- А далеко ты продвинулся с засекреченными кусками?
Лицо Зверя перекосилось, на нем были огорчение и боль.
- Друзжище...
- Дружище, - поправил я.
Он выглядел печальнее, чем бульдог, выпрашивающий подачку на вегетарианском обеде.
- Друж-жище! Я, может, вообще с этим не справлюсь. - Он замолчал, а я ждал продолжения. С аргентинцами надо следовать особой тактике: ведь это люди, которые могут назвать столкновение двух скорых поездов "небольшой накладкой". - Это очень трудно, - жаловался глубокий голос. - Восемь серий, закодированных американской программой под названием "Watchdog".Копии снять с них нельзя. Я должен расшифровывать оригиналы. Это трудно. Требует осторожность.
Я тяжело вздохнул. 112 фамилий. 112 адресов. Что мне было нужно, так это спортивный союз почтовиков, чемпион сыщиков Блумквисти высший выигрыш в лотерее.
Зверь в отчаянии поднял руки.
- Мы можем делать только одно, - сказал он. - Мы можем делать только то, что решил делать Юлле.
- Точно, - отозвался я. - А что будет потом? Виси, виси, моя звезда-сыщик?
Опять эта ослепительная улыбка. Я вздохнул еще раз, еще глубже.
- Ладно, - сказал я. - Где у тебя телефонные справочники?
Зверь повернулся и подвинул ко мне свой блокнот.
- Уже пришла суббота, - сообщил он. - Один час ночи. На работе его нет. Но он живет довольно близко.
Зверь научился читать и писать, лишь когда уже был подростком. Он гордился своим красивым почерком. В блокноте он написал:
Ян Нуккер, экономист, Висмарсвэген, 78, Энебюберг, 778 64 31.
- Так, - сказал я. - Время действовать.
Зверь сидел, молча улыбаясь.
- Что делать-то будем? - раздраженно сказал я.
Солнце сияло. Я недавно побрился. Надел свеже-выглаженную рубашку. А теперь стоял перед домом №78 на Висмарсвэген в новейшем стокгольмском суррогате Юрсхольма.
Они сидели в саду. Молодая современная шведская семья. Одеты в кричащие рубашки, волосы мелированы, загорелые, улыбающиеся. Каждый, когда изрекал что-нибудь глубокомысленное, отчаянно жестикулировал и притопывал, чтобы привлечь к себе внимание. А вокруг всякие игрушки: автомат для гольфа, прогулочный велосипед, громадный солнечный зонт на шарнире, радиоуправляемый автомобиль для ралли, кофейный автомат, украшенный картинкой Микки-Мауса, сотовый телефон.
Я держал в руке толстую пачку компьютерных распечаток, не вполне веря в эффективность того, что собирался сделать. И для начала подошел к калитке, остановился, помахал бумагами и крикнул самое умное, что мог придумать:
- Эй, вы там!
Все повернулись и уставились на меня. Хозяин дома, демонстрируя свою физическую кондицию, не торопясь отжался от садового стула, встал на ноги и медленно направился ко мне.
Он был лет сорока, моложав, невелик ростом, мускулист. Икры у него были толстые, руки подвижные, наверняка ловко играет в сквош и мастерски ходит на доске под парусом. Одет с таким журнальным шиком, что я улыбнулся ему в лицо без всякой натуги: цветастая калифорнийская рубашка, ослепительно белые шорты, толстые носки трубочкой и солнцезащитные очки с белой цепочкой а-ля пенсионер. Ну просто эталон делового человека последней отливки. Так и представляешь себе, как после уик-энда он сидит в своем "БМВ" в автомобильной пробке и со смертельно озабоченным видом отдает распоряжения по радиотелефону.
Он не сказал ни слова. Зато внимательно осмотрел меня снизу доверху - проверенный, тщательно отработанный способ ставить человека на место. Он в точности знал, чего стоит сам, и знал до тонкости, как надо оценивать других.
Мои ботинки из Рабочей лавки заставили его чуть ли не фыркнуть. На джинсы он наморщил нос. Свежевыглаженную рубашку воспринял как курьез. Но тут лоб его перерезала морщинка размышления: с плеча у меня свисала видавшая виды черная "лейка". Такие случается видеть у людей в баре оперы. А потом просто так: Rolex GMT-Master на моем правом запястье. Он надул губы. Моя персона посылала ему очень противоречивые сигналы. Я мог оказаться какой-нибудь важной фигурой на телевидении. Или, может, даже прислан из еженедельника "События недели".
- Привет, - сказал я, чтобы нарушить тишину.
Его брови приподнялись на несколько миллиметров, как показатель того, что он меня увидел.
- Слушай, я ищу одного чувака, его зовут Ян Нуккер.
Это его не удивило. Ян Нуккер всем был нужен.
- Ну.
- Он ведь живет в этой конуре?
Он долго взвешивал ответ:
- Чего тебе от него надо?
Я оперся локтями о калитку и терпеливо растолковал:
- Об этом я скажу Яну Нуккеру, когда встречусь с Яном Нуккером.
Он понял, что дальше таким манером не продвинется. Тоже наклонился вперед и установил локти на калитку.
- Ян Нуккер - это я, - хвастливо сообщил он.
- Прекрасно, - отозвался я.
Мы вполне могли говорить и здесь, вися на калитке. Его семья, там на лужайке, ввязалась в громкоголосый спор о том, как наказать пристававшего к ним щенка.
- У меня есть друг, Юлиус Боммер. Его позавчера убили.
Ян Нуккер воззрился на меня. Глаза расширились, рот раскрылся.
Нажми на них, сказал Зверь. Без церемоний. Я помахал распечатками у него под носом:
- Имя убийцы тут есть. Я хочу, чтобы ты его отметил.
Теперь оставалось ждать, чтобы Ян Нуккер снова пришел в себя.
На это потребовалось довольно много времени. Глаза его были широко раскрыты, рот разверст в изумлении, а руки беспомощно свисали вдоль калитки.
Первое, что ему удалось вымолвить, было:
- Что за чертовщину ты несешь, а?
Солнце жарко припекало. Я чувствовал усталость. Ночью пришлось долго повозиться.
- Ты что, не слышал? - сказал я. - Или не понял?
- Не понял, - сказал он совершенно серьезно и искренне.
- Юлиус Боммер нашел в этих списках твое имя. Он позвонил тебе. И тогда его убили.
Он уставился на распечатки в моей руке. Потом хотел взять их у меня, но я отвел руку.
- Это же списки нашего персонала, - сказал он раздраженно. - Они конфиденциальные! От кого ты их получил?
- У меня вопрос получше, - сказал я. - Это ты убил Юлиуса Боммера?
Рот у него раскрылся еще раз, пока он взирал на меня. Он выпрямился, но все еще держался за садовую калитку.
- С ума ты сошел, - сказал он негромко. - Кто ты такой? Полицейский?
- Нет, - сказал я. - Тебе повезло. Ко мне эти списки попали раньше, чем в полицию.
Он захлопнул рот. Ян Нуккер вспомнил наконец, кто он такой - мужчина с весом, мужчина, призванный командовать.
- Тогда я вызову полицию, - сказал он решительно.
- Давай, вызывай, - сказал я. - И будут тебя допрашивать всю субботу и воскресенье.
Я сунул ему списки и протянул ручку.
- Отметь того, кто пришил Юлиуса Боммера, - сказал я. - Не надо даже называть имени. Поставь птичку на бумаге, и я уйду.
Он держал распечатки в левой руке и растерянно глазел на них.
- Понимаешь, - сказал я, - как только легавые узнают о твоем разговоре с Юлиусом Боммером и об этих списках, тебя сразу заподозрят в убийстве.
Он покачал своей обелокуренной головой.
- Я никогда не слышал о Юлиусе Боммере, - медленно сказал он. - Я никогда не говорил с таковым по телефону. Я не знаю ни о каких убийствах. Я не разумею, о чем ты говоришь.
В глубине участка залаял щенок. Орали дети. Пекло солнце. Ян Нуккер покрылся потом. Его жена прикурила сигарету и медленно направилась к нам. Коричневый загар, рыжие волосы, черные глаза - такой пальца в рот не клади. Она загребла десятимиллионный куш на брачном рынке. И теперь подходила, чтоб охранять свой выигрыш.
Я улыбнулся ему широко и сердечно. Взял распечатки - рука у него была вялая, почти парализованная - и указал на сотовый телефон на садовом столике:
- О'кей. Давай тогда звони в полицию.
Он стоял совершенно неподвижно, уставившись на меня. Потом помотал головой.
- Позвони легавым, - сказал я. - Им надо задать тебе много вопросов. Не меньше ста двенадцати.
Я помахал ему на прощанье распечатками, повернулся и пошел.
- Погоди! - крикнул он мне в спину.
Когда я обернулся, Ян Нуккер уже устремлялся к телефону. Почти бежал. Я прислонился к калитке и осклабился. Его жена с каким-то фырчанием выпускала сигаретный дым через нос и зло таращилась на меня. Она меня ненавидела - хотя бы за то, что я заставил его шевелиться поживее.
Но он не прикоснулся к телефону. Наклонился над столом и подгреб к себе сумочку - ну, такую, что носят петлей на запястье, каштаново-красное произведение искусства из кожи ящерицы. А потом засеменил ко мне.
- На, - сказал он, протянув визитную карточку.
Его имя, адрес, название фирмы. Два домашних номера телефона, один из них не для широкого пользования. Два рабочих номера - один из них не для широкого пользования. Я, должно быть, ошибся насчет его "БМВ". Там уж наверняка было два радиотелефона, один из них не для широкого пользования.
- Я не убивал никакого Юлиуса Боммера, - сказал он. - Я даже не знаю, кто он такой. - Тут он сделал паузу. - И у меня нет никаких оснований звонить в полицию только потому, что какой-то идиот хочет испортить мне субботний день.
Я поднял распечатки повыше и потряс ими.
- Вот именно, - сказал Ян Нуккер. - Единственное, что меня интересует, так это как наши конфиденциальные списки персонала попали в руки какого-то идиота.
Я кивнул и сказал:
- Конфиденциальный ответ таков: мне они достались от Юлиуса Боммера, уже после его смерти. А ты... - мне пришлось перегнуться через калитку, чтобы сказанное прозвучало достаточно деликатно, - не называй меня больше идиотом. - Я наморщил нос и кивнул ему. - Ведь это не отвечает строго последовательной линии.
Я повернулся и пошел в сторону Яктвэген. Но тут вдруг вспомнил заключительную фразу. Зверь долго и упорно вколачивал ее в мою голову. Я остановился, снова взглянул на Нуккера и произнес:
- Знаешь что, Янчик! Не думаю, что ты убил Юлиуса Боммера. Но уверен, что ты можешь догадаться, кто это сделал.
Он просто вцепился в калитку. Лицо было мокрое от пота, а белокурые волосы стояли торчком. За его спиной щенок заливался лаем, ребятишки устроили драку. А жена просто стояла и курила.
Маленький автобус "фольксваген" грохотал, продвигаясь вперед на трех цилиндрах. Так всегда у них бывает на одиннадцатом году службы. Охлаждение слишком слабое. Я-то знаю, ведь как раз мое поколение впервые познакомилось с этой жестянкой.
- Он что, даже не посмотрел списки? - спросил Зверь в пятый раз.
Я тряс головой, чтобы не заснуть в раскаленном жестяном салоне. И рассказал все как было еще раз:
- Он никаких отметок не сделал. Он пачку не перелистывал. Он не обратил внимания ни на одно имя. Он стоял как дурак, держа все это в руке, и, по-моему, даже первой страницы не прочел.
Этого Зверь понять не мог. Он, да и любой другой аргентинец, за десять секунд ознакомился бы со всей пачкой, отметил для себя все имена, обратил внимание на все отпечатки пальцев, точно запомнил все мои приметы, а лишь потом величественно пожал бы плечами.
Он поскреб в бороде, качая головой.
- Пожалуй, не такой уж он сообразительный, - сказал я. - А чего ты ждал от простого шведа?
Мы проехали мимо Музея естествознания. Почему это там никогда нет очередей?
- Позвони-ка ему сегодня в ночь, - сказал Зверь. - Чтобы он подумал. Не раз позвони.
- О'кей, - сказал я, закрывая глаза. - Понятно, почему партизаны проиграли свою грязную войну в Аргентине. Сражения не выиграешь, болтая по телефону.
- Huevon! - прошипел Зверь.
- Отвези меня на работу, - зевнул я.
Мне не повезло. Шеф оказался на месте.
Обычно-то по субботам в "Утренней газете" работать приятно. Трудятся только журналисты. И выполнять надо только дневные задания.
Все маленькие шишки отдыхают, ведь важнее всего работать в будни, чтобы оберегать свои позиции. Все любящие выступать отсутствуют, ведь никаких совещаний не проводится. Все усердные карьеристы держатся подальше от редакции, поскольку карьеры куются в служебное время.
Но шеф был там. Он иногда приходил по субботам, чтобы, по его словам, расчистить письменный стол. Он вышел на порог своего кабинета и поманил меня указательным пальцем. По-видимому, сегодня он собирался расчищать свой письменный стол моей персоной.
- Давай пошевеливайся, - сказал Тарн. - Он хочет, чтоб ты облизал этот палец.
- Иди в задницу, - отозвался я.
Шеф придержал для меня дверь в свой кабинет, как сторож в провинциальной церкви. Тщательно затворил ее, попробовал на всякий случай, хорошо ли закрыта, прошел к своему стулу, точно примерился к нему задом, уселся и откинулся на спинку. Лишь когда вся процедура была завершена, он взглянул на меня. Он хотел, чтобы его считали человеком обстоятельным и методичным. Его считали занудой.
Шеф сделал классическую карьеру. Пописывал, когда был студентом. Завершил учебу, стал работать политическим репортером - чтобы быть на "ты" с сильными мира сего. Возглавил на работе профсоюзную организацию журналистов - чтобы завязать хорошие отношения с газетными директорами. Уехал на несколько лет - работал корреспондентом, а затем был вызван домой и поставлен у руля. Читателей он называл "эта старушка Андерссон".
Теперь он взирал на меня и ждал, что я начну признаваться.
Я ухмыльнулся в его сторону и не издал ни звука. Он деликатно переменил позу. Наклонился над письменным столом, взял нож для разрезания бумаг и стал что-то с ним вытворять - все в соответствии со стандартным планом проведения заковыристых заседаний. Отхаркался. Под конец прищурился, глянув на меня уголком глаза, и сказал:
- Я нахожу проблемы сотрудничества особо щекотливыми.
- Хорошо, что у меня их нет, - радостно ответил я.
Он кисло скривился.
- Ко мне обратился Билл Свенссон.
- Тут нет никакой проблемы сотрудничества.
Он вдруг указал на меня ножом для бумаг.
- У нас в "Утренней газете" двести пятьдесят сотрудников и тридцать фотографов. Уже цифры говорят о том, что более высокие требования в смысле дисциплины надо предъявлять фотографам. Кроме того, - разрезальный нож выписывал в воздухе вензеля, - задания выполняют сотрудники. Фотографы с ними сотрудничают.
Он крутанул башкой, чтобы фиксировать меня уголком другого глаза.
- Ты журналист? - спросил я, прежде чем он успел продолжить выступление.
- Разумеется. - Он был явно оскорблен.
- Почему ты не спросишь сначала, что произошло?
Разрезальный ножик замер.
- Я знаю, что произошло.
- У тебя есть версия сотрудника Свенссона о том, что произошло. Ничего другого у тебя быть не может.
Он положил нож и откинулся на спинку стула. Я решил, что он готов выслушать мою версию.
- Это было дутое задание, - сказал я. - Ты обедал с членами правления, и тебя обманул какой-то директор по рекламе. Ты передал в редакцию исходные данные, которые ни на чем не основывались, а у Бронко Билла не оказалось ни характера, ни ума, чтобы все это похерить.
И тут на меня навалилась усталость. Вспомнил, как Юлле улыбнулся и кивнул: Бронко Биллу не место в этой профессии.
Шеф воспользовался паузой:
- А "Экспрессен"это напечатала.
Ясное дело. "Экспрессен" тоже присутствовала на том же обеде членов правления. Для "Экспрессен" Бронко Билл - это обычный уровень.
- Я хочу поговорить о другом, - сказал я. - Умер один из журналистов "Утренней газеты". Возможно, его убили. Разве "Утренней газете" не следовало бы постараться, чтобы эта история была расследована до конца? Не следует ли "Утренней газете" выделить трех толковых репортеров, чтобы размотать весь этот сюжет?
Он сидел, удобно устроившись на стуле, и смотрел на меня сверху вниз. Бледный, а ведь летнее солнце сияло вовсю. Ротик у него был слабохарактерный, губки дрожали, но он улыбался.
- У тебя нет ни того образования, ни того опыта, которые необходимы, чтобы работать в области журналистики, - сказал он. - Это заметно. Смерть Юлле - это прискорбно. Но выяснять, как он умер, - не наша задача. У нас есть полицейский корпус, который этим занимается, есть прокуратура, которая следит за этим расследованием, и есть судебные инстанции, которые решат юридические вопросы о чьей-то вине - если таковые встанут.
- Черт, - сказал я, - если б только я мог об этом кое-что рассказать...
- Но ты не можешь. И, пожалуй, так оно и лучше.
По его мнению, это было здорово сказано. Он выпрямился на стуле и снова занялся ножиком для разрезания бумаг.
- Наша первостепенная задача - информировать об этих процессах. И лишь если что-то явно идет не так, проявляется наша вторая задача, а именно - находить недостатки.
- А кто решает, что явно?
- То есть?
- Ну, кто определяет, что то или се явно идет не так?
Он посмотрел в окно, всем своим видом показывая, что ему это чертовски надоело. Потом заговорил:
- Ты работаешь здесь почти пять месяцев. Тебе следовало бы заметить, что у нас тут организация, которая занимается такими вопросами в строго консеквентном порядке.
- Консеквентном? - переспросил я.
Шеф кивнул.
- Это что, прилагательное?
Он снова кивнул. Строго консеквентный. Надо будет заглянуть в словарь.
- Жил да был министр юстиции, - сказал я, - который вроде бы все свободное время употреблял на то, чтобы спать с блядями. Об этом тайная полиция составила секретный доклад. Премьер-министр засунул этот доклад в свой секретный ящик. Но какому-то репортеру из большой утренней газеты, что печатала в основном новости, кто-то шепнул о докладе. И большая газета сделала из этого большую сенсацию.
Шеф глядел в окошко. Теперь ему действительно было скучно, он слушал только из вежливости.
- Но секретный доклад лежал в секретном ящике, - сказал я. - И большая газета, следовательно, не могла доказать, что эта сенсация соответствует правде. Что же сделал главный редактор? Может, созвал пятерых своих лучших репортеров и сказал: "Я хочу, чтобы этот доклад был у меня на столе, и немедленно!"?
Он слушал вежливо и не прерывал меня. Никогда не следует скрывать своего хорошего воспитания.
- Нет, - продолжал я. - Главный редактор вместо этого попросил извинения у оскорбленного министра юстиции. Хотя все было правдой, хотя доказательства существовали, хотя для того, чтобы установить эту правду, требовалась разве что капелька решимости.
Он все еще не отвечал.
- Предположим, есть доказательства, что Юлле убили.