Пресловутое Общее Объединенное Дело - это было очередное выступление Генпрокуратуры против Клеонского и группы олигархов по обвинению в неуплате каких-то там суперналогов со сверхприбылей, что происходило довольно регулярно и было связано с тем или иным небольшим изменением внешнего курса государства. У таких людей, как Турецкий или тот же Денис Грязнов, имелась на этот счет достаточно определенная точка зрения, но для Гордеева все это, по большому счету, принципиального значения не имело. У него была своя задача, которую он неутомимо и неуклонно выполнял, - исполнение собственных профессиональных обязанностей, напрямую связанный с этим карьерный рост и всего-навсего - чистая совесть каждый день и каждую ночь (что немаловажно, поскольку обеспечивает хороший и крепкий сон). Говоря попросту, Юрий Петрович не брался за дела, от которых нехорошо попахивало, и уж тем более за те, где его потенциальными подзащитными фигурировали заведомые мерзавцы.
Стоя на крыльце, поджидая Рудника и думая мельком о том, какое впечатление произведет его машина на видавших всякое не самых бедных жильцов дома на Башиловке, Гордеев сконцентрировался на мысли о том, почему Руднику понадобился такой запас времени, учитывая, что в Генпрокуратуре их ждали лишь в половине десятого. Даже с учетом московских пробок времени было больше чем достаточно. Скорей всего, чтобы уточнить диспозицию. Вероятно, они заедут в какое-нибудь уютное местечко в центре, выпьют по чашке кофе (впрочем, нет, кажется, Рудник, старый гипертоник, кофе больше не пьет, предпочитает зеленый чай с молоком) и все еще раз спокойно обсудят.
Гордеев догадывался, что за свою многолетнюю юридическую карьеру Рудник бывал во всяких ситуациях, разных ролях, в том числе неоднократно - и в роли свидетеля, и, возможно, даже обвиняемого (в 70-е годы он дружил со многими видными диссидентами, так что не исключено), но было очевидно, что сейчас Рудник нервничал. В воздухе сильно пахло жареным.
Гордеев снова машинально посмотрел на часы. 7.10. Странно. Всем было известно, что среди многочисленных странностей и чудачеств Рудника непунктуальность уж никак не значилась. И тут в кармане пиджака ожил мобильный телефон. Гордеев вытащил свою "моторолу" последнего поколения, и сразу же все объяснилось.
- Юра? - Густой бархатный голос Рудника сразу же успокоил, как хорошая доза армянского коньяка. - Ситуация немного изменилась. Выезжайте на своей машине. Встретимся прямо на Большой Дмитровке. Мне, к сожалению, еще придется кое-куда заехать.
- На Большой Дмитровке? - машинально переспросил Гордеев. - В смысле у Генпрокуратуры?
- Ну да.
- Через сколько вы там будете?
- В двадцать минут десятого. И ради бога, Юра, не созванивайтесь постоянно с Турецким.
Гордеев выключил телефон и удивленно покрутил головой: откуда Рудник это мог знать? Разве что он тоже сегодня уже успел поговорить с Александром Борисовичем и тот ему сказал? Ну да, это самое вероятное, конечно.
2
На бегу хорошо думается.
Мысли легкие и быстрые, а короткие перерывчики - оп-па! - только подстегивают их полет. Да что там - получается, как у Юлия Цезаря - сразу о многом подумать, причем одновременно. Это выходило так странно - вдруг выскакивало откуда-то слово, скажем "ложе", и начинало вертеться и так и сяк.
Позавчера, когда Локтев так же бегал, он придумал, из чего сделать ложе, кровать. А еще решил укоротить приклад своего винтаря и утоньшить ложе, чтоб было удобнее таскать по лесу. Думал об озере, лежащем в глубокой ложбине, из-за чего вода в нем всегда казалась черной. О ложном следе, который оставили не шибко хитрые злодеи, - Локтев эту хитрость легко раскусил и изловил негодяев.
А вот, например, сейчас Локтев думал о завтрашнем приезде дочери с женихом, о тропинке, которая осталась в стороне, о сбитых травинках, о единственном патроне, о четырех браконьерах, за которыми, собственно, и гнался, и даже слегка философски - о собственной жизни.
А слово, между тем вертевшееся в голове, было - "коса".
"Значит, Анастасия приедет к вечеру. Это хорошо. Посидят, выпьют - и спать… Душ на заднем дворе вполне цивилизованный, Настюшка сможет с дороги вымыть свои пышные волосы и заплести в тяжелую косу до пояса. А ловкое ложе - это как раз для жениха.
Оп-па - через поваленную пихту. По тропинке было бы легче, но намного дальше, та петляет и делает широкую косую дугу…
Надо будет выправить косу, скосить еще две лужайки и набить кормушки для косуль. Те уже так обленились, сами щипать не хотят, идут к кормушкам… Да и вообще, надо расчистить пространство, а то к концу лета многие травы поднимаются до трехметровой высоты, а знаменитая медвежья дудка - до всех четырех. А "лопух"-белокопытник?!
И-и-ух. Тут не налететь бы на яму…"
Браконьеры иногда копали глубокие ямы и прикрывали сверху ветками - авось туда свалится медведь. Или лесник.
"А накось выкуси. Я не первый день в тайге…
Да-да, правильно, выпьют немножко, окосеют слегка, мило поговорят о неважном, не до ссор будет. А что за жених - интересно, между прочим. Косая сажень в плечах? Или умный? Или, бывают же на свете чудеса, все сойдется разом…"
Того, что у жениха дочери достоинств может не быть вовсе, Локтев даже и не предполагал…
Следы чужаков Локтев нашел как раз на озерной косе. Может, отсюда и выскочила эта многообразная до навязчивости "коса"?
Вот теперь он мчался через ночной лес, держа на весу винтовку. Летел почти бесшумно. Он уже настигал браконьеров, уже все чаще пощипывал свою бороду с густой проседью - дурная привычка, появившаяся с тех пор, как борода слишком отросла. Привычка, выдававшая его волнение. Впрочем, кому выдававшая? Где здесь сыскать человека, который знал бы его настолько хорошо?
Хотя причина для волнения формально действительно имелась. У него был всего один патрон. И тот не в стволе, а в кармане. Мог этот патрон вообще не брать. Но так втемяшилось с прежних времен, с прошлой его работы, что раз есть оружие, то должен быть и патрон. Стрелять Локтев, конечно, не собирался. Еще ни разу за свою лесническую, с позволения сказать, карьеру он не стрелял в людей. Хотя иногда совсем близко было.
"Оттаскать бы ее за эту косу, - все-таки вырвалось наболевшее. - И вообще…
Оп-па…"
Тут остановились.
"Так-так-так… Устали. Если бежали От меня, то теперь ищи-свищи, если просто так, от страха - найду…
Тьфу, сбрить, что ли, эту бороду. А чем? Разве что той же косой. Или не стоит? И так выщиплю ее всю…
И.в кого только дочь такая пошла? Мать она не помнит. В меня?.."
Совсем близко. Локтев чуть не споткнулся от неожиданности. Взревел мотор.
"Ну все, сейчас укатят. Не успел. Не успел…
Нет, буду молчать, слова ей не скажу. Пусть там хоть что - хоть без косы, хоть покрасилась, хоть… хоть татуировку себе сделала (не дай бог!) - буду молчать. Это ж мука какая-то!..
Теперь свернуть сюда, сюда, в сторону, все-таки на тропу надо выходить, они туда вырулят… Только бы патрон не понадобился…"
Он, конечно, рассчитал точно, выскочил на широкую тропу как раз в тот момент, когда из-за пригорка вырвались снопы света, машина мчалась прямо на него. Локтев завел руку с винтовкой за спину, она спряталась за его широкой спиной, ложе удобно лежало в ладони - не зря он над ним трудился.
Ярко светила полная луна, машина летела, а Локтев стоял, чуть склонив голову, и пощипывал волосы из бороды. Свет фар его не ослепил, он специально смотрел в землю, словно не видел несущийся на него рычащий грузовик. Если это полные отморозки, он всегда успеет в последнюю секунду отступить, отпрыгнуть, отбросить свое тренированное тело в сторону.
"Я же не самоубийца… Да, не самоубийца я. Глупости все это - не собираюсь я помирать. И что за ерунда, с чего мне помирать? Можно еще пожить, вон, Настю в люди вывести надо. Хотя она и сама вообще-то без меня справится. И не заплачет, поди, сильно. Никто не заплачет. Так что можно, конечно, и того… Эта старуха с косой не такая уж и страшная.
Я же видел много раз, что если сразу - то ребята даже с улыбкой умирали. А если маханет меня по башке этот грузовик - наверняка сразу. Вот и все".
И Локтев улыбнулся.
Как раз в этот момент грузовик завизжал тормозами, вильнул тяжелым боком и встал метрах в четырех от лесника. Локтев то ли облегченно, то ли обреченно выдохнул. Шагнул вперед, все еще держа руку с винтовкой за спиной.
- Виктор Михайлович! - раздался испуганный вопль из машины. - Господи, что ж вы делаете-то?! - Высунулась из кабины голова в бейсболке защитной раскраски. - Мы ж вас задавить могли!
- Ладно, нормально, - сказал Локтев спокойным голосом. Не деланно спокойным, а по-настоящему - мужским, крепким, выдержанным. Кто услышит, тот сразу поймет, что за человек говорит таким голосом. А леснику больше и не надо.
- А мы к вам на пикник… Красивые места.
Лесник обошел машину сбоку, легко вспрыгнул на колесо и заглянул в кузов.
- Вот отдохнуть хотели после трудов праведных, как, не запрещено? - радостно тараторила "бейсболка".
В кузове сидели двое, натянуто улыбались.
Лесник перемахнул через борт, который отчего-то показался ему слишком высоким. Ткнул носком сапога в кучу брезента - под брезентом было пусто. Наклонился, потянул за край толстой веревки, на которой стояла нога одного из улыбавшихся.
- Вы, что ли, нас не узнаете? - тоже заглядывала теперь в кузов "бейсболка". - Мы ж из областного лесничества!
Локтев не ответил, дернул за веревку посильнее. Улыбавшийся неохотно убрал ногу. Веревка была привязана к другому куску брезента, на котором как раз и сидели двое. Кстати, они по-прежнему улыбались, но уже скорее по инерции, скорее, это уже были позабытые гримасы, которые самое бы время убрать с лица. Локтев наконец вынул из-за спины винтовку, но не направил ее на сидевших, а поставил к борту. Бесцеремонно, но не слишком грубо сдвинул сидевших с их сидений и сдернул брезент.
- Что ищете-то, Виктор Михайлович?
Под брезентом были сложены ватники. Больше в кузове не было ничего. Локтев взял винтовку и спрыгнул на землю.
- Можем ехать? - спросила "бейсболка".
Локтев снова не ответил. Он открыл водительскую дверцу, безмолвно приглашая шофера выйти из машины. Тот неохотно оставил свое сиденье. "Бейсболка" была уже рядом.
- Я не понимаю, Виктор Михайлович, мы что-то нарушили, мы что-то не так сделали? - В тоне его появилась напряженность, но вроде как не нервность, а как бы обоснованная, чуть раздраженная нормальная реакция на такие действия лесничего.
Локтев поднял сиденья.
Четыре карабина "Сайга" лежали там.
- Это мы так, на всякий случай, - еще больше заторопил свои слова человек в бейсболке, и Локтев, конечно, не мог этого не заметить, причем заметил не по нынешней профессиональной привычке, а по той, прежней, оставшейся среди прочих навыков и инстинктов от страшной работы, о которой хотелось забыть наконец навсегда, но все еще не удавалось, не отпускало.
- У нас все по закону, у нас разрешение есть, мы члены Общества охотников…
Локтев взял один карабин, передернул затвор, выскочил толстый красный патрон. Тогда он достал из кармана гвоздь и выковырял пыж - на ладонь упал тяжелый свинцовый шарик. Лесник отшвырнул распотрошенную гильзу. Сунул мизинец в ствол. На пальце Осталась гарь. Значит, стреляли.
- Это мы так, по банкам баловались, - снова затараторила "бейсболка".
Локтев взял другой карабин и, отведя дуло от рядом стоящего, трижды выстрелил по протекторам.
- Да вы что делаете?! Вы с ума сошли?! Да вы знаете, что вам за это?! - срывающимся от перепуга голосом закричала "бейсболка". - Мы вам не бандиты, мы не браконьеры! Мы никого не убивали! А вы?.. Вы за это ответите! Беспредел какой-то!!!
Действительно, убитых животных не было. Вполне возможно, что эти люди в самом деле стреляли по банкам. Но Локтев почему-то в это не верил. Он даже не стал разбираться в себе, искать - почему. Он еще раз обошел вокруг машины, даже заглянул под дно. Пусто. Вот разве что…
Он снова залез в кузов, снова согнал с насиженных мест улыбавшихся, отпихнул ногой ватники. "Бейсболка" влез следом. Локтев наклонился к самому полу. Тронул рукой одну доску, другую - есть. Снова гвоздем подцепил ее, и она легко подалась, вылезла из своего места.
Он успел упасть в последнюю секунду - когда сразу же вслед за щелчком грохнул выстрел. Пуля дунула возле уха и шмякнулась в железный борт кабины.
Из пистолета стрелял человек в бейсболке. Локтеву оставалось только резко вскинуть ногу в тяжелом сапоге. И пистолет, описав дугу, улетел в темноту. А в следующую секунду Локтев уже сидел верхом на "бейсболке", закручивая тому руки за спину и связывая их той самой толстой веревкой.
- Не надо, - посоветовал он дергающемуся браконьеру.
Остальные трое просто оцепенели. Но Локтев знал, что ненадолго. Поэтому, оставив лежать обездвиженного и рычащего от злобы типа в бейсболке (нет, не в бейсболке, та валялась рядом), подхватил свою "холостую" винтовку и направил на тех, что в кузове. Они по-прежнему скалились - но в лунном свете улыбками эту их мимику можно было назвать с огромной натяжкой. Не сводя с них ствола, Локтев подманил стоявшего поближе пальцем - тот сомнамбулически шагнул к леснику. Теперь можно было оставшимся куском веревки связать и его. Второй улыбавшийся наконец сменил гримасу на плачущую и натурально завыл.
- Мы не знали… мы случайно… мы просто испугались… Мы не будем… не станем… правда.
Локтев выдернул из брюк лежащего ремень и связал третьего. И в этот момент услышал, как затрещали кусты. Водитель дал деру. Гнаться за ним Локтев не стал. Этого найдут и без него. Хватит, пожалуй, он сегодня намотался по лесу. Нормально.
Троих связанных положил лицом вниз и снова вернулся к доске в кузове. Ну так и есть - не зря борта кузова показались ему слишком высокими - в грузовике было двойное дно. Когда Локтев поднял доски, увидел тушу кабарги с отрубленной головой. Дело ясное - голова с рогами в тайник не помещалась.
Конечно, ехать с пробитыми шинами - никакого удовольствия, машину все время заносило влево, но Локтев довез-таки троих браконьеров до своей избушки.
Вызвал по рации милицейский наряд. Перевел троих пленников в погреб, развязал им руки, дал чаю и хлеба. Наряд прибудет только утром. Так чего же людям мучиться? Он запер крышку погреба на крепкий замок, а сам сел к окну, уставился на темный лес, обступивший избушку голубоватой от лунного света, мрачной стеной. Вот ведь хотелось бы ему, чтобы вокруг была только эта стена, только тишина, покой и безлюдье - так нет же.
Браконьеров он ненавидел больше всего как раз не потому, что они били животных, что ставили капканы и рыли медвежьи ямы, он в первую очередь ненавидел их за то, что они нарушали его одиночество.
Вот и дочь свою он, конечно, ждет и, конечно, любит. Но когда и ее нет, когда никого нет - так покойно, так просто, так легко. Не лезут в голову больные воспоминания, не видится в каждом взгляде укор и обвинение. А сам со своей совестью он как-нибудь справится. Ну, не справится - старуха с косой всегда рядом, только протяни руку к удобному ложу винтовки, только вынь из кармана патрон и вставь, сунь дуло в рот и нажми крючок.
Нет, он не самоубийца, пока до этого не дошло. Пока…
Локтев не заметил, как склонилась голова, рука так и осталась в бороде, закрылись уставшие глаза - он спал. Не видел, как лес посветлел, как выступило из-за его края зеленоватое солнце, как наступило утро… Только когда мимо окна мелькнула чья-то тень, он вскинул голову.
3
Гордеев вывел свою машину со стоянки, которая находилась в какой-то сотне метров от дома, поздоровался с малознакомым охранником, перебросился с ним дежурными фразами о результатах вчерашнего "энхаэловского" тура, кто из наших легионеров забил, кто нет (у Буре, как всегда, сломано колено, Федорова, как обычно, не ценят, зато Хабибуллин не пропускает уже второй матч подряд), и поехал не торопясь. У Юрия Петровича была профессиональная память, и он отлично помнил, кто из охранников стоянки интересовался хоккеем, кто иными, менее высокими материями.
Гордеев включил музыку, в машине в зависимости от времени суток он предпочитал слушать музыку энергичную (утром), медитативную (днем) и исключительно расслабляющую (вечером). Сейчас соответственно было время энергетической зарядки, и в ход пошел компакт-диск со "Стеной" "Пинк Флойд", концертом немеркнущим и уникальным, который в дальних переездах мог играть для Гордеева все три роли. Он сразу поставил свою любимую композицию "Another brick on the wall" и принялся постукивать по рулю большими пальцами обеих рук.
"Another brick on the wall" - "и еще один кирпич в стене", - механически повторял про себя слова песни Гордеев, потом отчего-то вздрогнул. Еще один кирпич в стене. Страшное ведь дело, если вдуматься. Кто сегодня будет еще одним кирпичом? В какой стене? Я? В стене, которую Рудник пытается возвести вокруг Клеонского?
Нет, в порядочности знаменитого адвоката Гордеев не сомневался ни на секунду. Но запутанная юридическая ситуация вокруг его собственной персоны могла осложнить отношения с Турецким, а этого ох как не хотелось бы…
"Another brick on the wall"…
Уж Турецкий-то точно не кирпич ни в чьей стене. Одинокий волк на службе государства. Во веки веков. Аминь.
Гордеев засмеялся и выключил музыку, включил радио, там было что-то джазовое, ненавязчивое, тоже смутно знакомое, изредка перебиваемое такими же нежесткими новостями. Вот это - в самый раз.
Времени в запасе было достаточно, и Гордеев немного попетлял по центру города, наслаждаясь временным бездельем, собственной машиной, Москвой, даже в таком обычном утреннем, сумасшедшем ее виде, и предаваясь приятным мыслям о сложной и запутанной юридической игре, в которой можно будет сполна проявить свои качества и "подкачать" интеллектуальные мышцы.
Гордеев был опытный водитель, он умудрялся смотреть во все стороны одновременно не только в глухой пробке. Сейчас он, например, обратил внимание на то, что наружной рекламы в центре стало как будто меньше, и это было даже немного странно. Впрочем, надо полагать, ненадолго. Скоро очередная нефтяная компания со своим машинным маслом или какая-нибудь финская компания со своим сливочным маслом начнут борьбу за подкорку москвичей.
Музыка прервалась, и приятный молодой женский голос сказал: "Реклама на лбу - вот последнее достижение американского маркетинга…"
- Надо же? - вслух удивился Гордеев. - Может, и у нас то же самое происходит, потому и щиты поснимали?