Полицейские были настроены менее романтично. Не желая употреблять ни одно из озвученных имен, они изобрели третье - соединив первый слог одного и последний другого. Таким образом из Лизы-Розы и Эмили получилась Лили.
Лили…
Первым перед журналистами назвал девочку этим именем комиссар Вателье.
И оно как-то прижилось. Так что полицейским, выходит дело, тоже бывает свойственна романтика. Стрекозка по имени Лили.
Не Лиза-Роза. Не Эмили.
Лили.
Химера. Странный гибрид двух существ.
Монстр.
Кстати, о монстрах. Пора рассказать вам о той роли, что сыграла в этой истории Мальвина де Карвиль. Самой Мальвине де Карвиль вряд ли понравилось бы, что, заговорив о монстрах, я тут же вспомнил ее. Но вы меня простите. То, что случилось с Мальвиной де Карвиль, можно назвать одним из побочных эффектов трагедии. Если угодно.
Леонс де Карвиль был человеком волевым, решительным и привыкшим добиваться своих целей. Между тем не существовало ни одного вещественного или иного доказательства, позволявшего решить дело в его пользу. И тогда он совершил две ошибки. Две очень грубые ошибки. Ему, видите ли, не терпелось.
Первая касалась его родной внучки, шестилетней Мальвины. Это был жизнерадостный, избалованный ребенок. Разумеется, трагедия, в одночасье лишившая ее родителей и младшей сестры, не прошла для нее бесследно. Но благодаря армии психологов и окружению родственников она постепенно справилась бы с болью и зажила нормальной жизнью.
Все справляются.
Проблема в том, что она была единственным прямым свидетелем. Единственным на свете человеком, общавшимся в Турции в Лизой-Розой в первые два месяца ее жизни. Первые и, возможно, последние…
Способен ли шестилетний ребенок опознать грудничка? Опознать с уверенностью? Отличить его от других?
Вопрос заслуживает обсуждения…
Мальвина была единственным козырем Карвилей против всех утверждений Витралей. Она одна могла сказать, является ли найденный ребенок Лизой-Розой. Леонсу де Карвилю следовало защитить ее, не позволять превращать ее в свидетельницу, выгнать вон детективов - он обладал для этого всеми средствами. Он должен был запретить задавать ей вопросы, оставить ее в покое, отослать куда-нибудь на природу, подальше от мучительного разбирательства, в пансион для детей богатеев, где полно внимательных воспитательниц, веселой ребятни и живых зверюшек в огромном парке… Вместо этого он выставил Мальвину напоказ, заставил ее давать показания - десятки и сотни раз, перед судьями, адвокатами, полицейскими, экспертами… Она недели напролет проводила в официальных кабинетах и приемных, в компании с мрачными типами в строгих костюмах и гориллами-телохранителями - от журналистов ее все-таки оберегали.
Мальвина всем, кто ее допрашивал, говорила одно и то же:
"Да, это моя младшая сестра".
"Да, я уверена. Это Лиза-Роза".
Деду даже не приходилось ее подстегивать. Она была убеждена в своей правоте. Не испытывала ни малейших сомнений. Не допускала мысли об ошибке.
Ей показывали одежду, в которой нашли девочку, - и она ее узнавала. Узнавала ее лицо и плач. И готова была поклясться на чем угодно - на Библии или на любимой кукле, - что говорит правду. В свои шесть лет она успешно противостояла старикам Витралям!
С тех пор я имел возможность наблюдать, как Мальвина взрослела… Впрочем, "взрослела" - это слишком громко сказано. Точнее будет назвать этот процесс старением. Одним словом, я видел, как она превращалась сначала в подростка, затем в девушку. Я видел, как она постепенно отдается во власть безумию. Яростному безумию.
Не стану отрицать - я ее боюсь. На мой взгляд, ее место - в психиатрической клинике, под строгим врачебным надзором. Однако я вынужден признать: она не виновата в том, что с ней произошло. Ответственность за случившееся целиком и полностью несет ее дед, Леонс де Карвиль. Он-то знал что делает. Это он добровольно использовал свою внучку в качестве инструмента для достижения поставленной цели. Вопреки всем советам медиков и мольбам жены он сознательно принес в жертву ее душевное здоровье.
Но самое ужасное заключается в том, что это ему не помогло. Ни капли не помогло!
Потому что Леонс де Карвиль допустил еще одну ошибку, возможно, даже более непростительную, чем первая.
9
2 октября 1998 г., 9.43.
За последние полчаса Лили ни разу не пошевелилась. Она сидела на мраморном парапете на эспланаде у Дома Инвалидов. Камень холодил ноги, но она не обращала на это внимания. В сухом предзимнем воздухе купол Дома Инвалидов почти сливался с фоном белесого, лишенного красок неба.
Несмотря на морозную погоду, прямо перед ней тренировалось человек десять парней на роликовых коньках. Присутствие случайной зрительницы их не только не смущало, но, пожалуй, даже радовало.
Площадка перед Домом Инвалидов, хорошо знакомая парижанам, не относится к числу главных туристических достопримечательностей. Приезжие предпочитают толпиться на Трокадеро, перед Пале-Рояль, на площади Ратуши или Бастилии. Здесь редко кого встретишь. Особенно - такую красивую девушку. Почитательницу спорта, не боящуюся сидеть на холодном камне.
Зачем она пришла? Хочет с кем-то познакомиться?
Роллеры из кожи вон лезли, чтобы ее не разочаровать. Эспланада спланирована так, что здесь удобно отрабатывать скоростные трюки и сложные прыжки. Спортсмены установили в два ряда пластмассовые чурбачки ярко-оранжевого цвета и изощрялись в мастерстве, стараясь переплюнуть друг друга. Так на средневековых турнирах рыцари сражались за сердце прекрасной дамы.
Лили нравилось наблюдать за тренировкой роллеров, нравилось слушать их крики и смех. Чужое оживление помогало ей сохранять спокойствие. А это было нелегко. Все вокруг рушилось. Она вспомнила про дневник Гран-Дюка. Правильно ли она поступила, отдав его Марку? Прочтет ли он записи детектива? Конечно, прочтет… Но вот поймет ли? У Марка с Кредюлем Гран-Дюком сложились непростые отношения. Нет, Марк никогда не пытался обрести в его лице приемного отца, но все же… Вокруг него в жизни почти не было мужчин, и он тянулся к Гран-Дюку. Кроме того, Марк всегда настаивал на том, что чувствует истину. Инстинктивно, как он выражался. Будет ли он готов к тому, что истина окажется иной?
Все эти вопросы кружились и кружились у нее в голове. Но ответов она не находила.
Лили заметила, что на нее пристально смотрит один из спортсменов. Старше остальных, лет сорока - на висках уже пробивалась седина, - он неизменно побеждал в каждом забеге. Сейчас он сбросил на землю кожаную куртку, выставив на всеобщее обозрение прикрытый майкой мускулистый торс. Обводя цепким взглядом эспланаду, он в конце концов обязательно останавливал свои черные глаза на девушке. Резкими чертами лица и хищной грацией, с какой роллер скользил мимо пластмассовых чурбаков, он напоминал Лили стервятника.
Впрочем, не он занимал ее мысли. Она думала о подарке, переданном Марку. И зловещем спектакле, который перед ним разыграла.
"Будет ли от этого толк?"
Она чувствовала, что в уголках глаз закипают слезы. У нее просто нет выбора. Она должна хоть на несколько дней, хоть на несколько часов отодвинуть Марка в сторону. Защитить его. Когда все будет кончено, она, возможно, признается ему во всем. Если хватит смелости. Он так ею дорожит. Ею? Но кто она такая?..
Она улыбнулась.
"Стрекозка Лили… Господи, да она отдала бы все на свете, чтобы зваться самым обыкновенным человеческим именем. Одним именем!"
Седоватый роллер, проезжая мимо Лили, чуть задел ее плечом. Она вздрогнула, мгновенно сбросив с себя оцепенение. И не смогла сдержать улыбки. Несмотря на холод мужчина-стервятник снял майку, оставшись в одних тесных джинсах, и теперь красовался перед ней голым торсом.
Идеальное тело. Безволосое. Мускулистое.
Он уже без всякого стеснения разглядывал Лили, словно оценивал плюсы и минусы ее сложения. Сходство его с хищной птицей стало еще очевиднее. Он прямо-таки танцевал перед ней брачный танец. Сколько раз ему случалось его исполнять? Сколько девчонок успело попасть ему в лапы?
Неужели он ни разу не получал отказа?
Лили несколько секунд выдерживала его взгляд, в свою очередь довольно бесцеремонно и почти равнодушно рассматривая соблазнителя. Она привыкла к тому, что на нее пялятся незнакомые мужчины. "Неужели она кому-то могла показаться желанной?" Ее это удивляло, потому что она ощущала себя прозрачной…
Она снова погрузилась в собственные мысли. Нечего жалеть себя. В ближайшее время вопрос о настоящем имени и фамилии не будет для нее приоритетным. Главное сейчас - действовать. Быстро. Ни с кем не советуясь.
Она приняла решение. Теперь, когда ей стала известна правда - страшная правда, - у нее не остается выбора. За свои поступки надо отвечать.
Все случилось так недавно. Вчера. Жизнь пошатнулась. Все закрутилось слишком быстро - хотя непоправимую ошибку она совершила еще раньше. И с того самого дня ее начало затягивать в шестеренки машины, вращающиеся помимо ее воли. Если не сделать рывок, ее перемелет.
Хищник по-прежнему ошивался поблизости. Описывал своими длинными, как ножки циркуля, нижними конечностями круги и не сводил глаз с Лили.
Она смотрела вдаль невидящим взглядом. Она думала о Марке. О том, что заперла его в баре.
Посадила в ловушку. И он пробудет в ней еще пятнадцать минут. Потом, конечно, попробует ей позвонить. Она достала из сумки мобильник и выключила его. Нельзя допустить, чтобы он дозвонился. Марк воспротивится тому, что она затеяла. Будет стараться защитить ее. Говорить о риске, об опасностях, которые ее подстерегают.
Он скажет, что это убийство. Уж она-то хорошо его изучила.
Убийство…
Группа роллеров внезапно сорвалась с места и вслед за седоватым тренером помчалась по направлению к Дому Инвалидов - так стайка ласточек взмывает в небо через секунду после взрыва. Видимо, тренер не на шутку обиделся на Лили, посмевшую остаться равнодушной к его своеобразным ухаживаниям. Оранжевые чурбачки, куртки, майки - все испарилось в единый миг. Остался лишь девственно чистый серый асфальт.
Убийство…
Лили нервно улыбнулась.
Ну, в принципе, да. Можно и так сказать. Убийство.
Необходимое кровавое преступление.
Убить.
Убить монстра и получить шанс еще немного пожить.
Или просто выжить.
10
2 октября 1998 г., 9.45.
Марк поднял глаза.
На часах 9.45.
"Проклятье, стрелки вообще не двигаются!" У него в душе зарождалось странное предчувствие. Этот подарок от Лили, который Мариам убрала в кассовый ящик, этот спичечный коробок… "А что, если это ловушка? Предлог? Отвлекающий маневр? Что, если этот бесконечно тянувшийся час ожидания понадобился Лили, чтобы успеть убежать, спрятаться, скрыться?
Но зачем?"
Не нравилось ему все это. С каждой минутой Лили как будто все больше отдалялась от него. Он опустил глаза к тетради. Он уже догадывался, о какой второй ошибке Леонса де Карвиля там пойдет речь. По словам взрослых, ему пришлось быть прямым очевидцем тогдашних событий. Если версия Гран-Дюка совпадает с легендой, бытовавшей на улице Пошоль, рассказ доставит ему удовольствие. Уже кое-что.
Дневник Кредюля Гран-Дюка.
Леонс де Карвиль верил, что деньги могут все.
Дело не двигалось с мертвой точки. Несмотря на требование министерства юстиции, к которому присоединился судья Ледриан, завершить разбирательство до достижения ребенком полугода.
Шесть месяцев.
Леонсу де Карвилю этот срок представлялся неоправданно долгим.
Адвокаты в один голос твердили ему, что надо набраться терпения и просто ждать. В конце концов все сомнения будут разрешены в их пользу. Они проведут работу с общественным мнением, и постепенно все, включая прессу, полицию и лично Вателье, согласятся, что правда на их стороне. Доказательств в деле нет, следовательно, оно сведется к спору экспертов. О позиции судьи Ледриана можно не беспокоиться. Витрали - пустое место: ни связей, ни опыта, ни поддержки влиятельных лиц… Но, судя по всему, Леонс де Карвиль, старавшийся производить впечатление надменного равнодушия, чувствовал себя далеко не так безмятежно. И решил, что будет действовать сам - твердо и последовательно, как привык при руководстве фирмой.
Один. Повинуясь инстинкту.
17 февраля 1981 года он снял телефонную трубку - ему все же хватило ума не доверять дело секретарю - и договорился с Витралями о встрече, которую назначил на следующее утро. Точнее говоря, с Пьером Витралем. Еще одна грубая ошибка с его стороны. Впоследствии Николь мне обо всем рассказала. Во всех подробностях. Не скрывая ликования.
Наутро следующего дня жители улицы Пошоль в Дьеппе с изумлением наблюдали, как перед калиткой Витралей тормозит "мерседес", чей корпус был едва ли не длиннее, чем фасад скромного строения. В дом вошел Карвиль, переодетый в чужую одежду и с черным кейсом в руке - как в шпионском фильме.
Карикатура.
- Месье Витраль! Могу я поговорить с вами наедине?
Пьер Витраль колебался. Зато его жена - ни капли. В сущности, вопрос был адресован именно ей. И она не задержалась с ответом:
- Нет, месье де Карвиль, не можете.
Николь Витраль держала на руках маленького Марка.
- Видите ли, месье де Карвиль, - продолжила она, - даже если я уйду на кухню, то все равно все услышу. У нас довольно тесно. И даже если я уйду к соседям, то все равно все услышу. Такие уж у нас стены. Здесь всегда все слышно. У нас не бывает секретов от соседей. Возможно, потому, что у нас не любят секретов.
Марк хныкал на руках у бабушки. Она села на стул, посадив его на колени и всем своим видом показывая, что не собирается уходить.
На Леонса де Карвиля ее тирада вроде бы не произвела никакого впечатления.
- Как вам будет угодно, - с улыбкой базарного зазывалы произнес он. - В любом случае это ненадолго. Постараюсь изложить вам свое предложение буквально в нескольких словах.
Он сделал пару шагов по комнате, бросил беглый взгляд на стоящий в углу телевизор, по которому шел американский сериал. Гостиная была крошечная - примерно двенадцать квадратных метров, - заставленная оранжевой пластиковой мебелью, модной в шестидесятые-семидесятые. Карвиль остановился на расстоянии меньше двух метров от Витралей.
- Месье Витраль, давайте говорить откровенно. Никто никогда не узнает, чей именно ребенок выжил в катастрофе. Кто эта девочка? Лиза-Роза или Эмили? Никаких вещественных доказательств не существует, и вы всегда будете считать, что это Эмили, так же как я буду верить, что спаслась Лиза-Роза. Что бы ни случилось, мы с вами будем стоять каждый на своем. Это нормально.
До сих пор Витрали были с ним согласны.
- Даже юристы, - продолжал Карвиль, - даже суд останется в неведении. Ему придется принимать решение, но сказать, верное оно или ошибочное, не сможет никто. Орел или решка. Месье Витраль, неужели вы на самом деле думаете, что судьбой ребенка можно играть, как играют в орлянку?
Витрали молчали, не понимая к чему он ведет. Из телевизора доносились дурацкие взрывы хохота. Николь подошла к телевизору, выключила звук и снова села на стул.
- Я буду с вами откровенен, месье Витраль. И мадам Витраль, конечно. Я навел о вас справки. Не сомневаюсь, что вы точно также поступили в отношении меня.
Николь Витраль все меньше нравилась его самодовольная улыбка.
- Вы достойно воспитали своих детей. Все так говорят. Хотя вам было нелегко. Я узнал, что четыре года назад ваш старший сын Никола погиб, разбившись на мопеде. Я узнал, что у вас, Пьер, больная спина, а у вас, Николь, проблемы с легкими. Учитывая род вашей деятельности, это неудивительно. Я имею в виду, что вам давно следовало бы подыскать себе другое занятие. Ради вас самих. Ради внука.
"Ну вот, добрались и до внука". Николь покрепче обняла Марка, а он снова захныкал.
- К чему вы клоните, месье де Карвиль? - вдруг спросил Пьер Витраль.
- Полагаю, вы уже и сами догадались. Мы с вами не враги. Напротив. В интересах нашей Стрекозки нам следует объединить усилия.
Николь Витраль резко поднялась. Карвиль, увлеченный собственной речью, этого даже не заметил.
- К чему лукавить? - продолжал он. - Я уверен, что вы мечтали дать своим детям и внукам хорошее образование. Мечтали, чтобы они могли ездить на каникулы в другие страны. Мечтали дать им все самое лучшее. То, чего они заслуживают. Дать им в жизни шанс. Но шансы стоят денег. Все на свете имеет свою цену.
Карвиля понесло. Кажется, он уже сам не соображал что говорит. Витрали потрясенно молчали.
- Пьер! Николь! Мне неизвестно, кому из нас Стрекозка приходится внучкой - мне или вам. Но я клянусь, что обеспечу ее выше головы. Буду исполнять любые ее желания. Я сделаю ее самой счастливой девочкой в мире. Но это еще не все. Я уже говорил, что отношусь к вашей семье с огромным уважением. И я готов оказать вам финансовую поддержку, помочь вам поднять на ноги вашего внука Марка. Я отдаю себе отчет в том, что вам эта трагедия нанесла еще более сильный удар, чем мне. Вам теперь придется работать, работать долгие годы, чтобы прокормить лишний рот…
Николь Витраль подошла к мужу. Ее душила ярость. Леонс де Карвиль чуть помолчал, словно подыскивая нужные слова, и наконец решился:
- Пьер! Николь! Откажитесь от своих прав на ребенка. На Лили. Признайте, что девочку зовут Лиза-Роза. Лиза-Роза де Карвиль. А я торжественно обещаю, что буду заботиться о вас и о Марке. Вы сможете видеться с Лили столько, сколько захотите. Ничего не изменится. Вы останетесь ее дедушкой и бабушкой…
В глазах Карвиля горела мольба, делая его лицо почти человечным.
- Прошу вас, примите мое предложение. Подумайте о ее будущем. О будущем Лили…
Николь Витраль уже открыла было рот, чтобы ответить, но Пьер ее опередил. Когда он заговорил, его голос звучал на удивление спокойно:
- Месье де Карвиль. Я бы предпочел, чтобы этого разговора не было. Эмили не продается. Марк тоже не продается. Здесь никто не продается. Не все можно купить за деньги, месье де Карвиль. Неужели трагедия с сыном вас этому не научила?
От изумления Леонс де Карвиль утратил остатки спокойствия. Он не привык, чтобы ему читали мораль. На руках у бабушки громко заплакал Марк. Этот плач, наверное, слышала вся улица Пошоль.
- Нет, месье Витраль! Не вам учить меня жизни! Неужели вы думаете, что мне было легко пойти на такое унижение, чтобы явиться к вам сюда? Я предлагаю вам шанс, редкостный шанс, а вам даже не хватает ума им воспользоваться! Гордость - это, конечно, красиво, но…
- Уходите!
Карвиль не двинулся с места.
- Уходите, сейчас же! И чемоданчик свой не забудьте. Сколько у вас там? Во сколько вы цените Эмили? В сто тысяч франков? Хватит, чтобы купить хорошую машину… Или в триста тысяч? Это уже тянет на домик с видом на Северное море - двум пенсионерам в самый раз…
- Здесь пятьсот тысяч франков, месье Витраль. После того как суд примет решение, эта сумма может быть увеличена.
- Убирайтесь вон!