Она поправила складно уложенные волосы и пристрожила лицо, готовясь к разговору. Ее точеный - греческий, римский? - носик серьезно нацелился на собеседника. Петельников поймал себя на необъяснимой робости перед этой тридцатилетней женщиной. Неужели школьные стены излучают свою, незабытую им энергию; неужели понятие "учитель" отпечатывается в наших генах?..
- Как вас звать?
- Раиса Владимировна.
- Русский и литература?
- Да, самые трудоемкие предметы.
- Раиса Владимировна, расскажите о Вязьметинове.
- А знаете, нечего рассказывать.
- Совсем?
- Заурядный подросток. Как говорится, без искры божьей.
Чтобы полюбить человека, нужно его знать; чтобы оценить, сдружиться, уважать и прийти к пониманию, нужно человека знать; чтобы породниться, сделаться близким и пройти по жизни, нужно человека узнать… Но вот оказалось, что нельзя и вести полноценный розыск беглого подростка без знания его личности. Как дух ловить.
- Учится средне, от общественной работы отлынивает, к литературе равнодушен…
- А к жизни? - задал он, может быть, странный вопрос в применении к подростку.
- Не знаю, я учу своему предмету.
- А жизни? - упрямо повторил он.
- Кто ребят учит жизни?
- Именно.
- Вопросик ваш, знаете ли, академический…
Она вежливо улыбнулась, показывая, что на подобные вопросы отвечать не принято. Петельников допускал, что молодая учительница замешкается, но такой неприкрытой откровенности не ждал. Хотя бы попробовала, хотя бы побормотала.
Петельников помнил своих преподавателей, которые учили литературе, химии, математике… Ребята усваивали. С годами литература, химия и математика выветривались, но вот образы учителей живы до сих пор. Потому что знания оседали в уме, а учителя запечатлевались в сердце. И больше всех знаний ребят интересовали личности этих биологичек, русачек, химиков и физруков: как они говорят, что думают, с кем дружат, куда ходят, что у них за мужья-жены… Не знаний жаждали ребята, а хотели у преподавателей научиться жить.
- Свой предмет - это лишь повод для воспитания, - не удержался он от внезапно пришедшей мысли.
- Как вы сказали?
Она сморщила носик, и тот мучнисто побелел. Петельников, не зная зачем, мимолетно приметил, что побелел он не оттого, что хрящеват, а от того, что она сильно наморщилась.
- Я хотел спросить: любит ли он ваш предмет?
- Ему скучно.
- А почему?
- Он, видите ли, не согласен с толкованием образов классической литературы.
- Каких?
- Сейчас не помню. Да всех. И Онегина, и Раскольникова, и Отелло…
- Я тоже не согласен, - вздохнул Петельников.
Она рассмеялась, как хорошей шутке, и носик вновь побелел, и опять-таки не оттого, что сильно хрящеват, а оттого, что сильно засмеялась.
- С чем вы не согласны?
- Негуманная она.
- Кто? - удивилась учительница, не допуская даже намеков.
- Классическая литература.
Взгляд Раисы Владимировны выразил такую степень удивления, что Петельникову в узком креслице вдруг стало тесновато. Он подобрал длинные ноги и поставил их перед собой острым холмиком.
- Литературу, ценимую главным образом за гуманизм, вы называете негуманной?
- Раиса Владимировна, возьмите упомянутого вами Онегина… Убийца. Почему же герой романа он, а не Ленский? И где сострадание к Ленскому, к убитому? Раскольников. Тоже убийца, тоже изучается писателем. А убиенные женщины? Где к ним жалость? Отелло. Опять убийца. А Дездемона, а сострадание к ней? Этот ряд я мог бы удлинить.
- Извините, у вас подход законника…
- А я и есть законник. Меня всю жизнь учили ценить и охранять человеческую жизнь, Раиса Владимировна. И когда я выезжаю на убийство, то жалею убитого, а не убийцу.
- Законник и крючкотвор, - уточнила она.
Петельников не обиделся, потому что следил за ее носиком: тот удивлял. Сейчас учительница не смеялась и не морщилась, а хрящики побелели. И он почему-то вспомнил о белье, которое, тоже беленькое и, в сущности, уже отстиранное, второй день лежит в тазу и кренделями висит на боку ванны. Тут же его мысль скоренько сама перескочила на дела и на сейф, набитый ждущими бумагами, перескочила на подростка, где-то бродившего… А он ведет беседы о гуманности классической литературы.
- Раиса Владимировна, почему же Вязьметинов скучал? Ведь литература - предмет веселый.
- Не веселый, а серьезный, - обрезала она.
Теперь она обрезала, потому что Петельников в ее глазах пал неподъемно. Неумение поддакивать ему часто вредило. Истинно сказано: "Никогда не отнекивайся, всегда отдакивайся".
- Саша на всех предметах скучал, - добавила она.
- Может, занятия нудные? - вырвалось у Петельникова.
- А я даю урок, а не эстрадное представление!
Но он перед учительницей уже не робел: чары детства отпустили. Впрочем, чары детства и родная школа останутся с ним навсегда, они тут ни при чем. В кресле морщила носик одна из тех, которые под воспитанием понимают нотации, правила, досмотры, слежки, проверку сумок и карманов…
- Я проводила внепрограммные уроки, - заговорила Раиса Владимировна обидчиво. - В прошлом году была дискуссия на тему "Все мы будущие матери и отцы". А этот учебный год начала с сочинения на тему "Кем быть?".
- И кем они хотят быть?
- Очень интересные цифры, я их даже помню. Девять человек - космонавтами, восемь - каскадерами, пять - дипломатами, шесть - писателями, семь - балеринами… Ну и так далее.
Она смотрела на него с гордецой, ожидая, видимо, похвалы. Или восхищения? Но Петельников спросил:
- А кем захотел быть Вязьметинов?
- Это, кстати, его характеризует… Написал, что хочет стать батюшкой, чтобы у него была толстая матушка.
- И что вы сказали?
- Вязьметинову?
- Нет, ребятам.
- Похвалила, естественно.
Он глянул в окно, в школьный сад, еще не совсем облетевший. Листья были сгреблены в вороха. Стволы выбелены ярко, приствольная земля окопана. Кусты подрезаны, сорняков нет. Ребята постарались. И ни один не написал в сочинении, что хочет быть садовником или садоводом? Впрочем, как напишешь, когда рядом строчат о космосе да о сцене. Проще выдать про батюшку с матушкой.
- Зачем вы их обманули, Раиса Владимировна? - тихо укорил Петельников.
- Я не понимаю…
- Неужели девять человек станут космонавтами? Или все семь девочек - балеринами?
- Хотя бы одна да станет.
- А остальные шесть? Потраченные зря годы, разочарования, а то и поломанные жизни…
- Мы должны приучать к мечте!
- И говорить правду мы должны.
- Какую? Что не у всех есть способности?
- Эту тоже. Но и главную правду: обществу не нужно столько балерин, артистов и каскадеров.
- И тогда ребята, по-вашему, воспылают желанием стать слесарями, токарями и пошивальщиками обуви?
- Не знаю, воспылают ли… Но, вступая в жизнь, молодой человек обязан считаться с потребностями общества.
Петельников глянул на часы. Почему эта классная руководительница его не гонит? Дело оперуполномоченного уголовного розыска - расспрашивать о преступлении, бегать, ловить, хватать, разузнавать… А не вести педагогические дискуссии.
Он встал.
- Раиса Владимировна, последний вопрос… Почему Саша Вязьметинов пошел на преступление?
- Откуда же мне знать?
- А почему Онегин застрелил Ленского, знаете? Конечно, знаете. Почему Раскольников зарубил женщин: Почему Отелло задушил Дездемону? Знаете. А почему ученик Саша Вязьметинов обокрал квартиры - не знаете. А?
Она тоже встала. Носик - греческий или римский? - побелел морозно.
- Вы не работник милиции, а демагог.
- Да ведь вы тоже не учительница, - добродушно улыбнулся он. - Вы не учительница, а поучительница.
16
Приресторанный бар казался сумрачной расщелиной: узкий, светильники притушены, темное дерево стен выглядит иконным, табачный дым синит остатки света… Только за стойкой белела яркая полоса, в которой барменша творила свои коктейли и чашечки кофе.
Леденцов разглядел: муж потерпевшей Анны Васильевны Смагиной сидел в самом конце стойки, в конце бара, как в серой норе. Но свободных мест рядом с ним не было.
Вчера капитан Петельников, когда они встретились накоротке, рассеянно спросил, что, интересно, поделывает вечерами муж Смагиной. Леденцов знал приказную силу этих рассеянных вопросов. И сегодня он уже смог бы ответить, что вечерами муж Смагиной сидит в серой мгле приресторанного бара и пересчитывает годовые древесные кольца на полированной стойке. Оставалось лишь подсесть. Сдерживало опасение, что Смагин его узнает: мог запомнить с посещения их квартиры.
Леденцов прошел в ресторанный вестибюль, в тихий уголок. Для таких моментов был припасен тонкоматерчатый берет, который натягивался на голову, как чехол, и закрывал опознавательную шевелюру до единой волосинки. И темные очки, и сумка через плечо. Полумрак в баре завершит маскировку. Он глянул в зеркало: там переминался студент, забежавший выпить фруктовый коктейль. Но всегда удивляло одно: стоило надеть этот безразмерный берет, как нос заметно удлинялся, будто подрастал.
Леденцов вернулся в бар и сразу увидел, что рядом со Смагиным освободились два места. Он сел на круглое высокое сиденье, похожее на высоконогую кнопку.
- Шоколадный коктейль и кофе, пожалуйста.
Появление нового соседа Смагина не привлекло. Он хмуро, но с прочувственным вниманием следил за своей пустой рюмкой, будто видел в ней то, что другим было не разглядеть. Его худое лицо откровенно краснело и вроде бы задубилось горячим и дымным воздухом бара.
Леденцов отпил коктейль. Разбуженный этим действием соседа, Смагин повернул голову и сказал негромко, но со значением:
- У киоска "Соки - воды" стоят хмурые народы.
- Выпить не на что? - обрадовался Леденцов поводу.
- Не проблема.
- А в чем проблема?
- Выпьешь со мной?
- Можно, - согласился Леденцов, у которого от одного запаха алкоголя начинало щемить в желудке.
Смагин уставился на барменшу - та дрессированно оставила кофейные чашки:
- Слушаю, Анатолий Семенович…
- Веруша, еще две рюмки.
Вот как: Анатолий Семенович, Веруша… Свой человек. Значит пасется тут давненько.
Смагин пил только коньяк. И когда он запрокинул рюмку для единого глотка, Леденцов скоренько выплеснул свою в коктейль, чмокнул, якобы для удовольствия, и отхлебнул кофе.
- Тайна во мне сидит роковая, - признался Анатолий Семенович, приглаживая жидкие волосы.
Леденцов равнодушно отпил кофе, но внутри все натянулось от зажатой радости. В конце концов, кто такой оперуполномоченный уголовного розыска, как не охотник за тайнами?
- Ты меня не заложишь? - вдруг спросил Анатолий Семенович.
- Ну, если вы человека убили…
- Не пыли! Моя фамилия - Смагин. Но я не Смагин.
- А кто же вы?
- По паспорту - Смагин. А по существу совсем другой. Вот где зарыта моя тайна…
- Кто же вы? - прямовато переспросил Леденцов.
- Моя настоящая фамилия гнусная.
- Вообще-то, не в фамилии дело…
- А вернее, звериная.
- Полно звериных фамилий: Зайцевы, Волковы, Львовы…
- У меня шакалья.
- Шакалов, что ли?
- Если бы Шакалов, а то ведь Шакало.
- Как же ее поменяли?
- Взял фамилию жены. Не позор ли? Мужик носит женину фамилию. Веруша, еще по одной.
Оперуполномоченный уголовного розыска - это охотник за тайнами. Не за всякими, а лишь за криминальными; пусть попадаются и не криминальные, но тогда хотя бы умные.
Уловив момент, Леденцов проделал операцию с рюмкой коньяка. Смагин опять ничего не заметил, зарывшись в свои смурные мысли. Его пегие волосы осыпались на уши, обнажая розовую кожу головы; казалось, что волосы росли какими-то равномерными кустиками, точно посадили их квадратно-гнездовым способом.
- Из-за фамилии и пьете?
- Ты, парень, женат?
- Нет.
- Тогда не поймешь.
- Но жениться собираюсь, - испугался Леденцов упустить контакт.
- Ответь-ка: почему куры с петухом живут дружно?
Леденцов, знавший кур лишь по бульонам да по цыплятам табака, замешкался. На ум шла курочка-ряба, петушок - золотой гребешок, птицеферма с инкубатором…
- Потому что петух один, а куриц много, - нашелся-таки логичный ответ.
- Потому что найдет петух зерно, покличет кур: ко-ко, а они бегут, слушаются, не обсуждают.
- Из-за супруги пьете? - догадался Леденцов.
Небогатый жизненный опыт Леденцова стократ прибавлялся оперативной работой, которая ежедневно знакомила с характерами, страстями и людскими конфликтами. И этот опыт уже подсказал, что в жизни нет такого, из-за чего стоило бы опускаться до пьянства. Из любой беды выводили два пути - трудный и легкий. И слабые натуры склонялись ко второму, к легкому. Леденцов подметил и неожиданное: были люди, которые как бы ждали этой беды, бедки, какой-нибудь неприятности, чтобы облегченно вздохнуть и взяться за бутылку. Он вспомнил однокомнатную, задохнувшуюся без кислорода квартиру, где пил обросший и почерневший человек: его обошли должностью. Таких Леденцов не понимал и не принимал.
Смагин придвинулся и шепнул, задув в ухо пары коньяка:
- Она не живет, а сидит в засаде.
- Как в засаде?
- Ждет, чтобы я загулял, запил, закуролесил… Тогда ей радость, поскольку сбылись бы ее предсказания.
- А вы не дайте им сбыться - не куролесьте.
- Молоток ты, парень, но до кувалды тебе еще далеко. Веруша, еще два раза по полтинничку!
Две рюмки по пятьдесят граммов. Леденцов смотрел на свой бокал с коктейлем, в котором волшебно прибывало. После трех рюмок он стал с краями. Четвертую, коли будет таковая, придется лить в кофе. Но Смагин, видимо, этих мелочей уже не замечал. Его лицо, заострившись от алкоголя и жаркого воздуха, теперь целилось только в Леденцова. Глаза, зажатые отяжелевшими веками, боялись упустить покладистого собеседника.
- У Анны паучья любовь, - с гордецой сообщил Смагин, выжидая ответного недоумения.
- В каком смысле? - Леденцов попробовал удивиться непринужденно.
- Есть паучихи… с крестом на спине… своего законного супруга сжирает в буквальном смысле. Ничего себе любовь, а?
- Тогда я не буду жениться, - решил вслух Леденцов.
- Знаешь, чем собака отличается от жены?
- Хвостом?
- Собака все понимает, но сказать не может. Жена все время говорит, но ничего не понимает.
Паучья любовь. Леденцов насмотрелся на нее, вернее, знал, чем эта любовь кончается. Выезды на квартирные скандалы, отравления уксусом, самоповешение на бельевой веревке, разбитые сковородками головы и просто вышибленные стекла, душераздирающие крики - все это она, паучья любовь. Подобные квартиры Петельников звал самоедскими, потому что там поедали друг друга без смысла и зачастую без особого желания. Чтобы понять этих самоедов, он отвергал любой жизненный опыт, полагаясь только на логику: зачем жить с ненавистным человеком?
- И вы терпите эту паучью жизнь? - удивился Леденцов.
- Не терплю! - бахвалисто отрезал Смагин.
- Разводитесь?
- Я тоже ей жизнь осложняю.
- Как?
- Допустим, золотые часики дамские лежали себе и лежали да убежали.
Леденцов отвернулся, чтобы выдохнуть свободно. Казалось, что весь слитый в бокал коньяк испарился и ударил ему в голову. Он еще раз вздохнул, освобождаясь от этого коньячного наваждения, и беззаботно повернулся к Смагину-Шакало:
- Жена ведь заявит в милицию…
- Моя милиция меня бережет.
- В каком смысле, Анатолий Семенович? - не удержался Леденцов от елейного тона.
- Задействована одна хитрованная комбинация с помощью той же милиции.
- А если милиция решит, что вы украли?
- У собственной жены, совместно нажитое? Пусть решают, дуракам закон не писан.
Леденцов вдруг подумал… Дуракам закон не писан. А что, если наоборот: закон писан как раз для дураков, потому что умный и без законов понимает; потому что умный и без законов не сделает подлости.
17
Жизненный опыт, даже самый благотворный, может обернуться штампом. Петельников ждал неустроенности, прокуренности, может быть, даже пропитости… Потому что большинство испорченных подростков из этих семей, из прокуренно-пропитых.
Но в передней висели полочки, эстампики, тростниковые циновочки… Пахло только что сваренным супом. Похоже, куриным; из-за пропущенных обедов-ужинов носы оперативников с годами становятся чувствительными к запаху пищи.
- Капитан Петельников, из милиции, - представился он.
- Нашли? - спросила мать неуверенно, потому что никого не привели.
- Пока нет.
- Проходите, - тяжело засуетился отец, принимая куртку гостя. Его провели в большую комнату. Он сел на широкую тахту и огляделся.
В голову невесть отчего пришли шахматы, хотя ни доски, ни фигур он не видел. Петельников давно приучил себя не уходить от мимолетных мыслей, вернее, от неокрепших мыслишек и впечатлений, которые в сознании шмыгают свободно и бездельно, как элементарные частицы в материи. Он еще раз оглядел комнату.
На овальном полированном столе ничего не было, кроме хрустального блюда, стоявшего ровно посередине. У противоположной стены бурела еще одна такая же тахта, вытянувшись параллельно первой. Четыре приземистых кресла насупились по четырем углам. Темная стенка, деленная на равные мелкие ниши, казалась пустыми сотами, которые бросили гигантские пчелы. Кактусов на подоконнике было ровно три: большой посередине и два маленьких по бокам. Шахматный порядок.
- Никаких сигналов о его местопребывании не поступало? - начал Петельников.
- Пока нет, - ответила мать.
- Родственников у вас много?
- Только на Украине, но мы уже звонили…
- Почему Саша пустился в бега? - прямо спросил оперативник.
- Сами в недоумении. - Растерянное лицо матери это недоумение подтверждало.
- Может, дома что случилось?
- У нас всегда спокойно и тихо.
- С жиру бесятся, - добавил отец.
- С какого жиру? - заинтересовался Петельников.
- Все есть, а силушку девать некуда.
Родители стояли, поэтому говорить с ними было неудобно. Не гостю же предлагать места хозяевам? Петельников догадался: сесть на тахту с ним рядом они стеснялись, а разойтись по углам в кресла и выкрикивать оттуда было бы затруднительно и смешно.
- Раньше что-нибудь подобное случалось?
- Никогда, - убежденно заявила мать.
- В прошлом году Сашка надел печатку, - вспомнил Вязьметинов.
- Какую печатку?
- Из алюминия, с черепом и костями.
- Вы разузнали, зачем носит?
- Что тут узнавать… Взял я молоток да расплющил.
- В том году еще было озорство, - добавила мать. - Обрился наголо.
- До синевы, - подтвердил отец.
- Зачем?
- Приятеля его восемнадцатилетнего взяли в армию, остригли. Так он в знак солидарности.
- За эту солидарность я выдал ему нотацию…
- Маленькие детки - маленькие бедки, большие детки - большие бедки, - вздохнула мать.