Возможно, что убийца проникал в Замок через туннель и тем же путем возвращался.
Веко Бахмана начинает дёргаться.
– Повторяю: я никому ключи не давал!
Интересно, почему маэстро так нервничает?
– И у вас нет никаких предположений, почему убили вашу дочь?
Бахман измеряет меня враждебным взглядом и цедит бескровными губами:
– Никаких. Поймите, герр писатель. Мне всё равно, кто быстрее найдёт мерзавца – вы или полиция. Важно одно: найти его и покарать. Кто бы он ни был, этот негодяй убил мою дочь. Мари была хорошей девочкой, хотя и своенравной. Она не заслужила такой участи.
Я согласно киваю. Тем временем Эдик снова наполняет бокалы: мне, Селине, Урсуле, Кельвину, Баклажану, Кокосу и себе. Всем, кто сидит рядом. Эрих в начале стола наливает вино из другой бутылки своим соседям. Только Бахман предпочитает кока-колу. Я принимаю из рук Эдика бокал для Баклажана и передаю по адресу. Баклажан наклоняется к моему уху и шепчет на своём своеобразном немецком:
– А я знаю, кто это сделал!
– Что сделал?
Женщина с экватора многозначительно выпучивает глаза, прикасаясь пальцами к гри-гри.
– Убил Харди и Мари!
Я недоверчиво смотрю на Баклажана. Может, я ослышался?
– И кто же это?
– Вы мне всё равно не поверите. Тень зла легла на Замок.
– Я вам верю, Ида. Говорите.
Баклажан открывает рот, чтобы назвать имя злодея, но тут Эдик встаёт с места, поднимает свой бокал и провозглашает тост:
– Я предлагаю всем выпить за то, чтобы добро восторжествовало, зло было наказано, ну и, конечно, за живопись – наше вечное искусство! До дна! Прозт!
– Прозт!
Художники громкими возгласами выражают одобрение, пьют. Я тоже осушаю бокал и снова поворачиваюсь к Баклажану.
– Ида, что с тобой?! – вдруг пронзительно взвизгивает Селина.
Едва выпив половину, африканка вдруг роняет бокал на пол. Лицо Баклажана сводит судорога, глаза выкатываются из орбит, зубы жутко скалятся. Она хватается руками за живот и валится лицом на стол. Из-под рыжего парика бежит тонкая струйка тёмной крови. Баклажан хрипит. Её кожа стремительно сереет. Пот выступает крупными каплями. Я в растерянности замираю на стуле. Кокос, испуганно вскрикнув, инстинктивно вскакивает и отбегает от женщины своей мечты.
– Скорее! Врача! – кричит Урсула.
Эрих торопливо достаёт мобильник и набирает номер. Пока он разговаривает, остальные окружают Баклажана. Слышно, как африканка тяжело дышит. Мы не решаемся прикоснуться к ней, пока, наконец, Лиля, решительно растолкав сгрудившихся художников, не щупает Баклажану пульс.
– Сердце бьётся. Она просто потеряла сознание.
– Скорая помощь и полиция сейчас будут здесь, – сообщает Эрих, пряча телефон.
– Зачем ты вызвал полицию? – спрашивает Бахман.
Эрих с удивлением смотрит на друга, потом сердито отвечает:
– В Замке за три дня убили двух человек. Только что отравили третьего, а ты спрашиваешь, зачем нужна полиция? Я тебя не понимаю, Никлас!
– Вы думаете, что Баклажана отравили? – подаёт голос Никс.