– Какая ты жестокая, Кларисса! Я так волновался за тебя, когда ты болела.
– Я тебя обманула. Я не болела. Мне просто нужно было, чтобы ты отстал. Я не хотела, чтобы ты нашел меня и узнал, что я здесь. Мне не нравится, когда меня преследуют. У меня есть право на частную жизнь!
Так гораздо лучше. Жестко, зато честно.
– Ты очень дурно поступила, Кларисса. Я был о тебе лучшего мнения.
– Меня не волнует, какого ты обо мне мнения. Я хочу, чтобы у тебя вообще не было обо мне мнения.
– Твой мобильник по-прежнему недоступен, Кларисса.
– Я сменила номер. Мне пришлось сменить его из-за тебя. Я уже миллион раз тебе говорила, что не хочу иметь с тобой ничего общего.
– Я обошел все залы суда, пока искал тебя.
Медленно качаю головой из стороны в сторону:
– Ты что, не понимаешь, что это ненормально?
– Вовсе нет. Это лишь доказывает, как много ты для меня значишь.
Ты распахиваешь руки, словно ждешь, что я сейчас упаду в твои объятья. Как ты мог подумать, что мне этого захочется? Делаю шаг назад.
– Тебе понравилось кольцо, Кларисса?
– Нет.
– Но ты не вернула его. Значит, понравилось.
– Не надо мне ничего присылать. И держись от меня подальше!
Поворачиваюсь, чтобы уйти. Ты хватаешь мою руку. Я вырываю ее:
– Не приближайся ко мне! Меня от тебя тошнит! И от твоих посылок тоже!
– Значит, сначала ты спишь со мной, а потом знать не хочешь? Ты не имеешь права давать мне отставку после всего, что между нами было!
Мозг сверлит фраза из брошюрки:
"Каждый третий преследователь близко знаком со своей жертвой".
– Всего одна ночь. И она ничего для меня не значила. Это моя самая большая ошибка. И я бы никогда ее не совершила, если бы не была пьяна. Если не хуже. Ведь было и еще что-то, не так ли? – На этот раз ты не знаешь, что ответить. – Почему я ничего не помню? Откуда на мне взялись эти отметины? Почему на следующий день мне было так плохо?
Молчание. Да, на этот раз мне есть что сказать, в отличие от тебя.
– Ты с ума по мне сходила, Кларисса, – отвечаешь ты, и я тут же об этом жалею: лучше бы ты молчал. – Ты так страстно отзывалась на мои ласки… умоляла меня делать с тобой разные вещи…
– Я была без сознания! – Я до боли сжимаю пальцами сумку, пытаясь унять дрожь в руках. Выпитый за обедом кофе уже где-то на пути обратно. Я сглатываю. – Что ты подсыпал мне в вино?
– Это просто абсурд, Кларисса! Ты хотела меня – зачем отрицать? Ты хотела меня так же сильно, как я тебя! Ты лежала и наслаждалась.
– Я тебя не хотела! Ни тогда, ни тем более сейчас!
Твои кулаки сжимаются и разжимаются. Твой рот перекошен, лицо сочится ненавистью.
– Сука! – Ты пытаешься совладать с лицом. – Я не хотел, Кларисса. Прости меня. Ты меня очень сильно расстроила, и я не знал, что говорю. Скажи, что ты меня прощаешь!
Брошюрки снова атакуют меня:
"От домашнего насилия в Англии каждый месяц погибает восемь женщин".
Не хочу, чтобы они вот так выпрыгивали на меня из-за угла. Не хочу о них думать. Не хочу им верить. Они как заботливые друзья: нашептывают на ухо неприятную правду, которую я не желаю знать. "Каждый месяц погибает восемь женщин". Предпочитаю думать, что эти цифры просто взяты с потолка.
– Я ухожу. Пойдешь за мной – вернусь в здание суда и скажу охране. Они еще там.
– Скажи, что ты меня прощаешь, и я уйду.
– Я никогда тебя не прощу. Если я еще хоть раз увижу тебя в здании суда, я пожалуюсь судье.
– Я не хотел, Кларисса. Не хотел тебя так называть.
– И на работе я тоже все про тебя расскажу. Расскажу, как ты пришел сюда, расстроил меня и я не смогла справиться с возложенными на меня серьезными обязанностями.
Я не щажу тебя; тошнота прошла, и меня больше не трясет. Я знаю, что мои слова отобьют у тебя всякую охоту приходить в суд.
– Я подам на тебя официальную жалобу в отдел кадров, – продолжаю я. – Они считают, что несут ответственность за тех сотрудников, которых вызывают в суд. – Между прочим, это истинная правда. – Я знаю, тебе не хочется, чтобы на работе узнали, чем ты занимаешься. – И это тоже правда. И злобный огонек, загоревшийся в твоих глазах, это подтверждает. Ты никогда не шлешь мне электронные письма с университетского адреса.
– Нет, ты сука! Ты совсем не та женщина, какой я тебя представлял!
– Да, не та. Ты меня совсем не знаешь. Просто оставь меня в покое. Больше мне от тебя ничего не нужно.
Я ухожу. Ты меня не преследуешь.
В брошюрах пишут, что говорить нужно решительно, четко и недвусмысленно. Что ни в коем случае нельзя пытаться смягчить удар. Что "Нет!" – это абсолютно полноценное предложение. И произносить его нужно твердо и без колебаний.
Вторник
У мистера Турвиля было красное лицо и внушительная фигура. Парик съехал на сторону и едва не падал каждый раз, когда мистер Турвиль вытирал лоб. Бесцветные глаза Доулмена неотрывно глядели в спину человека, который должен был его спасти, а тот тем временем раздавал всем газетные вырезки.
Карлотта Локер сидела на зеленой, усыпанной одуванчиками поляне, одетая в воздушную сиреневую блузку и джинсы клеш. На ногах у нее были легкие кроссовки. Цвет травы удивительно гармонировал с цветом ее глаз; светлые волосы до плеч были распущены и заправлены за уши. Она смотрела исподлобья, слегка нахмурившись, и щурилась от яркого весеннего солнца. У нее был грустный и одновременно храбрый вид, словно она побывала на волосок от гибели и теперь смотрела на все другими глазами. Кларисса недоумевала: со стороны мистера Турвиля было довольно странно показывать им такую фотографию.
Она взглянула на заголовок: "Молодая женщина ускользнула от жестокого насильника и убийцы".
Статья была написана почти три года назад, в самом конце апреля. Подпись под фотографией гласила: "Вверху: Карлотта Локер, едва не ставшая жертвой Рэндольфа Моубрея".
Она начала читать.
Карлотта Локер чудом избежала участи девятнадцатилетней Рейчел Херви, погибшей в августе прошлого года от рук безжалостного маньяка, извращенца и насильника – двадцатишестилетнего Рэндольфа Моубрея. Карлотта – симпатичная двадцатишестилетняя женщина и активная тусовщица – познакомилась с этим жестоким садистом и убийцей в одном из лондонских ночных клубов. Хитрый, расчетливый и высокомерный Моубрей совершенно ее очаровал. "Я с ужасом вспоминаю, как легко я согласилась к нему поехать, – говорит она. – К счастью, я плохо себя почувствовала и поэтому передумала. А потом я узнала, что как раз в тот вечер он убил ту девушку. На ее месте могла быть я!"
Рэндольф Моубрей писал диссертацию о серийных убийцах в литературе. Он преследовал Рейчел несколько месяцев. В тот трагический день он насиловал ее и пытал, а в конце задушил. Тело девушки он спрятал у себя дома под половицами. Его нашли через десять дней. Пропавшую студентку объявили в розыск, по телевидению показывали реконструкцию ее последних перемещений. Судебное разбирательство длилось пять недель – тяжелейшее испытание для семьи погибшей; и оно превратилось в настоящий кошмар после того, как Моубрей заявил, что Рейчел якобы сама его домогалась и настаивала на извращенных сексуальных играх. Убийца утверждал, что эти игры просто вышли из-под контроля и смерть девушки наступила случайно.
По словам начальника отдела сыскной полиции Яна Мэтисона, это одно из самых жутких и чудовищных дел, с которыми ему приходилось сталкиваться за всю его тридцатипятилетнюю карьеру. "Моубрей, – говорит мистер Мэтисон, – безжалостно отнял жизнь у молодой, красивой и талантливой девушки. И свое преступление он совершил с особой жестокостью. Последние минуты Рейчел были наполнены страхом и болью".
– Она притягивает неприятности как магнит, – прошептала Энни.
Кларисса рассеянно кивнула в ответ. Она вспомнила, что читала об этом деле в газетах. На суде говорилось, что за несколько недель до своего исчезновения Рейчел написала на Моубрея заявление, но полиция ничего не стала делать, поскольку у нее не было убедительных доказательств.
"Страхом и болью".
Ей хотелось кричать. Перед глазами стояло избитое, окровавленное, похороненное под половицами тело и обезумевшие от горя родители, вопреки всему возносящие мольбы о том, чтобы их дочь вернулась целой и невредимой.
– Вы продали свою историю в общенациональную газету, – произнес мистер Турвиль, осуждающе глядя на мисс Локер. – Вместе с этим снимком.
– Они не заплатили мне ни пенни. Я была на волосок от смерти. Еще чуть-чуть – и он бы убил меня! – Она сложила щепоткой большой и указательный пальцы, показывая величину этого "чуть-чуть".
– Вы использовали трагическую смерть Рейчел Херви, чтобы привлечь к себе внимание.
– Такое внимание мне не нужно. Они очень мерзко обо мне написали. Извратили все факты. Это очень некрасиво с их стороны.
– Вы утверждаете, что вас изнасиловали. Пока это происходило – если происходило, – остальные находились в соседней комнате. Почему вы не звали на помощь? Почему не боролись?
– Они меня очень крепко держали. А Доулмен угрожал мне ножом. Что до остальных, то они вряд ли мечтали прийти ко мне на помощь, вам не кажется?
– Мисс Локер! Вы прекрасно знаете, что никакого ножа не было! Вы сами этого хотели. Вы лежали и наслаждались.
В этих грубых, издевательских словах было столько яда, что Кларисса не поверила своим ушам.
– Нет! – прорыдала мисс Локер.
Ее оскорбленный взгляд не произвел на мистера Турвиля никакого впечатления. Он переступил с ноги на ногу, отыскивая более устойчивое положение, и горделиво выпятил грудь, словно только что произнес нечто необыкновенно смелое – нечто такое, что до него еще никто не решался высказать.
Они снова сидели в комнате отдыха. У нее в голове непрерывно звучал голос Рэйфа, повторявший одни и те же слова: "Ты с ума по мне сходила, Кларисса. Ты так страстно отзывалась на мои ласки… умоляла меня делать с тобой разные вещи… Ты хотела меня. Ты лежала и наслаждалась".
Энни коснулась ее плеча:
– Кларисса? Пора домой.
Остальные присяжные уже потянулись к лестнице вслед за приставом. Было всего половина третьего, но их отпустили, поскольку у судьи возникли какие-то другие дела.
– Вы плохо выглядите. Вам нехорошо? – спросил Роберт, испытующе глядя ей в лицо.
– Все отлично. – Она попыталась улыбнуться. – Я просто не выспалась.
– Погуляйте сегодня как следует. Подышите свежим воздухом. В последнее время нам его не хватает.
– Хорошо, – ответила она. – Я попробую.
10 февраля, вторник, 16:30
Захожу домой и швыряю сумку на пол. Не снимая ни пальто, ни шапку, стремительно натягиваю две пары шерстяных носков, обуваю сверху резиновые сапоги и выбегаю обратно.
Машинально сканирую улицу: взгляд вверх – взгляд вниз. Никаких следов твоего присутствия. Я иду в парк. Настолько быстро, насколько позволяет обледенелый тротуар.
Нужно пойти туда, где мне хорошо. Туда, где я смогу подумать. Я должна убедить себя, что убийцы, которые пытают своих жертв и прячут их трупы под половицами, существуют только в газетах. Внушить себе, что выйти после ужина на прогулку – это нормально, даже если на улице уже начинает темнеть. Если постараться как следует, это может получиться.
Парк совершенно круглый. Я представляю его в виде гигантского циферблата. Захожу в главный вход с чугунными воротами: шесть часов. Поворачиваю налево, по часовой стрелке, и иду по окаймляющей парк дорожке к девяти часам. Я всегда ориентируюсь по делениям циферблата, которые мысленно расположила вдоль ограды. Большой газон в центре парка завален снегом. Ходить по нему невозможно.
Восемь часов. Налево отходит тропинка к обрыву, поросшему искривленными деревьями. С обрыва открывается мой любимый вид на Бат. Здание аббатства вот-вот зальют лучи голубого света.
Дорожку посыпали. Можно идти быстро. Ускоряю шаг и с наслаждением чувствую, как кровь бежит по жилам, а лицо обвевает легкий ветерок. Здесь очень тихо; в предзакатном свете все кажется таинственным и умиротворенным. Дети, наверно, думают, что снежный холм на газоне – это волшебное царство. Под ногами хрустят ветки: единственный звук, который я слышу. Холод всех разогнал по домам. Сегодня парк принадлежит только мне.
Двенадцать часов. Половина круга. Самая дальняя от входа точка. На детской площадке никого; качели легонько поскрипывают, словно на них резвятся привидения.
И тут появляешься ты:
– Привет, Кларисса.
Можно подумать, это неожиданная встреча старинных друзей.
– Я припарковался у твоего дома.
Словно это не ты вчера пробрался в суд; словно ты не услышал ни единого слова из тех, что я тебе сказала у закрытого кофейного киоска.
– Я уже разворачивался, когда увидел, что ты идешь в парк.
Ты что, профессиональный преследователь? Ты держишься так близко, а я даже не догадываюсь, что за мной наблюдают! Не понимаю. Я ничего не видела. Ничего не слышала.
– Потом ты исчезла, и я уже думал, что потерял тебя. Но я тебя нашел.
Какая неожиданность. Ты всегда меня находишь. Всегда. Разве когда-нибудь было иначе? Но на этот раз виновата я сама. Только я и никто другой. Я поддалась дурацкому порыву и не позволила страху удержать меня дома.
"Вернем себе ночь". Когда мы с Ровеной учились в университете, это движение казалось нам очень важным. Мы ходили на митинги и думали о женщинах семидесятых. Но мы ошибались. И они тоже. Сейчас не ночь – правда, скоро уже стемнеет. Мне не следовало приходить сюда, не следовало игнорировать свой страх перед темнотой! Больше я никогда не повторю этой ошибки.
Может, срезать? Ринуться прямо через круглый газон? Это кратчайший путь, но снег слишком глубокий… Глупо. Я всю ночь буду через него продираться. А еще там слишком много деревьев и кустов, которые дают слишком много тени. Я не поддамся искушению и не сойду с тропинки, как Красная Шапочка. Я очень хорошо понимаю мораль таких историй.
Краем глаза я вижу, как ты показываешь куда-то в сторону трех часов.
– Я припарковался вон там. Могу тебя подбросить.
Это настолько нелепо, что мне следовало бы рассмеяться. Но я не могу. Я в полной растерянности. Воображаю, что ответила бы Энни.
"Идиот", – сказала бы она. "Я вообще-то вышла погулять", – сказала бы она. "С какой стати меня куда-то подбрасывать?" – сказала бы она. "Избавь меня от своего присутствия", – сказала бы она.
– Я пытаюсь быть любезным. Пытаюсь забыть, что ты сделала вчера, Кларисса, и не только вчера. Пытаюсь забыть все твои грубости и оскорбления. Но ты не облегчаешь мне задачу!
"Просто оставь меня в покое. Больше мне ничего от тебя не нужно". Ты что, меня не слышал?
– Ты должна сказать, что прощаешь меня за мои вчерашние слова, Кларисса. Ты ведь знаешь, что я не хотел тебя так называть. Я сильно разозлился. Ты вела себя вызывающе!
"Я никогда тебя не прощу". А как насчет этого? Это до тебя тоже не дошло? Брошюрки абсолютно правы: не нужно вступать с тобой в разговоры, даже самые короткие.
Я иду против часовой стрелки. Иду так быстро, как только могу. Не смотрю по сторонам. Интересно, я вообще вернусь сегодня домой? Нельзя так думать; надо попытаться убедить себя, что я преувеличиваю. Одиннадцать тридцать. До чугунных ворот идти еще минут пять. Я возвращаюсь назад той же дорогой: не хочу оказаться рядом с твоей машиной.
– У тебя на той неделе были критические дни.
От неожиданности я поднимаю глаза – и тут же отвожу их. Ты самодовольно ухмыляешься, словно сыщик, получивший информацию из надежного источника. Я не спрашиваю, как ты узнал. Но я об этом думаю.
– Я тебя знаю, Кларисса. Знаю лучше, чем кто-либо другой. Вот почему у тебя было плохое настроение, правда? Вот почему ты солгала мне, что болеешь, испортила вечер в ресторане и надула меня с театром… Это все гормоны! Я стараюсь простить тебя за все, что ты сделала, Кларисса. Стараюсь понять тебя.
Я поскальзываюсь, хотя дорога посыпана солью. Ты подходишь ближе, заставляя меня отшатнуться.
– Я просто хотел помочь! Ты могла упасть и пораниться.
"И кто был бы в этом виноват?" – спросила бы Энни.
– Не нужно читать брошюрки про преследователей, Кларисса. Ты же знаешь, что это совсем не то.
Откуда ты вообще знаешь про брошюрки??
Я молчу. Я прекрасно знаю, что спорить с тобой бесполезно. Ты только что произнес слово "преследователь" и даже не понял, что говоришь о себе.
"Три из четырех жертв знают своего преследователя", – вот что еще они пишут. Я бы очень хотела тебя не знать.
Продолжаю идти по тропинке. Одиннадцать часов. Далеко я не ушла. Оглядываюсь в поисках видеокамер: ни одной. Я так и знала.
– Ты сама хотела, чтобы я тебя нашел, Кларисса. Сама хотела, чтобы я пошел за тобой.
Если я закричу, никто не услышит. И я не уверена, что голос меня послушается.
– Мне нравятся твои новые духи, Кларисса.
Они уже выветрились. Я знаю это совершенно точно. Я брызгалась еще утром: чуть-чуть за ушами, чуть-чуть сзади на шее. Так меня учила мама. Она всегда говорила, что с духами нельзя перебарщивать.
– "Белая гардения". Ты и сейчас ими пахнешь.
И давно ты стал таким экспертом в парфюмерии?
– Пойдем в машину и поговорим в тепле.
Вперед. Вперед. Вперед.
– Я включу печку.
Быстрей. Быстрей. Быстрей. Не падать. Не падать. Не падать. На тебя я не смотрю. Моя цель – чугунные ворота.
– Мы не туда идем, Кларисса!
Ты хватаешь мою руку. Сначала я чувствую это, а потом уже вижу.
– Я старался говорить с тобой разумно, Кларисса. Но ты меня не слушаешь.
Пытаюсь вырвать руку. Ты усиливаешь хватку. Я вдруг замечаю твои облегающие кожаные перчатки.
– Теперь все будет по-моему.
Желудок подкатывает к горлу: я понимаю, что никогда не видела тебя в перчатках. Озираюсь по сторонам. Парк по-прежнему пуст. Говорю, чтобы ты убрал от меня руки и отпустил меня немедленно. Бесполезно. Ты не реагируешь.
– Пожалуйста, пойдем со мной, Кларисса, и поговорим. Нам нужно поговорить.
Ты уже успел протащить меня несколько футов – в направлении, в котором я идти совершенно не хочу.
– Как поживают твои родители?
Можно подумать, ты с ними знаком. Можно подумать, мы просто гуляем и болтаем, как старые друзья. Можно подумать, ты не тянешь меня силой. Ты как будто считаешь, что если будешь говорить о нормальных вещах, то твое поведение тоже покажется нормальным! Это было бы смешно, если бы не было так ужасно.
– Я и не знал, что у них дом с видом на море.
И тут меня наконец осеняет. Теперь я знаю. Знаю, как ты все это разнюхал.
В пятницу рано утром ты прокрался к моему дому и стащил мой черный мусорный пакет, в котором среди прочего хлама лежали использованные прокладки.
Извращенец . Теперь это говорит не голос Энни у меня в голове. Говорю я сама.