– А ты ее в породе выгодней загонишь, – стал уговаривать ее Чуня. – Книжка ценная, кожаная…
Раиса сморщила свой носик-пипочку, а я, сама не знаю почему, протянула руку:
– Дай погляжу.
Покладистый Чуня улыбнулся во все свои три зуба – два вверху и один внизу:
– За погляд денег не беру. Я погладила обложку записной книжки – она была нежная, как лайковая перчатка, – и раскрыла ее: надо же, чистая, с латинским алфавитом к тому же. И бумага отличная. Перелистала разок, другой, что-то не давало мне покоя, и все тут…
– Да новая она, новехонькая, – без устали рекламировал свой товар Чуня, – ни одной буковки нет… Давай мне на бутылку пива, а сама в Москве в три раза дороже загонишь.
А я все вертела книжку в руках, в то время как в моей душе зрело какое-то смутное предчувствие.
– Ну отличная же вещь, – не унимался предприимчивый Чуня, – кожа натуральная, лист, видала, какой лощеный…
Поддавшись на его уговоры, я еще раз перелистала записную книжку от корки до корки и сделала неожиданное открытие: страничка с латинской буквой L в ней отсутствовала, кто-то аккуратно ее вырвал.
У меня перехватило дыхание.
– Не хватает одной странички, – пролепетала я.
– Чего там еще не хватает! – обиделся Чуня. – У самой у тебя не хватает. Знаешь, сколько такая в ларьке стоит!
– Где ты ее взял? – насела я на Чуню.
– А что, что такое? – заморгал он хитрыми глазенками – похоже, я его напугала. – Не хочешь, не бери, я не заставляю. – Он сунул записную книжку за пазуху и зашагал прочь, да так быстро, словно у него моторчик невидимый включился.
Теперь настала очередь пугаться мне: сейчас, сейчас Чуня убежит копаться в мусоре, а я так ничего и не узнаю.
– Эй! – побежала я за ним. – Стой! Чуня прикинулся глухим. Тогда я забежала вперед и преградила ему дорогу.
– Слушай, куплю я у тебя эту книжку. Ты получишь не на бутылку пива, а на бутылку водки, если расскажешь, где ты ее взял, – тихо, но твердо сказала я.
То ли Чуня обалдел от масштабов, вернее, объемов внезапно свалившегося на него счастья, то ли попросту в него не поверил, но немедленного согласия на мое выгодное предложение с его стороны не последовало. Что до присутствовавшей при этом Раисы, то она держала нейтралитет, который, судя по нездоровому блеску в глазах, давался ей с трудом.
Я дала слабину и принялась самым позорным образом торговаться:
– Ну на две бутылки… Чуня заколебался:
– Покажи!
– Что? – я не поняла.
– Что-что, деньги…
Я было полезла за подкладку, но тут произошло нечто, заставившее меня позабыть о заветной кожаной книжке с вырванной страницей. В нескольких шагах от нас разыгралась очень даже нешуточная потасовка. То, что случилась она из-за добычи, – не знаю уж, из-за чего конкретно, но это нечто, несомненно, представляло какую-то ценность, – я поняла позже, а в тот момент просто наблюдала, разинув рот, как несколько грязных мужиков исступленно лупцуют друг друга. Потом двое из них оказались на земле, а остальные стали бить их ногами, неторопливо и деловито: сначала один стукнет и отойдет, за ним – другой, что-то вроде очереди образовалось. При этом избиваемые не сопротивлялись, лежали ничком в грязи и прикрывали головы руками. Те же, что в драке не участвовали и не пытались остановить или урезонить драчунов, продолжали себе молча копаться в мусоре.
– Они же забьют их до смерти! – Я поискала сочувствия у Чуни и Раисы, но их лица оставались непроницаемо-равнодушными. Мне стало страшно.
Не знаю, чем (бы все это кончилось, не появись на свалке новые действующие лица. Это были крепкие люди в камуфляже, каждый был похож на бугая, выпроводившего меня с Курского вокзала, и откуда они взялись, один бог ведает. У меня лично создалось такое впечатление, будто они упали откуда-то сверху, с облака, например, потому что ни вертолета, ни какого-либо еще летательного аппарата поблизости не наблюдалось.
Я обернулась к Чуне и Раисе, чтобы понять, что они думают по этому поводу, но их след уже простыл. Я растерянно завертела головой и разглядела, как мохеровая Раисина шапка мелькнула в редком перелеске. Не знаю, какое чувство во мне проснулось, шестое, седьмое или восьмое, но я незамедлительно последовала примеру. Что называется, со всех ног.
Я бежала, не оглядываясь и, кажется, даже зажмурившись. Если б могла, я бы и уши заткнула, чтобы ничего не слышать. А над мусорными терриконами стоял густой мат-перемат, перемежаемый отрывистыми командами "Лежать, сволочь!" или "Стой, падла!".
Выскочив на дорогу, я на мгновение остановилась, чтобы отдышаться и оглядеться. Я ведь понятия не имела, в какую сторону бежать. Страшно обрадовалась, завидев впереди улепетывавших во все лопатки Раису и Чуню, прибавила скорость и довольно скоро их догнала. Поравнявшись с Чуней, я, совершенно обессилевшая, не без удивления отметила, что тщедушный бомж даже не запыхался. Прямо "пан Спортсмен" какой-то!
– И долго еще бежать? – Я хватала ртом воздух, как рыба на берегу.
Чуня не ответил, но свернул с дороги в поросший кустарником овраг. Мы с Раисой переглянулись и повторили его маневр. Только здесь Чуня позволил себе расслабиться и рухнул прямо в сугроб. Раиса растянулась слева от него, а я справа.
Мне было так жарко, что я совсем как в дошкольном детстве зачерпнула полную пригоршню снега, набила им рот и минут пять, пока он не растаял, чувствовала себя наверху блаженства. Я полежала еще немного, и во мне обнаружились силы для того, чтобы поменять лежачее положение на сидячее. Очень даже благоразумное решение, между прочим, учитывая минусовую температуру.
– И часто вы так бегаете? – поинтересовалась я у Чуни, все еще пребывающего в прострации.
– По мере необходимости, – буркнул тот, повернулся на бок и поджал ноги к животу, словно спать собрался. – Выпить бы сейчас… – мечтательно произнес он.
Я вспомнила про записную книжку в кожаном переплете и собственное обещание отвалить Чуне на две бутылки водки.
– Книжку не потерял? – спросила я у него.
– Тут она, – Чуня похлопал себя по впалой груди. – Тут родимая. А что?
Ну и хитрец, не иначе цену набивает.
– А то, что наш договор остается в силе. При условии, что ты расскажешь, где ты ее добыл.
– Вот пристала как банный лист, – поморщился Чуня, – где добыл, там уже нет. – А потом посмотрел на меня испытующе:
– Точно дашь на две бутылки?
– Точно, – кивнула я.
– Ну ладно, – Чуня уселся, скрестив ноги по-турецки. – Я его подобрал, один чудак выронил, а я подобрал.
– Чудак? Почему чудак? Хитрые Чунины глазки стали узенькими, как щелочки:
– Да потому что он вроде тебя все выспрашивал да расспрашивал, тоже Аликом интересовался, не знаю, тем ли, другим… А тут эти шакалы налетели и загребли его.
– Шакалы это кто?
– Ну, менты, кто же еще, те же, что сегодня. ОМОН или как его… У них нынче рейд, ну и в тот раз… Стали его шмонать, а он такой упакованный оказался, – Чуня понизил голос, – с доллярами… Шакалы, конечно, его замели, а книжка эта выпала, когда менты у него по карманам шарили…
Нужно было видеть физиономию Раисы, когда та услышала про "долляры", такая она стала пунцовая.
– Он… он что же, нашел эти баксы? – прикинулась я дурочкой.
– Щас, нашел, – фыркнул Чуня, – при нем чего только не было, даже этот, как его… ну, телефон…
– Мобильный, – подсказала я автоматически.
– Точно. – Чуня все еще пугливо оглядывался.
– И что потом? – не отставала я.
– Говорю же, замели его, замели, – похоже, Чуне поднадоел наш разговор. – Кинули в свою ското возку и увезли, они всегда кого-нибудь забирают, для плану, видать… Оформят там протокол, намнут бока и выпустят. Я сам там был один разок. – Чуня сплюнул. Похоже, не очень они были приятные, воспоминания о времени, проведенном в обществе омоновцев.
– И когда это было?
– Когда меня замели?
– Нет, того, с баксами и мобильником…
– А-а-а… – Чуня призадумался, – на той неделе вроде, а может, на позапрошлой.
Я отвернулась и сунула руку за подкладку пальтишка Шапокляк. Чуня честно заработал на две бутылки.
При виде денег Чуня напрягся, как дворняга при виде кота, даром что беззубый. Того и гляди с рукой отхватит. Даже Раиса вперед подалась. А я струхнула не на шутку. Много ли я знаю об этих выброшенных на обочину жизни людях? Что, если они не такие миролюбивые, какими кажутся на первый взгляд? Но все обошлось. Счастливый Чуня спрятал за пазуху деньги и отдал мне записную книжку Парамонова, в этом я уже не сомневалась. Мозаика мало-помалу складывалась. Пока что все сходилось: Парамонов, который тоже искал Алика (по старой ли дружбе – или из-за совместной нефтяной идеи – мне неведомо), приезжал на эту же самую свалку, где и попал под горячую руку проводивших очередной рейд омоновцев. А дальше, как любил говаривать принц Датский, тишина. Точнее, темнота.
Я снова воззрилась на мусорокопателя Чуню, ведь это он видел Парамонова последним:
– И что с ним стало потом, как думаете?
– С кем? – отозвался занятый созерцанием денег Чуня.
– Ну с тем, кто потерял эту книжку…
– А, с этим чудиком… Да откуда ж мне знать… Наверное, отвезли в обезьянник – есть у них такой на станции, и обобрали, подержали немного, протокол составили и отпустили. Они всегда так делают.
– Значит, у них это должно быть зарегистрировано… – пробормотала я задумчиво.
– Чего не знаю, того не знаю, – рассудительно заметил Чуня, – у них там такие порядки, короче, что хотят, то и делают. Главное – им не попадаться. А то они такие, что и с электрички сымают, и лучше не спрашивать почему. У меня видала сколько зубов? – Чуня осклабился. – А когда-то было больше, когда-то я бутылки зубами открывал.
– Да ну! – притворно восхитилась я. На самом деле я видала номера и покруче. Лет пять назад класс гитары в нашем ДК вела дамочка, открывавшая пивные бутылки надетым на палец обручальным кольцом. Впрочем, она скоро спилась, и ее уволили.
Глава 15
КАЖЕТСЯ, Я НАШЛА ПАРАМОНОВА
С Чуней и Раисой я распрощалась в овраге, поскольку теперь, когда я выяснила, что произошло с Парамоновым, наши дорожки разошлись. Они намеревались вернуться на свалку, предварительно убедившись в том, что "шакалы" оттуда убрались, а я собралась на станцию – выяснить судьбу Парамонова после того, как его увезли в "обезьянник". Своих планов я не афишировала, но проницательный Чуня посоветовал мне напоследок:
– Лучше ты к ним не суйся, а то сразу заметут. Они с бомжами даже не разговаривают.
Толковое замечание, между прочим, особенно после того, что я видела на свалке, да и перспектива оказаться в кутузке меня как-то не вдохновляла.
И что теперь делать? Может, позвонить майору Сомову? А наш договор с Самуилом? Вот именно. И потом, Самуил помешан на Парамонове не меньше моего. Доберусь до станции, найду там телефон… Словом, в тот момент я решила, что нашла выход из ситуации, но вскоре выяснилось, что никакой это не выход.
А началось все с того, что до станции я добиралась целый час. Сначала не было автобуса, а когда он наконец подкатил, то сломался, едва отъехав от остановки. Потом, когда я все-таки очутилась на станции, то не нашла ни одного телефона, с которого можно было бы позвонить в Москву. Какая-то сердобольная старушка посоветовала мне отправиться на почту, но, узнав, что это чуть ли не дальше знаменитой свалки, я поняла, что быстрее до Москвы доеду. В конце концов так я и поступила, хотя и без особенного энтузиазма.
Дальше все было просто. Я взяла из камеры хранения сумку с одеждой и снова переоделась в туалете. Мое второе перевоплощение не заняло много времени, и уже через десять минут я выглядела среднестатистической молодой женщиной, каких в Москве тысячи и тысячи, правда, уверенности мне это не прибавило. Сунув тряпки, в которых я изображала бездомную, в сумку, я направилась к ближайшему телефону-автомату и набрала номер Палтуса. Номер не отвечал. Один раз мне понадобился этот лис Самуил – и на тебе.
Я призадумалась. Потом, взвесив все или почти все "за" и "против", позвонила майору Сомову. На этот раз телефон отозвался энергичным баском, ответившим мне, что майор Сомов будет только завтра. Я чертыхнулась, предварительно повесив трубку. Вот и надейся на них в следующий раз! Лишний раз убедилась, что в любом деле нужно рассчитывать только на себя.
Здравый смысл подсказывал мне, что лучше отправиться домой и уже оттуда время от времени названивать Палтусу или дождаться завтрашнего дня, когда появится майор Сомов, но я его не слушала. Я в очередной раз махнула рукой на элементарное благоразумие и навострила лыжи в обратный путь, все туда же, на тридцать седьмой километр.
"А что, – убеждала я себя дорогой, – скажу, что я его жена, и спрошу, задерживали они Парамонова или нет. Вежливо так спрошу, не повышая голоса. И посмотрю на их реакцию. А уже потом сориентируюсь, как действовать дальше. Ну да, да, я не стану утверждать, что Парамонов у них был, прикинусь дурочкой, скажу, что разыскиваю его везде…"
Можете не верить, но тогда мне казалось, что эта моя "легенда" не вызовет сомнений у "шакалов" с тридцать седьмого километра.
Через сорок минут, когда я выходила на платформу тридцать седьмого километра, уже начинало смеркаться, и приземистое здание станции и маленькая безлюдная в этот час площадь перед ней выглядели особенно бесприютно. Я подняла воротник пальто и ступила на мост, ведущий через железнодорожные пути, спустилась по обледеневшим ступенькам, остановилась, чтобы перевести дух, хватила морозного воздуха и закашлялась. В этот момент дверь станции распахнулась, и на площадь вышел человек в камуфляже. Я вздрогнула: возможно, это был один из тех, что приезжали на свалку отлавливать бомжей-мусорокопателей.
Омоновец шумно высморкался в снег, вытер руку о штанину и зашагал в сторону ларька, увешанного разноцветными фонариками, какими украшают новогодние елки, а я пересекла площадь и толкнула дверь неказистого здания станции, состоящего из двух небольших зальчиков. В первом были билетные кассы и скамьи, на которых сидели человек пять-шесть, обшарпанная дверь с табличкой "Дежурный по станции" и ничего похожего на "обезьянник", о котором мне так красочно рассказывал Чуня.
Я прошла в следующий зал, еще более грязный и заплеванный, где, собственно, и обнаружила искомое: замызганную дверь с надписью "Милиция", банально соседствующую со смердящим станционным туалетом, который за три версты найдешь по специфическому запаху.
– Неплохо устроились, – хмыкнула я и потянула на себя дверь знаменитого "обезьянника". За нею обнаружилось нечто похожее на конторку, за которой, подперев голову кулаком, восседал белобрысый жлоб в сером милицейском кителе. Он курил вонючую папиросу, стряхивая пепел прямо на затоптанный пол. Дверь я предусмотрительно оставила приоткрытой (надеюсь, после того, что я увидела и услышала на свалке, такая моя осторожность никому не кажется странной), а потому в комнату потянуло сквозняком и стойким амбре из сортира.
Милиционер поморщился и недовольно посмотрел на меня.
– Здрасьте, – пробормотала я, переминаясь с ноги на ногу.
– Здрасьте, – отозвался он без какого-либо намека на приветливость. Взгляд у него был тяжелый и пристальный. Ну просто рентген.
Я сделала пару шагов к конторке и только после этого заметила еще одну дверь, справа, а за нею – железную решетку. Как в тюрьме. Что за ней, можно только предполагать, но именно там, как я предполагала, держали Парамонова чуть больше недели назад. Бросили на нары, или как там у них называется… Бр-р, пожалуй, это слишком даже для него.
– Вы что хотели? – дежурный за конторкой поскреб за ухом желтым пальцем.
– Я… Тут у вас… В общем, я хотела узнать, не было ли у вас моего мужа.
– Когда? – коротко и деловито осведомился он и склонился над своей конторкой.
– Да я точно не знаю, девятого, десятого… – голос мой дрожал, мне и притворяться не надо было.
– Как фамилия?
Бац – на конторке возникла толстая бухгалтерская книга в сером переплете.
– Па… Парамонов. – В горле у меня пересохло от волнения.
– Парамонов, Парамонов… – Дежурный шумно перелистывал страницы своего гроссбуха, роняя на них пепел со своей цигарки. – Нет, не было такого, ни девятого, ни десятого, ни одиннадцатого, ни двенадцатого…
– Да вы получше посмотрите… – меня уже трясло. – О… Он непременно должен был… Ну проверьте, проверьте… Такой худой, высокий, нервный, он… он совершенно неприспособленный… Вы посмотрите еще раз.
– Все у нас тут нервные и неприспособленные, – недовольно буркнул дежурный. – Ну не было, не было у нас никакого Парамонова, в журнале такой не значится.
– А… может, его не записали в журнал?
– Вы хоть соображаете, что говорите? – дежурный повысил голос. – Мы всех записываем, по закону так положено, и протоколы составляем. – В слове протоколы он делал ударение на первом слоге.
– Но как же так… – У меня было ощущение, что земля уходит из-под моих ног. Я была уверена, что там, на свалке, был именно Парамонов, а этот милицейский дежурный не может найти его в своем поминальнике.
На конторке зазвонил телефон, милиционер рывком сорвал трубку и гаркнул браво:
– Дежурный Быков слушает. Судя по тому, сколько раз за время разговора дежурный Быков рапортовал "есть" и "так точно", его долго и нудно инструктировало вышестоящее начальство.
Все это время я подпирала стенку и ждала, когда у милицейского начальства кончатся инструкции, чтобы задать дежурному Быкову еще один вопрос, а заодно от нечего делать рассматривала все, что попадало в поле моего зрения. Когда комнатушка дежурного была изучена мною до распоследней трещинки на потолке, я переключилась на видный мне в приоткрытую дверь кусок станционного зальчика. Там тоже не происходило ничего особенного, только уборщица гремела ведрами в сортире. Я даже разглядела ее черный халат, швабру и унитаз – уборка была в самом разгаре.
Наконец дежурный положил трубку на место и уставился на меня с некоторым удивлением: мол, ты еще здесь?
Я набралась нахальства и спросила:
– А кто дежурил в те дни, девятого и десятого?
На ответ, если честно, я не очень-то рассчитывала. А что, он вполне мог сослаться на какую-нибудь служебную тайну.
Однако дежурный Быков продемонстрировал поразительную покладистость и вновь пододвинул к себе свой гроссбух:
– Девятого – Сафронов, десятого – Азраткин.
– А когда они будут дежурить в следующий раз?
– У нас дежурят по сменам, – он спрятал учетную книгу в стол, – значит, Сафронов будет завтра, а Азраткин послезавтра.
– Спасибо, – прошептала я и вышла за дверь.
Остановилась у большого окна, выходящего на площадь, за которым было совсем темно. Только ларек, украшенный елочными гирляндами, подмигивал фонариками редким прохожим. Все, что мне оставалось, – вернуться в Москву, а я почему-то медлила, словно ждала чего-то.
– Иди на улицу, к ларькам, – приказал кто-то за моей спиной.
Я обернулась и увидела пожилую женщину в черном халате уборщицы. У женщины было простое широкое лицо.