Монзиков не сразу ответил. Вначале он надул щеки, потом почесал в затылке и только затем с философским видом изрек – Да, уж…
– Я не буду Вам задавать дополнительных вопросов, ладно?
– Почему, товарищ полковник? – изумился Монзиков.
– А Вы что, действительно хотите? – и Двинов покровительственно посмотрел на Монзикова.
– Если честно…? Если честно, то – да! – несколько кокетливо выдавил из себя Монзиков и сразу же стал красным как рак.
– Ну не сердитесь, не сердитесь! Не надо кукситься! Ну!? Я Вам лучше пятерочку нарисую в зачеточке, хорошо? – и Двинов взял свою перьевую ручку и аккуратно, почти печатными буквами сделал столь желанную для каждого слушателя запись.
Монзиков даже не знал, как на это реагировать. Ведь надо было что-то говорить, что-то делать. Но что? Чисто машинально, не отдавая отчета своим действиям, Монзиков быстро, с этаким вот гусарством, раза три или четыре расстегнул и застегнул молнию на ширинке милицейских брюк.
– Надо же, как интересно! – Двинов внимательно всматривался в брюки Монзикова, прекратив даже поиски его фамилии в экзаменационной ведомости, чтобы продублировать пятерку.
– Да, вот!
– Да, да, да, конечно! И ведь это, наверное, очень и очень? – Двинов даже немного вспотел.
– Конечно. А ты как думал, а? Понимаешь мою мысль, а? Догнал? – и Монзиков с гордостью оглянулся на слушателей, сидевших с раскрытыми ртами и наблюдавших за диалогом полковника с капитаном-слушателем, заработавшим впервые в жизни свою пятерку.
– Огромное Вам спасибо, Александр Васильевич! Как только приду домой, так сразу же дам жене брюки и попрошу ее вшить в них молнию. Ведь вот какая удобная штука! Надо же?! – и Двинов, для большей надежности, сделал небольшую пометку у себя в еженедельнике. – Александр Васильевич! А можно я Вам позвоню? Ну, скажем, через пару дней, например? Я расскажу Вам как у меня получилось, а? – Двинов с надеждой смотрел на Монзикова.
– Ладно. Только, это, ну… Когда будете звонить, то, это…
– Конечно, конечно! Вы не беспокойтесь, все будет хорошо! – и Двинов, сердечно пожав Монзикову руку, проводил его до самой двери.
Монзиков не верил своему счастью. Впервые в своей жизни, впервые для слушателей – заочников Монзиков получил пятерку у самого полковника Двинова! Это было чудо.
Тем временем Фролов, который брал билет после Монзикова, сел на место Александра Васильевича, чтобы начать свой ответ.
– Так, слушаю Вас, – сказал Двинов и, найдя его фамилию в ведомости, поставил "монзиковскую" пятерку. – Начинайте, пожалуйста.
– Билет № 6. Вопрос первый. Что…
– Давайте сразу ответ! Не надо тянуть время. Вас много, а я – один! Слышали, как Ваш коллега отвечал? Вот также, пожалуйста.
Фролов понял слова Анатолия Ивановича дословно и взяв оставшийся после Монзикова "двиновский" листок, начал неторопливо его читать.
– Достаточно. Переходите ко второму вопросу, пожалуйста. И давайте сразу, по существу! – Двинов с некоторым мучением пытался вспомнить, а что же он забыл сделать, что забыл написать в ведомости?
– Ответ по билету закончен. – Фролов, пока преподаватель раз десять, не меньше, прочел все шесть экзаменационных ведомостей, дважды с самого начала прочел статью 250 УПК.
– Дополнительных вопросов Вам тоже не будет. Ставлю пять. Молодец! Давайте следующего, – и Двинов машинально вписал пятерку в зачетку.
Следующие трое полностью повторили монзиковскофроловский прием ответа и все получили по пятерке. Дело шло неплохо. Группа блестяще была готова к экзамену и уверенно отвечала по билетам.
Неожиданно вошел дежурный и сообщил Двинову, что его просят подойти к телефону в кабинете начальника цикла. Экзамен пришлось прервать. Был объявлен 5-минутный перерыв.
Через 45 минут после разговора с женой Двинов продолжил экзамен. За оставшиеся 4 часа он с удивительной легкостью принял еще троих человек, поставив каждому по трояку. Как и остальные преподаватели в системе учебных заведений МВД двойки, как правило, никогда не ставились.
Однажды, молодого преподавателя Двинова вызвал служивший тогда полковник Бровский Владимир Васильевич – заместитель начальника высшей школы МВД по учебной работе и отчитал его как мальчика за то, что тот поставил три (!) двойки на своем экзамене.
– Ты что, не соображаешь, что творишь, а? Ты понимаешь, что наделал? – Бровский зло сверлил водяными глазками стоявшего в струнку Двинова.
– Так, товарищ полковник, ведь…
– Молчать!!! Ты что же не знаешь, что любой милиционер – уже на три бала юрист? А? – Бровский метался из угла в угол своего "деревянного" кабинета.
– Товарищ…
– Ты что же, умнее меня или где? – спросил кандидат педагогических наук Бровский. – Ты знаешь, что теперь будут обо мне думать, умник сраный!? Ты знаешь, что…
Раздался стук в дверь. Зашел начальник кафедры Двинова полковник милиции Корефанов, который был одного роста со старшим инспектором отдела кадров РУВД Кефировым – метр с кепкой. Они были даже чем-то похожи. Те же ужимки, те же манеры, схожие голоса. Только Корефанов был постарше и потучнее.
– А, это ты? Ну, что скажешь, Юрий Владимирович? Знаешь, сколько твой умник бананов наставил? И кому? Ты, Двинов, хоть знаешь, кто у нас в городе кто? Ты фамилии когда читаешь, то у тебя хоть что-нибудь ёкает или ты носишь бестолковку на плечах только для фуражки? А? ХА-ХА-ХА – живот трясся от смеха, и складывалось впечатление, что он, т. е. живот, выпрыгнет из штанов и укатится далеко-далеко.
– Владимир Васильевич! Не сердись! Он же еще молодой, пацан. Мы его обработаем! – Корефанов показывал потихонечку Двинову кулак, а сам игриво улыбался, глядя на Бровского.
С тех пор Двинов ни разу не поставил ни двойки, ни пятерки. Двойки ставить было нельзя, а пятерки – не за что.
После разговора по телефону с женой Двинов уже не мог задавать умных вопросов и ухватывать главное из ответов слушателей. Не читались и его собственные лекции. Оставалось только одно – курить и продолжать прием экзамена.
Монзиков только спустя много лет узнал, что его пятерку поставили другому, а в диплом пошла тройка, которая никак не портила общего среднего бала диплома – 3,0.
* * *
Кефиров, внимательно слушавший рассказ Александра Васильевича, спросил у Монзикова, а не хочет ли Монзиков, например, тоже заняться литературой.
– Понимаете, Александр Васильевич! В нашей тяжелой работе нужна отдушина. У одних – это водка, у других – бабы, извините, пожалуйста, ну а у нас с Вами – это стихи. Ведь как приятно прочесть где-нибудь в транспорте или еще где-нибудь хорошие, красивые стихи, которые сразу же уносят в даль, которые зовут тебя всего, без остатка…. Ну, как? Вы согласны? – и Кефиров, как только мог, с силой сжал обеими руками руку Монзикова.
– Владимир Николаевич! Дак ведь я – это…
– Ничего, ничего! Вот лучше послушайте, что у меня получилось ко Дню милиции, – и Кефиров встал у окна, поднял правую руку, а затем, вытянув по-ленински вперед, подбоченясь, начал громко и не спеша декларировать очередной шедевр.
Весна пришла и солнце начало светить,
Запели птички весело и громко,
И стало ясно, что на свете жить
Легко и радостно!А осенью листва желтеет быстро,
И ветки оголяются всегда,
И лед бывает светится искристо,
И не видна уже нигде трава…
Монзиков пребывал в глубоком раздумье. Он не помнил уже начала разговора и цели своего визита. Хотелось курить, курить и еще раз курить.
– А знаете что? Мы вот прямо сейчас, здесь, с Вами напишем прекрасные и добрые стихи, и посвятим их нашей дружбе! Вот, давайте… – Кефиров всунул в руку Монзикова слюнявый карандаш и полузаполненный чей-то протокол. – Пиши. Давай! – и он, быстро семеня из угла в угол, начал диктовать очередной милицейский шедевр.
У природы нет плохой погоды!
Всякая природа благодать!
Если только беды и невзгоды,Не печалься, только не печалься
Если вдруг любовь ушла совсем,
Ты возьми котенка, да и сжальсяНадо все бросать, бросать, бросать!
Верь мне! Это – помогает всем!
– Получилось! Получилось! – Кефиров радостно бегал по кабинету. Он был на вершине счастья. Вдохновение, посетившее его, не уходило. Ему хотелось творить, творить, творить!
– Да, товарищ майор, я – это, вспомнил. А ведь я теперь, почему-то, стал следователем… – и Монзиков нерешительно взглянул на Кефирова.
– Поздравляю, поздравляю Вас, Александр Васильевич! Это просто прекрасно, что…
– Но ведь я должен был бы быть опером?! – несколько нерешительно перебил Монзиков витавшего в облаках предстоящего литературного успеха Владимира Николаевича. – Старшим, – тихонечко добавил Монзиков.
– Все хорошо, все хорошо! Все очень-очень хорошо! – Кефиров вдруг начал выпроваживать Монзикова из кабинета, ссылаясь на то, что у него очень много работы.
Как только дверь за Монзиковым закрылась, РУВД содрогнулось от протяжного крика, исходившего из кабинета отдела кадров. Закрывшись на два оборота замка, Кефиров в экстазе и предвкушении литературной славы начал творить. До глубокой ночи на бумагу строчка за строчкой ложились прекрасные рифмы, наполненные искренностью и чистотой, пафосом и большой жизнеутверждающей силой.
Тетя Клава – уборщица, убиравшая раз в неделю кабинеты отдела кадров, зайдя к Владимиру Николаевичу в 8 утра, увидела маленького майора, сладко спавшего с непосредственной детской улыбкой за большим, заваленным исписанными и скомканными листками столом. Она тихонечко взяла из рук спящего Кефирова оконченный очередной шедевр и по слогам в полголоса начала читать.
Солнце светило, птицы кричали,
Звери и птицы радостно бегали,
Только коровы уже не мычали,
Они отдоились и уже не прыгали.Природа гордилась своими детьми,
И солнце, и небо было прекрасно.
Люди! Будьте всегда Людьми!
Любите друг друга сильно и страстно!Пусть будет удача везде и всегда!
И каждый праздник будет прекрасным!
А боль и беда уйдут навсегда,
Чтоб жизненный путь озарялся светом ясным!
Тетя Клава, закончив чтение, с грустью и тревогой посмотрела на сладко спавшего Кефирова. "Бедненький! Совсем зарапортовался! Пора тебе, касатик, в отпуск! Ох, пора, бедненький мой!" И она нежно погладила его по головке.
Через полчаса, после уборки в кабинете начальника РУВД, Кефиров был вызван на ковер к начальнику управления.
– Ну, Кефиров, рассказывай! Как это ты дошел до того, что стал втихаря писать стихи? А?
– Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится. Даю Вам честное…
– Ты подумай только, пишет давно и помногу, а я ничего и не знаю!? Да?
– Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится. Честное слово…
– Ну, наглец, а? Думал, что это все останется в тайне, да? – начальник явно был в ударе.
– Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится!
– Да ты не перебивай, когда я говорю! А ну говори, быстро, это ты написал, что мне показали? – и начальник протянул несколько скомканных, сжеванных клочков бумаги.
– Я, товарищ полковник, – промямлил Кефиров.
– Молодец! Ну, Кефиров, действительно правы те, кто считает, что кадры решают все. А чего же ты мне ничего не посвятил, а? – начальник смотрел на Кефирова с надеждой услышать, что у него есть и для начальника столь же прекрасное, столь же чистое и невинное.
Но Кефиров, словно воды в рот набрал. В течение 15 минут, что говорил любимый начальник, Владимир Николаевич только стоял, как шпиль, и тяжело, и виновато вздыхал. В конце часовой беседы начальник спросил у Кефирова: "Скажи мне, Вовик, только честно, это ты сочинил?" И начальник, сильно картавя и заикаясь от охватившего его вдруг волнения, прочел следующие стихи:
Мы все избегаем капризов
И многого хочем достичь,
А завтра случайно с карниза
По черепу трахнет кирпич!Сегодня имеем зарплату
И в бане кричим: "Поддавай!"
А завтра с лучами заката
На нас наезжает трамвай!Сегодня имеем мы булки
И платим за даму в кино,
А завтра на водной прогулке
Пойдем утюгами на дно!
Кефиров стоял как вкопанный. Он очень любил Пушкина. Можно было даже сказать, что Александр Сергеевич был ему как отец, а может быть и больше. Однако эти стихи были намного прекраснее всего вместе взятого пушкинского наследия. В них столько было человеческой экспрессии, столько гармонии, такая чистота слога и стиля, что хотелось просто громко рыдать от охватившего восторга, от колоссальной радости, которую так редко мы испытываем от соприкосновения с прекрасным.
Неожиданно, резко, очень резко зазвонил прямой телефон. Дежурный по РУВД сообщил начальнику управления, что на территории района совершено убийство и машина с оперативно-следственной группой только что выехала на место преступления.
– Вызывай Диму, а мы с Кефировым уже спускаемся, – еще плаксивым, сильно вибрировавшим от только что пережитого волнения сказал в трубку начальник управления.
– Дима на месте, Вас ждет! – быстро, по-военному ответил дежурный.
– Давай, Кефиров, собирайся, хватит прохлаждаться! Поедем, делом займемся. Труп посмотрим. Это тебе будет полезно. Заодно в машине поговорим.
Волга начальника управления "летела" по городу к месту происшествия. Через 12 минут Дима подъехал к уже ожидавшим эксперту-криминалисту, следователю прокуратуры, следователю 34 о/м Монзикову, оперуполномоченному уголовного розыска с того же отделения милиции, откуда был Монзиков.
Для Монзикова это было первое дело, которое ему дали в первый же день работы. Так уж случилось, что когда прошла информация о совершенном преступлении, то все были на выезде: кто – где. А Монзиков ходил из угла в угол дежурной части как неприкаянный.
На земле, в большой луже крови лежало мужское тело без какой-либо одежды. Сверху, на 11 этаже виднелось распахнутое окно, из которого, видимо, и выпало "лицо кавказской национальности". Невдалеке стояли очевидцы – три бабули, которые видели все от начала до трагического конца. Со слов очевидцев около 12 часов дня сверху раздались матерные ругательства и в оконном проеме появился абсолютно голый молодой человек, которого сильно шатало из стороны в сторону. Пьяным голосом, с сильным кавказским акцентом и очень плохой дикцией Алискер – так звали погибшего – несколько минут призывал всех прохожих и жильцов соседних домов обратить на него внимание. Когда же внизу собралась толпа – человек 40-50, то Алискер раскрыл дамский зонтик и шагнул вниз. Умер дитя гор мгновенно. Квартира, из которой был совершен столь отчаянный прыжок, была закрыта. Мощная железная дверь с тремя замками преградила путь милиции, которая хотела проникнуть во внутрь и составить протокол осмотра, снять отпечатки следов и т. д.
Монзиков сразу же подключился к следствию. Он предложил обыскать труп, проверить карманы и попытаться найти ключи от квартиры, откуда было совершено отчаянное падение.
– Ндак ведь он же – голый! Какие ключи, а? – глядя с недоумением на нового следователя, спросил Семенов – эксперт-криминалист.
– Какие, какие? От квартиры, где деньги лежат! Вот какие, – раздраженно ответил Монзиков. – Заодно проверим – есть ли у него машина и имеются ли у него водительские права?!
– А это-то зачем? – с недоумением спросил все тот же Семенов.
– А ты сам-то подумай! Я правильно говорю, а? – Монзиков окинул покровительственным взором присутствовавших на осмотре трупа милиционеров.