Кокос бесцеремонно цепляет пальцем небольшой холщовый мешочек, висящий на шее Баклажана. Африканка раздраженно вырывает мешочек из рук албанца.
– Не смей прикасаться! Это гри-гри!
– А что такое гри-гри? – спрашивает Эдик. Оказывается, говорящий справочник может чего-то не знать.
Баклажан не отвечает. Она крепко прижимает мешочек к пышной груди.
– Это такой амулет для защиты от нечисти, – подсказывает Лиля, проносясь мимо стола с горой грязных тарелок. – Из культа вуду!
– Зачем тебе этот амулет? – удивляется Селина.
Баклажан серьёзно смотрит на польку. Улыбка больше не освещает её полное лицо. Такой я её ещё не видел.
– Это место захвачено злом! – дрогнувшим голосом говорит Баклажан, испуганно оглядываясь. – Утром я встретила привидение!
– Юп! Да что ты? – насмешливо улыбается Урсула. – И где же ты с ним столкнулась?
– В коридоре на втором этаже. Там, где наши женские комнаты.
– Вот здорово! И какое оно из себя? – спрашивает Селина. От любопытства она вся подаётся вперёд, нервно теребя мокрую мочалку на своей голове.
Баклажан таращит на нас кроткие чёрные глаза.
– Я видела только тень.
Урсула, Эдик и Кокос дружно фыркают, сдерживая смех. Селина разочаровано откидывается на спинку стула.
– Тень?! Ты испугалась простой тени? Ну, Ида, ты даёшь!
– Откуда ты знаешь, что это было привидение? – задаёт вопрос Эдик.
– Я встала сегодня очень рано, – почти шепчет Баклажан (Я с трудом понимаю её своеобразный немецкий). – Почему-то мне не спалось. Решила сходить на выставку, посмотреть, как выглядят мои работы в утреннем свете. Вышла в коридор, а там.., там…
– Что там? – снова наклоняется вперёд Селина. – Ну, не тяни, Ида! Говори уже!
– Я увидела в конце коридора чёрную тень на полу. Не было слышно ни малейшего звука, и в этой тишине тень вдруг двинулась с места и исчезла за поворотом. Меня охватило такое чувство, будто вот-вот должно случиться что-то ужасное. Возможно, это была та самая Полоумная Мария, про которую позавчера рассказывал герр управляющий.
Баклажан обводит нас взглядом.
– Нет уж! Больше я одна по этому проклятому замку ходить не буду!
Навязчивый Кокос с готовностью предлагает:
– Ида, я в твоём полном распоряжении!
Баклажан брезгливо кривится. Все хохочут. Все, кроме африканки, Кокоса и меня. Я-то верю Баклажану. Тоже видел в коридоре загадочную тень.
Белый Федин мерседес уже на старте, когда я после завтрака чемпионов выбираюсь наружу. Сам Федя весел, бодр и полон интереса к жизни. Даже завидно немного.
"Халло! – Халло!"
Еду погибать к Половинкиной. За окном внедорожника мелькают пустующие биргартены. Кто не знает: биргартены – это пивные на открытом воздухе. Просто несколько столов под навесами – сиди хоть всё лето, наливайся пивом под самое горлышко. Сейчас ещё холодно, поэтому за столами никого нет.
Кабинет моего домашнего врача или по местному "праксис" прячется на маленькой улочке возле вокзала. У незаметной двери невзрачного трёхэтажного домика висит скромная вывеска "Мухаммед и Половинкин. Врачи общей практики". Мухаммеда я тоже знаю. Иногда, когда фрау Половинкин в отпуске, меня принимает он – невысокий живой араб, похожий на американского актёра Дэвида Сюше, играющего сыщика Эркюля Пуаро в сериале по произведениям Агаты Кристи. Только в отличие от Пуаро Мухаммед не носит усов.
Федя высаживает меня прямо у двери праксиса, а сам остаётся ждать в мерседесе. Вообще-то стоянка на узкой улочке запрещена. Здесь тоже постоянно ходят добрые вайнахтсманы с толстой пачкой штрафных квитанций. Однако если водитель сидит в автомобиле, они вежливо попросят его уехать. Такое правило.
Праксис занимает несколько небольших комнат на втором этаже. В регистратуре мне приветливо улыбается белобрысая медсестра-немка. Я здесь уже как родной. Почти год регулярно хожу. Сдаю кровь, прохожу обследования, получаю направления к узким специалистам и рецепты на таблетки. Постоянный надёжный клиент.
– Халло, герр Росс! – воркует медсестра.
– Халло!
Протягиваю медсестре электронную карточку медицинской страховки. Медсестра точным движением вставляет карточку в терминал. Щёлк! Деньги с моего счёта уходят на счёт праксиса. Я не против: если доктор сыт, то и больному легче. К тому же за меня платит фрау Адамс из АРГ.
– Пожалуйста, подождите несколько минут, – ласково произносит медсестра, возвращая мне карточку. – Фрау Половинкин вас сейчас примет.
Усаживаю себя в комнате ожидания. У противоположной стены пластиковые стулья занимает османская семья: папа-турок, мама-турок, мальчик-турок, девочка-турок. Чернявым глазастым малышам лет по пять-шесть.
– Халло! – говорю я на всякий случай. В восточном этикете я не силён, но у немцев принято здороваться, заходя в комнату ожидания.
– Халло! – к моему удивлению дружным хором отвечает мне вся фамилия.
Едва протягиваю руку к груде журналов, лежащей на столике посреди комнаты, как слышу своё имя. Прохожу в кабинет врача.
"Халло! – Халло!"
Фрау Половинкин указывает мне на стул, возле своего стола, уставленного страшными медицинскими штуками. Подаю ей решение о своей пятидесятипроцентной нетрудоспособности. Мой домашний врач бегло просматривает бумагу.
– Ну, как ваше самочувствие, герр Росс?
Пожимаю плечами.
– Трудно сказать. Больше не пью чай – противен, онемела верхняя губа, забываю слово "абрикос", а во всём остальном ужасающе здоров.
Про абрикос я не вру. Действительно, есть такое дело. Половинкина успокаивающе пожимает мне руку.
– Вы должны понимать, герр Росс, что инсульт не может пройти совсем без последствий. Вам нужно тренировать память. Например, начать учить какой-нибудь иностранный язык.
Молча киваю.
Закусив от усердия губу, фрау Половинкин меряет мне давление, температуру, потом ловко протыкает иглой вену на внутренней стороне локтя. Я даже пикнуть не успеваю. Смотрю, как стеклянный шприц заполняется тёмной жидкостью. Это моя собственная кровь.
– Мы сделаем анализ на холестерин и я позвоню вам, если что-то будет не в порядке, – говорит фрау Половинкин, заклеивая место прокола кусочком пластыря.
– А что с таблетками?
– Пока оставим всё как раньше.
Ну, что же. Всё ясно. Буду продолжать трогательное угасание. Я поднимаю себя со стула.
– О’кей, чюсс!
– Чюсс!
Время до ленча я убиваю с исключительной пользой. Отключаю свою сверхчеловеческую проницательность, чтобы не отвлекаться на чужую жизнь и занимаюсь собственной – работаю над романом, который взметнёт меня к вершине успеха. Неохотно отрываюсь от книги только тогда, когда Лиля зовёт на завтрак Геракла.
На всякий случай осматриваю себя в зеркало. По моему костюму плачет утюг, поэтому, наплевав на этикет, я надеваю джинсы и толстовку. Зато в такой одежде на ленче не окоченеешь. Спускаю себя вниз.
"Халло! – Халло! Хай! Сервус! Грюсс готт! Привет!"
В столовой собрались уже почти все. Даже угрюмый Никс с опухшей губой здесь. Пьет кофе. Из партнеров по соитиям присутствует одна расстроенная Мари. Красавица сидит возле бесстрастного отца и без аппетита ест оливки. Тихо. Слышно лишь позвякивание столовых приборов.
Заботливо устраиваю себя рядом с Эдиком. Щедро намазывая масло прямо на сыр, новый знакомый приветствует меня:
– Ну, как твоё "хорошо"?
– Моё "хорошо" – хорошо, – рассеяно отвечаю я, соображая, чтобы такое съесть, чтобы не остаться голодным.
– Друзья, прошу минуту внимания! – нарушает тишину Бахман. – Кто-нибудь сегодня видел Харди?
Художники переглядываются, пожимают плечами. Похоже, что Харди никто не видел.
– И на завтраке его не было, – замечает Селина.
– Нужно сходить к нему. Вдруг он заболел, – предлагает плешивый Кельвин.
Кокос вскакивает с места.
– Я сейчас сбегаю! Харди – мой сосед.
Бахман удовлетворённо кивает.
– Спасибо. Узнайте, пожалуйста, почему Харди не выходит из комнаты. Может быть, ему нужна какая-то помощь?
Кокос выскальзывает из столовой. Остальные неспешно продолжают трапезу. Я с трудом жую овечий сыр, уверяя себя, что он невероятно полезен.
– Скажи, Вадим. Ты сидишь на социале? – задаёт мне вопрос Эдик. Он прикончил здоровенный кусок сыра с маслом и теперь не прочь поболтать.
Киваю. Отвечать не могу: рот заполнен вязким сыром. Эдик продолжает:
– Один мой коллега на стройке всё мечтает: вот возьму кредит, построю дом, выплачу кредит и на социал сяду – работать больше не буду. Я ему говорю: "Тебя сначала заставят дом продать, эти деньги проесть, а потом уже пособие платить начнут. Ты же не турок".
Я опять киваю. Эдик грустно вздыхает.
– Турку, может быть, удалось бы, а нам русакам вряд ли.
Я опять киваю. Эдик опять вздыхает.
– Да… Мечты, мечты, где ваша сладость?
Впрочем, Эдик не может долго грустить. Иначе он не был бы Эдиком.
– Вообще-то наши русаки тут жгут, – через секунду начинает Эдик историю повеселее. – Такие затейники! Как-то вечером мои друзья в честь победы российской футбольной сборной выехали с триколорами на круговой перекрёсток, и давай по нему задом круги наворачивать. Фанаты же! И надо ведь было такому случиться, что в этот момент какой-то немецкий пенсионер свернул на этот перекрёсток. Естественно он тут же налетел на машину одного русака. Как и положено, ошарашенный пенсионер вызвал полицию, но полицаи ему не поверили. Сказали, что таких ненормальных нет, чтобы ездить задом. И признали пенсионера виновником аварии.
Эдик хихикает. Я хочу улыбнуться, но не успеваю. В столовую торопливо входит Кокос. Он ещё не успевает ничего сказать, но у меня уже появляется ощущение надвигающейся беды.
– Ну, что? Где Харди? – спрашивает албанца Бахман.
– У него заперта дверь, – встревожено отвечает Кокос. – Я долго стучал, звал Харди, но он не открывает и не откликается.
– У меня есть запасной ключ, – сообщает Эрих. – Нужно сходить, проверить, в комнате ли ваш молодой человек.
– Наверное, Мари может ему позвонить? – замечает Урсула.
Бахман вопросительно смотрит на дочь. Мари послушно вынимает мобильник, набирает номер, слушает гудки, приложив телефон к уху.
– Харди не отвечает, – говорит красавица. Она заметно нервничает.
– Значит, необходимо проверить его комнату, – решает управляющий.
– Я пойду с вами, – поднимается со своего места Бахман.
За Эрихом и руководителем студии увязываются Кокос, Селина и я. Да-да. Я тоже решаю пройтись, нацепив на лицо маску "безвредный идиот". Овечий сыр с оливками и манящая улыбка фиолетовых губ Баклажана – это не повод надолго задерживаться в столовой.
Разумеется, я сразу отстаю от группы живописцев, возглавляемой управляющим Замка. Когда я настигаю их на третьем этаже южного крыла, Эрих уже открыл своим ключом комнату Харди и все четверо заглядывают внутрь.
– Ну, что? Харди там? – робко спрашивает Селина у Бахмана. Невозмутимый маэстро вынимает трубку изо рта.
– Вы же сами видите, Селина, что в комнате никого нет.
– Пойдемте на парковку. Посмотрим, там ли родстер Харди, – услужливо предлагает Кокос. Бахман недовольно косится на толстого албанца.
– И что это нам даст? Даже если Харди уехал, ничего никому не сказав, то это, в конце концов, его личное дело. Наверное, вернется к началу выставки.
– Давайте всё же сходим на автостоянку, – говорит Эрих. – Я проведу вас коротким путём через подземный ход.
– Ого, настоящий подземный ход?! – восклицает Селина. – Как романтично!
Спускаемся в подвал, где стоит большой зелёный бмв управляющего. В дальнем углу подвала видна простая железная решётка. За решёткой – непроглядная чернота. Это и есть начало овеянного легендами подземного хода нашего Замка. Солидная табличка с чёткими бронзовыми буквами рассказывает любопытным историю создания этого сооружения.
Эрих берёт фонарь, висящий на стене, отпирает решётку, и мы вступаем вслед за ним в воняющий чем-то противным туннель. Я хромоного шагаю последним, вслед за Селиной. Спешу, словно Ломоносов за обозом с рыбой. Всё время боюсь потерять равновесие, упасть и остаться один во мраке. К тому же в подземелье дует, как на вентиляторном заводе. И полно пауков и мокриц. Бе!
За время недолгого пути ничего интересного нам не встречается. Ни пожелтевших скелетов, прикованных цепями к сундукам с сокровищами, ни самих сундуков. Я замечаю только вялую облезлую крысу. Крыса тупо смотрит на нас, не делая попытки убежать. Их здесь, наверное, травят. Мораль проста: быть крысой не есть хорошо!
Управляющий открывает точно такую же, как в подвале, решётку на другом конце туннеля, и мы оказываемся на автостоянке. По ней гуляет свежий ветер. После затхлого воздуха в туннеле он кажется особенно сладким и приятным. С жемчужно-серого неба светит солнце. За нашей спиной вздымается холм, вершину которого венчает надменный Замок. Перед нами, там, где парковка заканчивается, широкий Майн катит меж заросших берегов свои холодные волны.
– Ну, что, Никлас. Ты видишь машину Харди? – нетерпеливо спрашивает Эрих. Бахман с трубкой в зубах выходит вперёд, оглядывает полупустую парковку и на его худом лице появляется выражение смутного неблагополучия. Маэстро неохотно изрекает сквозь зубы:
– Его родстера здесь нет.
Глава 8
Обед. Все обитатели Замка опять собрались в столовой, но теперь нас на одного человека меньше. Харди всё ещё нет. Разговор не клеится. Сидим рядком за длинным столом, как в унылом скандинавском детективе. Молча хлебаем Лилин борщ со сметаной. Маленькая Алинка в садике и некому согреть солнечной улыбкой нашу замёрзшую компанию.
Я думаю, что Харди уехал домой из-за драки с Никсом. Хотя по логике вещей – это Никс должен был с позором бежать из Замка и прятаться от синих очей своей дамы сердца. Очкарик же, наоборот, сидит за столом, победно поглядывая через толстые стёкла на расстроенную Мари.
После похода через подземный ход на автостоянку, я вернулся в свою башню и опять взялся за роман. Правда, всласть поработать мне не дал звонок Марины. Жена на "куре" подыхает со скуки, поэтому обзванивает всех, кого только можно.
– Ты таблетки пьёшь? – задает Марина сакраментальный вопрос. Мамка, блин!
– Ну, что ты, золотко! Как можно не пить? Принимаю по половинке ежедневно во время еды, – обижаюсь я, сердито разглядывая коробочки с лекарствами, давно забытые мною на подоконнике.
– Ох, не верю я тебе, дорогой! – отчего-то сомневается в моих словах Марина. – Позвоню-ка я Лиле. Пусть она за тобой проследит.
Меня охватывает паника. Матриархат рулит!
– Не надо впутывать сюда Лилю! Ты меня унижаешь своим недоверием. Я сам вполне могу о себе позаботиться.
– Знаю я, как ты можешь! – спорит Марина.
Я злюсь. Женщины! Им лишь бы всех опекать. А у моей жены вообще очень развит материнский инстинкт. Я вспоминаю, как Марина катила меня в инвалидном кресле из клиники к машине, как надевала мне ботинки, кормила, купала, бегала в аптеку… Всё-всё! Я больше не злюсь.
Сидящий рядом Эдик неожиданно пускается в грустные воспоминания, отвлекая меня от моих собственных мыслей:
– Знаешь, Вадим, лет десять назад я купил дом в Нашем Городке. Домишко был так себе – настоящая развалина. Дом требовал капитального ремонта, зато и стоил не дорого. Пришлось мне тогда попотеть. С утра я работал на стройке штукатуром-маляром. Десять часов каждый день, кроме субботы и воскресенья. После стройки – ещё три часа у одного крестьянина. Подрабатывал. Богатый был мужик – имел две тысячи свиней.
– И что ты там делал? Свиньям задницы мыл? – спрашиваю я.
– Ну ты скажешь! Нет, конечно, – хихикает Эдик. – Ферма полностью автоматизирована. А я делал всё, что придется. Мастер на все руки.
– Ты рассказывал про дом, – напоминаю я.
Эдик кивает.
– Так вот я и говорю, после подработки у крестьянина шёл строить свой дом. До поздней ночи отделывал, перестраивал. Потом немного спал и опять на стройку. Работал до посинения. Поверишь ли, нет, но я часто плакал от боли в коленях – приходилось подолгу стоять на коленях, когда полы менял.
– А оно того стоило?
Эдик с удивлением смотрит на меня.
– А как же! Сам подумай. Кем бы я был в "совке"? В лучшем случае вкалывал бы на заводе инженегром. Зарабатывал бы на кулёк семечек и пирожок с капустой.
– А здесь?
– Здесь я хотя и работаю штукатуром на стройке, но за толстую зарплату и плюю на всё с большой ёлки. Здесь у меня есть собственный дом с садом, две машины в гараже, жилой прицеп на площадке возле входа. В цокольном этаже – бильярд и сауна. Под крышей – моя художественная мастерская. Своим родителям я выделил уютную квартирку с отдельным входом. У дочери тоже своя комната. Нет, я жизнью доволен.
Я думаю про себя: "Ну и ладно. Интересно, а я своей жизнью доволен?" Ответить на вопрос мне не позволяет Эдик. Он продолжает повествование:
– После того, как я отремонтировал развалину и превратил её в конфетку, мне пришло в голову, что часть расходов можно компенсировать. Я посоветовался со своей Танюшкой и мы сдали второй этаж одной турчанке – тучной, желчной, пожилой бабе с двумя детьми. Её мальчику было пятнадцать, а девочке шестнадцать лет.
– И что же вышло из вашего бизнеса?
Эдик машет рукой.
– Ничего хорошего не вышло. Пролетели мы с Танюшкой, как стая трусов над баней.
– А что случилось?
– Днём наших жильцов было не видно и не слышно. Зато вечером к нашему дому собиралось по три-четыре машины. С визгом тормозов. И начинался концерт: музыка орёт, гогот, песни до утра. Соседи стали мне жаловаться. Я пошёл к турчанке и предупредил, что если она не перестанет собирать у себя шумную компанию, я её выселю. Она утихла на один день. А потом всё началось снова. Да ещё и платить перестала. Говорит мне: "Денег нет". Тогда я сказал: "Выметайтесь. Иначе я вызову полицию".
– Подействовало?
– Да. Полиции они боятся. Баба собрала своих земляков и в тот же вечер выехала. Не поверишь, выносили они холодильник – как будто моих квартирантов в нём тошнило и всё это там засохло – запах стоял на всю улицу. Электроплита была вся в жире, из рук у них выскользнула и ступени едва не расколола. В общем, нелюди.
– Как музыкантов не сажай, лес и горы не запляшут, – туманно соглашаюсь я с Эдиком. Он с безнадёжным лицом снова машет рукой.
– А это чья работа, Никлас? – интересуется Эрих у Бахмана, указывая на закрытую тряпкой картину, которую вчера притащили в столовую Урсула и Баклажан. Полотно всё так же стоит, прислонённое к стене.
Маэстро недоуменно смотрит на картину, потом на управляющего.
– Я не знаю.
На помощь отцу приходит Мари.
– Это моё произведение, – смущённо говорит красавица. – Я хотела сделать подарок.
Никс сразу навостряет уши. Очкарик даже жевать перестал.
– И кому же? – с удивлением спрашивает Бахман.
– Забудь. Это уже неважно, – коротко отвечает Мари.
Никс разочарованно опускает длинный нос в тарелку. Его тяжёлые очки сразу же сползают вниз, но он подхватывает их, не позволяя упасть в борщ.