- А можете и не ездить, такая же будете, - вышел в это время из кабинета князь, находившийся с самого раннего утра в дурном расположении духа. - Стану ли я для всяких ваших проходимиц или, как они теперь называются, курсисток дорогих лошадей гонять. Заведите своих да и катайтесь сколько угодно.
- А! - могла только прошипеть сквозь зубы вся побагровевшая княжна и быстро ушла в свою комнату.
Князь уже кого-то распекал во дворе. Его голос был слышен в комнате княжны.
"Жестоко поплатишься ты мне за это, негодный старикашка, с тебя первого начну я уничтожение захудалого рода аристократов-тунеядцев!" - со страшною, непримиримою ненавистью думала она.
Наконец, давно желанное второе свидание с Гиршфельдом состоялось.
Во время ее обычной прогулки, между вечерним чаем и ужином, по задним аллеям "старого парка", на дорожке, ведущей к "проклятому дубу", показался Николай Леопольдович.
Маргарита Дмитриевна бросилась ему навстречу.
- Наконец-то! - прошептала она. - Я уже думала, что ты никогда не выберешь время.
- Напрасно думала, о чем думать не следует… - улыбнулся он. - В нашем положении осторожность - первое условие успеха.
Они опустились на "скамейку старого князя".
Была чудная тихая ночь. Луна с безоблачнного, усыпанного мириадами звезд неба лила на землю кроткий волшебный свет, таинственно отражавшийся в оконечностях медных крестов на решетке, окружающей старый дуб. Вокруг "проклятого места" царило ужасное безмолвие. Поднявшийся с протекающей невдалеке реки туман окутывал берег и часть старого парка, примыкающего к нему, создавая между стволами и листвой вековых деревьев какие-то фантастические образы.
Нашим собеседникам, впрочем, было, видимо, не до созерцания окружающей их природы.
- Время дорого, приступим прямо к делу, - серьезно начал он. - Необходимо прежде всего уничтожить завещание князя.
- Да, да; но как это сделать?
- Способы есть, но надо выбрать лучший и выгоднейший. Можно уничтожить завещание еще при жизни князя, похитив его, но это рисковано, так как князь может хватиться и не найдя написать новое; можно, наконец, похитить его и уничтожить после смерти, но, во-первых, смерти этой надо ждать, а он, кажется, умирать и не собирается.
- Кажется! - злобно прошептала она.
- Во-вторых, кто нам поручится, что князь не передаст этого завещания при жизни на хранение в верные руки - своему брату, например, твоему отцу…
- Это предположение возможное… - задумчиво произнесла Маргарита Дмитриевна.
- Не это еще не все, нам необходимо, чтобы князь умер как можно скорее, чтобы умер он без завещания, так как кроме того, что из его состояния двести тысяч идут от нас твоей сестре, а она с таким приданым не засидится, и эти деньги, с момента ее замужества, пропадут для нас навсегда, сама княгиня по завещанию является очень ограниченною в своих правах на громадное состояние князя, а я желал бы, чтобы эти права ее были бы обширнее, так как, имею на нее влияние.
- И даже, как я заметила, очень большое! - съязвила княжна.
Гиршфельд посмотрел на нее.
- Ревность, кажется, не предусмотрена ни одним пунктом нашего договора.
- С чего это ты взял, что я буду ревновать к этой красивой развалине?
- В таком случае и предоставь этой развалине взять свою долю жизненного счастья. Поверь, она дорого поплатится за это.
- Не не могу же я уверить тебя, что мне приятно это видеть.
- Что делать, нет пути без терний. Я постараюсь, чтобы тебе реже все напоминало об этом. Вот единственная уступка, которую я могу сделать твоим пылким чувствам! - улыбнулся он.
- Хорошо, хорошо. Ведь я же понимаю, что не можешь же ты предпочесть меня ей для нее лично.
- Что правильно, то правильно. Я знал, что ты меня поймешь. Ты умная, рассудительная женщина. В наше время они, к сожалению, редкость.
Он привлек ее к себе.
- Что же делать, чтобы осуществить все, что ты говоришь? - начала она.
- Надо, чтобы князь окончил жизнь самоубийством, или, по крайней мере, был признан самоубийцей. Тогда, на основании 1472 ст. Уложения о наказаниях, духовное завещание его будет сочтено ничтожным. Этого только нам и надо.
- Значит, надо убить его? - резко спросила Маргарита Дмитриевна.
Она вспомнила все, вспомнила недавнее оскорбление и злобная радость прозвучала в тоне ее вопроса.
- Да, отравить; это очень удобно, так как он принимает опиум. Почтенный Август Карлович прописал, как он сам выразился, лошадиный раствор. Несколько десятков капель и князь уснет на веки. Положим, на самоубийство будет похоже мало, но, приняв во внимание, что Сергей Павлович Карамышев так же много смыслит по следственной части, как я в китайском языке, да и остальные ваши местные жрецы Фемиды довольно убоги - я полагаю, что они, за отсутствием мотивов для отравления князя посторонним лицом, поспешат покончить это дело именно в этом смысле.
Надо сознаться, что сам Николай Леопольдович плохо верил в то, что говорил княжне, но ему необходимо было как можно скорее устранить князя и сделать княгиню распорядительницей шестовских богатств. Он даже готов был поступиться двумя стами тысяч в пользу Лиды, надеясь и на них, впрочем, наложить впоследствии свою загребистую лапу, а потому ему было безразлично: умрет ли князь с завещанием, или же без него.
Говорил же он все это для княжны Маргариты, желавшей всеми силами души своей лишить сестру наследства, которое являлось смертельным для нее оскорблением.
Он надеялся таким образом добыть ее согласие. И он не ошибся.
- Кто же должен исполнить это, то есть влить опиум? - после некоторый паузы спросила княжна.
- Ты.
- Я! Но как?
- Камердинер князя приготовляет лекарство во время нашего обеда; после обеда князь идет на террасу, где курит трубку, которую ему приносит тот же камердинер из кабинета. Ты, будто бы идя в свою комнату, зайдешь в всегда отворенный кабинет и вольешь опиум, который стоит на письменном столе, около крайнего шкапчика, в коричневом пузырьке, в приготовленную на ночном столике рюмку, а затем пройдешь к себе. Это дело одной минуты. Князь уже впился в опиум. Он принимает его целый год. Он проглотит и не заметив количества. Принимающие опиум даже любят увеличение доз. Я уеду на это время для того, чтобы, как посторонний человек, не навлечь на себя подозрения.
- Ты уедешь? Куда? - тревожно спросила она.
- В Т. дня на два. Я уж устрою. До этого времени ты присмотрись к кабинету и к месту на столе, где стоит пузырек. Смотри, чтобы только никто не заметил.
Княжна молчала. В ней происходила борьба, но злоба против князя одержала верх.
- И так, решено? - спросил Гиршфельд.
- Хорошо, я делаю. Решено! - глухим голосом ответила она.
XXIII
В разлуке
Наступили первые числа августа.
Время мчалось для княжны Маргариты Дмитриевны с ужасающею быстротою.
Вступив на новый жизненный путь, связав на всю жизнь, как ей по крайней мере казалось, свою судьбу с избранным ею человеком, она зажила какою-то двойною жизнью. Ум ее лихорадочно работал, нервная система, доведенная до высшего напряжения, как бы закалилась; неведомая доселе страсть охватила все ее существо, а между тем, в душе царил какой-то страшный покой.
Она чувствовала себя далеко не самостоятельной, чувствовала, что находится в полном подчинении воле этого железного человека, но это самое подчинение доставляло ей величайшее наслаждение.
Ей казалось, что рука этого человека настолько твердая, непоколебимая опора, что она, княжна, может теперь спокойно и безмятежно смотреть в будущее, отдохнуть от пережитых треволнений, что он один доведет ее до цели, выведет ее на широкую желанную дорогу.
Она сознавала, что она не идет, а ее ведут, но, по крайней мере, она была уверена, что не собьется с дороги.
Этот относительный покой ее организма разливал в нем какую-то сладостную негу и истому.
Так заблудившийся в дремучем лесу в зимнюю стужу путник покойно вверяет себя первому встречному и следует за ним, с наслаждением предвкушая теплую комнату и мягкое ложе.
Встречный же для заблудившейся в жизненном лесу княжны не только ведет ее, но рассказал ей заранее дорогу, поручил даже расчищать путь по его указанию, то есть действовать самой для себя и даже для него в благодарность за то, что он ведет ее.
Без нее, быть может, и сам он не так скоро вышел бы на дорогу, к жилью. Она, следовательно, помогает ему, она ему необходима. Друг без друга они - ничто, вместе - сила. Это вполне удовлетворяло ее самолюбие.
Еще более странное чувство стало охватывать ее с некоторого времени.
Ей стало казаться, что если бы даже она убедилась, что помогает этому человеку в начертанном им плане исключительно для него, то и тогда бы она не постаралась разорвать приковывающую ее к нему цепь, лишь бы быть с ним, около него.
Она без ужаса не могла представить себя без него. Холодный пот выступал у ней на лбу при одной мысли о возможности остаться снова одной. Она поняла, что безумно, страстно любит его. Она полюбила его прежде всего за смелость, с которой он взял ее. Эта любовь, в течение каких-нибудь двух недель со дня рокового свиданья в "старом парке", возросла до самоотречения.
С трепетом ожидала она коротких с ним свиданий в самом отдаленном месте "старого парка", на "скамейке старого князя", между вечерним чаем и ужином. Там, на этом "проклятом месте", развивал он перед нею свои страшные планы, там предавалась она первым восторгам любви.
Опьяненная этими восторгами, благоговейно внимала она своему кумиру.
Даже страх перед опасностью раскрытия его страшного плана совершенно исчез из души княжны Маргариты Дмитриевны - так велика была в ней уверенность в уме, дальновидности и рассчетливости ее нового друга, союзника и соучастника.
Она была в каком-то чаду, а между тем в нем, как в чистом воздухе, дышала полною грудью.
Такая картина ее нравственного состояния, - последствия роковой для нее встречи, - предстала перед ней с полною ясностью во всех мельчайших деталях во дни первой, хотя и кратковременной разлуки.
Гиршфельд уехал.
Он поехал дня на два в Т. с какими-то поручениями от князя Александра Павловича.
Княжна сидела одна в комнате у окна, выходящего в парк.
Комната племянницы князя Александра Павловича находилась на одной линии с его кабинетом, комнаты через две, и была угловая, в два окна. Одно из них выходило в парк, а другое - во двор. Убрана она была сравнительно с другими княжескими апартаментами весьма скромно.
Штофная темно-синяя мягкая мебель и такие же занавески на окнах, темные обои придавали ей мрачный вид, и единственным светлым пятном на этом темном фоне выделялась постель княжны, покрытая белоснежным тканьевым одеялом с целою горою подушек.
Княжна спала почти сидя, иначе чувствовала страшные приливы к голове.
В углу, между окнами, стоял косяком большой письменный стол на шкафчиках. Он был завален книгами и тетрадями. Посредине лежала какая-то неоконченная рукопись.
Прислуге было отдано княжной строгое приказание не касаться ее письменного стола, который она убирала сама.
Судя по его настоящему внешнему виду, можно было сразу догадаться, что за ним не сидели давно. Довольно густой слой пыли на книгах и неоконченной рукописи указывал, что к ним не прикасались, по крайней мере, несколько дней.
Да и на самом деле, занятая совершенно иным, княжна бросила с некоторого времени свои научные работы.
Зная, что сегодня утром Николай Леопольдович уехал и должен вернуться лишь послезавтра, она накануне еще решила, что проведет эти дни за работой и таким образом не заметит двух дней горькой, как она почувствовала, для нее разлуки.
В эту ночь ей не спалось, она задремала лишь под утро и сквозь сон слышала, как, звеня колокольчиками, подъехала к крыльцу коляска, как уселся Гиршфельд, сопровождаемый громкими пожеланиями приятного препровождения времени со стороны князя Александра Павловича.
- Удастся ли тебе узнать, как он проводил время? - злобно подумала она с просонья, и с этою мыслью заснула крепче.
Было почти уже два часа, когда ее разбудил раздавшийся под самым ее окном резкий голос того же Александра Павловича, распекавшего возвратившегося со станции железной дороги кучера за то, что он дал слишком незначительный отдых лошадям.
- Загнал, негодяй, лошадей; хозяйское добро жалеть не ваше дело! - кричал князь.
Послышались звуки ударов нагайкой.
Она вздрогнула, точно ударили по ней самой, и проснулась. Быстро вскочила она с постели, оделась, распахнула окно, выходящее в сад, села у него и задумалась.
О предполагаемой работе она совершенно забыла.
Она просидела бы, быть может, очень долго, если бы дверь ее комнаты не отворилась и на ее пороге не появилась Стеши.
- Пожалуйте к княгине, наверх, - отрывисто обратилась она к ней.
- Сейчас, - отвечала та, вздрогнув и встала. Стеша ушла.
Она также была, видимо, не в своей тарелке. Грустила ли она также об отъезде Николая Леопольдовича, или же ее тревожила мысль - привезет, или не привезет он из города обещанный им дорогой подарок - неизвестно.
XXIV
В дороге
Княгиню Зинаиду Павловну княжна застала пьющей чай у себя наверху. Ссылаясь на мигрень, она не сошла даже вниз.
- Почитайте мне, ma chère, только потише. Я совсем больна, сама не могу.
Княжна взяла раскрытый французский роман, лежавший на столе, и принялась за чтение.
Княгиня почти не слушала. Мысли ее вертелись на Николае Леопольдовиче.
"Зачем он уехал? Зачем его услали? Противный князь!"
В перспективе, менее чем через две недели, была еще более долгая разлука. Сын уезжал в Москву. Пребывание Гиршфельда в усадьбе теряло свое raison d'être, и из последних нескольких дней вырвать целых два дня - это ужасно!
Княжна тоже читала машинально. Почти одинаковые с княгиней мысли бродили в ее голове, осложненные еще другим серьезным делом - предстоящим исполнением начертанного Гиршфельдом замысла.
Чтение, между тем, продолжалось.
Одна старалась сделать вид, что внимательно читает, другая - что внимательно слушает.
Виновник же тревоги и печали этих трех совершенно разнородных женщин был уже далеко и думал о них, но совершенно иначе, нежели они, каждая порознь, об этом воображали.
Николай Леопольдович с неделю, как замыслил уехать денька на два в Т.
Ему было необходимо обратить скопленные от великих милостей княгини Зинаиды Павловны деньжонки, в размере более двух тысяч рублей, в какие-нибудь бумаги, чтобы деньги не лежали без милых сердцу Гиршфельда процентов и занимали в бумажнике менее места.
Сделать это поблизости можно было только в одном Т.
Хотелось ему также познакомиться с отцом и сестрой княжны Маргариты Дмитриевны. С последней в особенности, так как она являлась наследницей двухсоттысячного капитала и, пока что, до сих пор состояла ею.
Княжна Маргарита, как он и не ошибся, дала на это свое согласие и даже благовидное поручение в форме письма к отцу и сестре.
Кроме того, как мы уже знаем, ему надо было провести дня два в отсутствии из княжеской усадьбы.
Задумав такую отлучку, Гиршфельд стал исподволь подготовлять к ней Александра Павловича, мельком роняя в разговоре с ним о своем желании посмотреть Т., исполнить, если было бы нужно, кстати, какие-нибудь его княжеские поручения.
Князь, исполняя желание своего любимца, придумал несколько таких, якобы неотложных поручений, в числе которых было отвезти письмо брату, а племяннице несколько снятых недавно приглашенным фотографом видов с усадьбы и окружающих ее живописных мест.
- Познакомьтесь, хороший, прямой человек, старый вояка! - аттестовал Александр Павлович брата.
Николай Леопольдович хотя и обрадовался возможности уехать, но поморщился от этого поручения.
- Впрочем, все равно, эти пустяки не помешают! - подумал он и согласился.
Князь выдал ему, в счет жалованья, двести рублей.
Сообщив княгине о желании князя, чтобы он ехал в Т. по делам, что подтвердил и сам князь, Николай Леопольдович успел у нее утянуть радужную на дорогу и укатил.
Полуразваляеь в покойной дорожной коляске, оставив быстро позади себя усадьбу, он не переставал думать о ее обитателях или, лучше сказать, обитательницах.
Княгиней он был недоволен. Она оказалась далеко не такой тароватой, как он надеялся, и старалась избегать денежных вопросов.
Быть может это происходило оттого, что она сама не располагала большими деньгами, глядя из рук мужа, но только ему приходилось прибегать к вымышленным рассказам о бедственном положении его семьи, о старых студенческих, его беспокоящих, долгах, о чем будто бы ему сообщают и напоминают в получаемых им из Москвы письмах, и только тогда княгиня, желая его утешить, раскошеливалась, но при этом, - он это заметил, - на ее лицо всегда набегала какая-то тень.
"Ужасная вещь иметь дело с этими стареющими красавицами, они уж чересчур щепетильны в финансовых вопросах, тревожась возникающим, вероятно, в их уме сознанием, что их любят не за увядшую красоту, а за деньги…" - рассуждая про себя Николай Леопольдович.
Мысль его переносилась к молодой княжне.
Ею до сих пор он был чрезвичайно доволен. Он чувствовал, что она была вся в его руках, что она на самом деле отдалась ему беззаветно и бесповоротно, что она полюбила его со всею страстью молодого, нетронутого организма. Он глубоко верил только в такое плотское чувство и оно служило, по его мнению, верным залогом, что она не будет в будущем перечить его планам и не выдаст, если попадется.
"Ну, а как попадется?" - мелькнуло в его уме.
Ему пока все-таки еще было жаль ее: она не потеряла для него еще обаяния новизны.
- Какова-то она, как исполнительница?
- Вернусь, увижу! - сказал он сам себе.
Кто давненько приелся ему и изрядно таки надоел, так это Стеша.
"С этой расправа коротка. Я уж несколько раз прогонял ее, дуется, ну и пусть… Привезу ей из города серьги и брошку… и баста!" - решил он в своем уме.
- В усадьбе-то у нас, барин, опять нечисто стало! - обернулся к нему кучер Степан, молодой парень с лунообразным лицом, опушенным жидкою белокурою бородкою.
Уставших лошадей он пустил пройтись шагом.
- Как, нечисто стало? - встрепенулся пробужденный от своих дум Николай Леопольдович.
- Старый-то князь опять стал посиживать на своей скамеечке. Посмотрите, барин, быть беде.
- Ты откуда это знаешь? - спросил он.
Александр Павлович давно рассказал ему легенду проклятого места.
- Парни из деревни на рыбной ловле были и опозднились, мимо ехали, так его видели и не одного даже.
Николай Леопольдович побледнел. Он понял, что это видели его с княжной. Вдруг у него мелькнула мысль. Он улыбнулся.
- Все вздор, бабьи сказки! - оборвал он Степана.
Тот посмотрел на него с нескрываемым удивлением, но замолчал.
- Эй вы, пошевеливайтесь! - тронул он вожжами лошадей.
Вдали виднелась уже железнодорожная станция.
Среди княжеской дворни, действительно, за последнее время ходили слухи о появлении вновь старого князя на его скамейке.
- Стрясется, наверное, какая ни на есть беда! - решили все в один голос.