– А это как в негативе – все наоборот: женщина должна чувствовать себя не кухне хорошо, а я чувствую себя плохо. Теперь понятно?
– Это самый настоящий разврат. Но раз у тебя такое настроение, то уж лучше последовать твоему совету, иначе мы оба умрем с голода…
Они нашли небольшой частный ресторан на Гоголевском бульваре, где было тихо, горели свечи, а между столиками скользили изящные официанты с большими подносами в руках. Валентин заказал копченого угря, ростбиф, салаты и жареных цыплят.
– Что ты будешь на десерт? – спросил он Наталию, которая пристально изучала меню.
– Клубнику и шоколад.
В баре, прямо напротив них, на полке стоял небольшой телевизор. Откровенно скучающий в этот ранний час бармен, молодой мужчина в отглаженной белой сорочке с красным галстуком, внимательно слушал и смотрел, соответственно, выпуск новостей.
– Вот черт, и здесь про политику… И снова про Родионова и его поездку в Италию. Знаешь, Валентин, я иногда чувствую себя настолько оторванной от жизни, что мне даже становится стыдно… Вот скажи мне, объясни глупой женщине, какой смысл заключается в выборах? Я ни за что не поверю, что это честная борьба за власть. Если бы у меня были деньги, да я придумала такой цирковой трюк с этими избирательными урнами – у меня бы, к примеру, внутренность здания администрации ходила ходуном, вертелась бы вместе с мебелью, как в драмтеатре, только чтобы при подсчете голосов использовались заранее подготовленные мною урны… Вариантов – тысячи! Вот поэтому-то мне, глупой, и не понять, зачем миллионы взрослых людей наряжаются в день выборов и идут голосовать. За кого? За толстосумов. Вот разбогатею и тоже буду баллотироваться в Президенты. Уверяю тебя, вся страна проголосует только за меня. Просто мне надо будет все хорошенько обдумать, рассчитать, если понадобиться, приглашу Дэвида Коперфильда и оплачу все его фокусы с бюллетенями. Ты же меня нигде, кроме как в постели представить не можешь… И напрасно, я бы6 находясь на президентском посту, разработала такую колоссальную социальную программу, что все евреи потянулись бы из Израиля назад, в Россию…
– Какая ты смешная, Ната…
– Родионов был в Риме, – внезапно стала серьезной Наталия, лицо ее нхмурилось, словно она никак не могла вспомнить что-то очень важное. – А кто еще был в Риме-то?
– Да там вообще-то была целая политическая тусовка…
– Да я не об этом… Кто-то еще был в Риме, постой, мне надо сосредоточиться, а этот золотой копченый угорь сбивает меня с мысли… Стоп! Все, вспомнила… Селиванов. Андрей Селиванов, тот самый журналист, которого, как мне кажется, убил Бурковиц…
– Старый хирург, Лев Иосифович Бурковиц убил журналиста? По-моему, Ната, ты улетела в своих фантазиях слишком далеко…
– Не далеко, а высоко… Ведь Селиванов накануне вернулсяиз Рима… Так, у меня где-то был блокнот, – она достала из кармана жакета крохотный блокнот и принялась листать его: – вот, полюбуйся, Селиванов вернулся 28 мая из Рима… А теперь набросаем быстренько схемку: ГУРОВ – ПРЕЗИДЕНТ – РОДИОНОВ – РИМСКИЕ ВСТРЕЧИ – КОМПРОМАТ – СЕЛИВАНОВ – ЦЕНТРАЛЬНЫЕ МОСКОВСКИЕ ГАЗЕТЫ – ДЕНЬГИ – РАЗОБЛАЧЕНИЯ – СНОВА РОДИОНОВ – СЕЛИВАНОВ – ГУРОВ – МЕРТВЫЕ ЖЕНЩИНЫ – ПАЦИЕНТКИ БУРКОВИЦА – 30 МАЯ – СМЕРТЬ БУРКОВИЦА И ПЕРЕСТРЕЛКА – ПОЛИНА И ГУРОВ – ГУРОВ И БУРКЕВИЦ -
БУРКЕВИЦ И СЕЛИВАНОВ – СЕЛИВАНОВ И РИМСКИЕ ВСТРЕЧИ – РИМСКИЕ ВСТРЕЧИ И КОМПРОМАТ – КОМПРОМАТ И ДЕНЬГИ – ДЕНЬГИ И ПОЛИНА…
– А почему бы тебе не связать Полину с Селивановым?
– Она терпеть не могла журналистов. Презирала их за то, что они суют свой нос куда не следует, вмешиваются в ход истории и вообще, много на себя берут… Ведь журналисты, это кто? Обыкновенные люди, которые должны заниматься элементарными вещами: констатацией фактов, нейтральными комментариями… А что выходит на деле? Журналисты пишут огромные статьи, претендуя на звания политологов, в то время, как сами являются аккредитованными писаками, принадлежащими к конкретным политическим группировкам, и которым платят за то, чтобы они преподносили любой материал в выгодном для этой группировки свете… Все же просто как белый день. Где бы только найти те газеты, на которые работал Селиванов? Ведь он мог публиковаться под самыми разными псевдонимами… Вот почему и я не люблю журналистов и прессу в целом: потому что там можно написать ВСЕ, ЧТО УГОДНО, прикрывшись чужим именем… Подожди минуточку… – она встала из-за стола и подошла к бармену, который, увидев приближающуюся к нему красивую девушку, сразу преобразился, и на лице его появилась искренняя улыбка.
Через минуту Наталия вернулась, держа в руках "Российскую газету". Переписав все имеющиеся на последней странице номера телефонов, она, извинившись перед Валентином, который смотрел на нее с нескрываемым восхищением – хотя пока еще и не понимал, что она собирается сделать, – вышла из зала и отыскав телефон, начала набирать первый попавшийся номер:
– Девушка, это секретарь главного редактора? Добрый день. Пожалуйста, выслушайте меня до конца и не вешайте трубку, поскольку это очень важно… Я из С. от Селиванова. Я – его подруга. Вам, должно быть, известно, что Андрея убили, так вот, у меня очень мало времени… Я сейчас в Москве и у меня есть МАТЕРИАЛ. Так и скажите вашему главному редактору. Он знает. Я буду ждать вашего человека через час на пересечении Гоголевского бульвара и Кропоткинской. На мне табачного цвета жакет и черные брюки, волосы светлые, длинные…
Сказала и повесила трубку. Вернулась за столик и принялась как ни в чем не бывало доедать салат из каких-то "морских животных".
– Через час у меня встреча с представителем Российской газеты.
– Через час? И ты так спокойно об этом говоришь?
Валентин знал Наталию всего несколько месяцев. Они познакомились при очень странных обстоятельствах в ресторане, куда он ходил инкогнито, чтобы посмотреть на свою дочь. Человек с длинным шлейфом трагического прошлого, он, находясь рядом с Наталией, словно возрождался и начинал понимать вкус жизни, за что и был ей благодарен. Ее расследования, о которых она рассказывала ему с таким упоением, он почему-то не мог воспринимать всерьез, хотя умом понимал, что все, чем занимается его молодая подруга, приносит реальные результаты. И все же, ему казалось, что она словно играет, ввязываясь в опасные авантюры и действуя очень часто в одиночку и рискуя собственной жизнью. Быть может, это происходило от того, что за что бы она ни взялась, она делала это с легкостью и блеском, и вся ее деятельность шла как бы параллельно реальной жизни, но никак не пересекаясь.
Ее отношения с Логиновым доставляли Валентину боль. Он ревновал Наталию к молодому прокурору и не понимал, зачем ей сразу два любовника. Когда они разговаривали на эту тему, Наталия, словно защищаясь, как маленький зверек, которому грозит смертельная опасность, замыкалась в себе или начинала говорить совершенно безумные вещи о существовании параллельной жизни, о контрастах, о любви и том малом количестве времени, которое отпущено человеку Богом и которое нельзя запирать на замок.
О замужестве она не хотела слышать вовсе, считая, что не создана для семейной жизни. Но Валентин воспринимал ее слова как чудесную уловку, придуманную Наталией для того, чтобы не задеть Валентина своим отношением к той разнице в возрасте, которая и препятствовала, по его мнению, оформлению их отношений. Он не мог знать, что Наталия совершенно искренне отказывала своим мужчинам в браке, считая, что просто еще не созрела для семьи. Не мог он так же знать и того, на чем держался их странный треугольник – двое мужчин и одна женщина. А ведь именно контраст этих двух мужчин и составлял всю остроту и смысл ее любви. Она считала, что любит И Валентина и Логинова одинаково сильно, но все равно по-разному. Когда Валентин спрашивал ее, что она будет делать, если Логинов вдруг узнает о существовании в ее жизни еще одного мужчины, она отвечала всегда одно и то же: это ему, мол, надо будет подумать, что делать. Ее независимость притягивала и настораживала одновременно. Но он любил ее и был счастлив от того, что в его жизни есть такой удивительный человек, такая непредсказуемая и веселая женщина, сумасбродная и наивная, умная и восторженная, которая в состоянии позвонить ему в три часа ночи и сказать: "Жди меня, я еду…"
Глава 13
БЛИЗКОЕ ЗНАКОМСТВО С МОСКВОЙ. РОЖЕ ЛОТАР
Когда было покончено с клубникой, она посмотрела на часы и сказала:
– Мне пора. Ты пойдешь со мной?
– Конечно.
– Тогда пообещай мне, что будешь стоять в сторонке, чтобы человек, на встречу с которым я иду, не насторожился… Я же не разбираюсь в их журналистских играх. Пусть себе поломают голову, какая информация может поступить от подружки погибшего Селиванова. А заодно и я попытаюсь что-нибудь узнать… Если же мы направимся к машине или к метро, не переживай и поезжай к Полине, вот ключи, держи… Ну, теперь кажется, все…
Они вышли из ресторана и направились в сторону Кропоткинской: Наталия впереди, Валентин – следом.
Он остановился перед витриной магазина, а она пошла дальше, высматривая среди прохожих человека, о котором она ничего не знала и с которым неизвестно о чем собиралась говорить.
Она встала на самом углу и задумалась о Полине, представила ее стоящей возле ее особняка в Цюрихе… "Как же удалось ей купить этот дом? Какой же образ жизни надо было ей вести, чтобы заработать такую кучу денег…"
К ней подошел человек в джинсах и красной трикотажной блузе, светловолосый, лет 25-ти.
– Вы – знакомая Селиванова? – спросил он, и Наталия вздрогнула, хотя и ждала этого вопроса и этого человека.
– А вы из "Российской газеты?"
– Да. Что у вас новенького? Опять про Морозова?
– Понимаете, за несколько часов до смерти к Андрюше приходил один человек и что-то требовал у него, он не отдал и из-за этого его и убили… Вы, наверно, слышали?
– Слышали. А где материал?
– С собой, здесь, в сумочке… – она заранее продумала весь разговор, поэтому нарочно сказала, что материал у нее с собой, чтобы потом журналист пригласил ее для разговора, во время которого она с помощью наводящих вопросов постарается выпытать, какого характера материалы поставлял Селиванов и какой конкретно материал он должен был (или обещал) представить прессе, за что его, собственно, и убили. Ее сбила с толку информация о пребывании Родионова в Риме. Об этом писала вся пресса, все, казалось, просто помешались на этих "неслучайных" римских встречах Родионова, одного из самый сильных кандидатов в президенты, со своими потенциальными европейскими союзниками в вопросах захвата власти со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому она совершенно спокойно произнесла: – Это касается римских встреч Родионова…
***
Валентин, куривший неподалеку и с интересом наблюдавший их разговор, сначала не понял, что произошло. Он только услышал слабый вскрик, затем какое-то движение в толпе прохожих, после чего большое красное пятно резко метнулось к светофору и затерялось в людской массе, а Наталия куда-то исчезла. Он бросился к тому месту, где она только что стояла вдвоем с журналистом в красной блузе, и увидел окруженную любопытствующими прохожими Наталию, лежащую на асфальте с совершенно белым лицом и с ножом, торчащим у нее в правом боку… Табачного цвета шелковый жакет быстро напитывался кровью…
***
Она выздоравливала медленно. Больничные стены наводили на размышления о смерти. Прошла целая неделя, как она лежала в хирургическом отделении на Пироговке и маялась, как ей казалось, от безделья. Рядом постоянно находился Валентин. Он приносил ей книги, иллюстрированные журналы, цветы и фрукты. О том, что произошло на углу Кропоткинской и Гоголевского бульвара, они почти не говорили. И так было все ясно. Она осознала свою ошибку за мгновение до того, как увидела нож в руках псевдожурналиста… "Это из-за Родионова…"
– Ты видел ее? – спросила она, имея в виду секретаршу глвного редактора "Российской газеты", которая и передала важнейшую информацию о Селиванове человеку, который чуть не убил Наталию.
– Видел.
– Ну и что?
– Да ничего. Она здесь не при чем. Телефон прослушивается, это как пить дать. Кроме того, она могла сообщить о твоем звонке кому угодно… Ты лучше подумай, что будешь говорить следователю.
– Я уже подумала: ничего. Он ничего от меня не добьется. Я уже тысячу раз говорила ему, что это было обычное ограбление. Сумку-то он у меня вырвал из рук… Хорошо, что в ней кроме помады и газеты ничего не было… Все, что я обычно ношу с собой, начиная от носовых платков и кончая пистолетом, я, к счастью, оставила у Полины, в несессере… Ты мне лучше скажи, как я выгляжу?
– Потрясающе. Никогда в жизни не видел такой бледной кожи… Меня расстраивает, что ты ничего не ешь…
– Ничего, это полезно. Как там Лена, навещает тебя?
– Заходит иногда, приносит пирожки, а один раз вообще пригласила поужинать…
"Логинова там тоже кормят пирожками, – с грустью подумала Наталия, представив, как он сидит на кухне в обществе счастливой Сони и улыбается ей. – Какая же я все-таки собственница…"
– Надеюсь, ты ей ничего не рассказал о Полине?
– Ничего. Мы же договаривались. Хочешь, я принесу тебе мороженого?
– Принеси. Только толку-то от этого… Послушай, как бы мне поскорее свинтить отсюда, а?
– Что сделать, не понял?
– Уйти, сбежать… не понял… Бок и дома заживет. У меня же целая куча дел. Кстати, я слышала, что здесь, где-то внизу, в так называемом "красном уголке", где стоит телевизор, есть пианино. Как бы мне туда спуститься и поиграть что-нибудь для души… Ты не сможешь мне это устроить? Уверена, что для этого тебе потребуется всего одна коробочка конфет. Сходи, будь другом… А я тебе поиграю… Все не так скучно будет.
Валентин вернулся аж через полчаса. По выражению его лица она поняла, что все устроилось.
– Только мне сказали, что инструмент слишком расстроен, чтобы на нем играть…
– Мы позвоним прямо отсюда в контору, занимающуюся настройкой, и я оплачу всю работу.. После этого они сами отдадут мне ключ от этой комнаты. А пока все равно пошли…
– Ты уверена, что дойдешь?
– Совершенно. Ты же сам слышал, что никакие жизненно важные органы не задеты. А шов почти затянулся…
– Не затянулся, а воспалился…
– Значешь, а тебе не кажется все это символичным?
– Что именно?
– Как что, ведь и мне досталось от этой истории… Только мне повезло, и я жива осталась… Обидно, правда, что я так ничего и не узнала: за что убили Селиванова?
– Даже я и то понял: за Родионова. Он что-то знал о нем…
– Ерунда. Его убил Бурковиц, а он не политик, хирург, к тому же – старик…
– А может, он одержимый был… фанат по политической части… В таком солидном возрасте, в каком был Бурковиц, часто едет крыша именно на политической почве… Человек хочет изменить мир…
– Если он и был фанатом, то совершенно по другой части.
– По какой?
– Его медсестра сказала, что он был антикваром.
– А что же ты до сих пор молчала? Может, Селиванов и Бурковиц были связаны именно антиквариатом… А ты ломаешь голову над политическим мотивом. Гибче надо быть, гибче…
– Да, действительно, я как-то об этом не подумала… Жаль, что Сапрыкин далеко, он бы помог мне добраться до сокровищ Бурковица… Глядишь, что-нибудь да прояснилось бы… Валь, а ведь ты тоже похудел… Иди сюда, – она притянула его к себе и поцеловала, – напрасно я тебя сюда притащила, весь отпуск тебе испортила.
– Глупости. Если бы не я, неизвестно, увиделись бы мы с тобой когда-нибудь или нет…
– Ну ладно, теперь пойдем… Давай, я обопрусь на твою руку…
Они вышли из палаты и спустились на лифте на первый этаж, где в самом конце левого крыла клиники находился "красный уголок".
Увидев старенькое пианино, Наталия почувствовала себя предательницей: как же долго она не играла! Разве что для дела, а для души? Она не помнила, когда последний раз садилась за инструмент, чтобы просто помузицировать. А ведь музыка еще совсем недавно была частью ее жизни…
Она открыла крышку и прикоснулась пальцами к пожелтевшим клавишам, и сразу же вспомнила свою музыкальную школу, где работала преподавателем сольфеджио и музлитературы, вспомнила обаятельную и нестареющую Бланш, своих учеников… Но потом воздух вокруг нее стал сгущаться, превращаясь в плотную прозрачную цветную массу, которая прямо на глазах стала расцвечиваться все новыми и новыми оттенками, все больше оранжевого и какого-то солнечного света… Персиковые тона сменялись на бежевые, желтые, розовые, красные на янтарные, и все это закружилось, смешалось, а потом распалось на отдельные фрагменты, один из которых выделился и стали четче обозначены контуры: она увидела девушку, необычайно хорошенькую, с белой кожей и нежным румянцем во всю щеку, оранжевые волосы ее, рассыпанные по обнаженным плечам, словно источали мягкий и теплый свет; на девушке было полосатое, синее с белым, изящное платье с белым кружевным воротником, начинавшимся низко, почти у самой груди; она улыбаясь несла поднос, на котором стоял начищенный серебряный кофейник и крохотный фарфоровый, розовый с белым, молочник… Девушка сначала двигалась, она шла навстречу Наталии, но потом остановилась, замерла и так и застыла с очаровательной улыбкой на лице. И словно откуда-то сверху раздался пространственный, гулкий, как это бывает в музеях, женский голос: "Творчество малоизвестного у нас в стране французского постимпрессиониста Роже Лотара, привлекает к себе внимание искусствоведов, которые почти каждый год открывают его для себя благодаря рассекречиванию частных коллекций… Оказывается, Роже Лотар, будучи одержим страстью ко всему мистическому, перед смертью припрятал большую часть своих произведений в тайниках… Его картины находят по всей Франции и даже за рубежом. Его манера письма, характерная только для него техника, стиль невозможно спутать ни с кем другим. Кроме того, поражает цветовая гамма его полотен: все они насыщены солнцем. Некоторые упрекали его в подражании Огюсту Ренуару, но Лотар уникален сам по себе… Что же касается его солнечного мироощущения, то здесь каждый волен истолковывать по своему такую тягу в золотисто-розовым тонам. Десять лет тому назад, в маленьком местечке, неподалеку от Тулузы в одном летнем кафе обнаружили довольно большое полотно Роже Лотара, которое хозяин кафе продал Лувру за пятьдесят миллионов франков. На картине была изображена рыжеволосая девушка с серебряным кофейником на подносе, картина так и называлась "Рыжая девушка с кофейником". Но до Лувра картину не довезли – она была похищена по дороге…"
Затем звук исказился, как это бывает при увеличении скорости магнитной ленты, а потом наоборот, поплыл, хрипя и съезжая все ниже и ниже, до глубоких басов, пока не затих совсем.
Наталия от волнения и слабости вспотела. Она оглянулась: Валентин стоял позади и смотрел на нее с испуганным выражением лица.
– Что случилось? Почему ты так странно на меня смотришь? – спросила она, вытирая ладонью пот со лба. – Что-нибудь не так?
– Мне показалось, что ты говорила на французском. Ты знаешь французский язык?
– Нет, конечно… А что я играла?
– По-моему, это было искаженное до неузнаваемости "Болеро" Равеля. Инструмент, по-моему, пора на свалку…
– У меня кружится голова… Отведи меня, пожалуйста, в палату… Мне кажется, я сплю на ходу…
***