Черт возьми, ни сесть, ни встать. Он вновь попробовал согнуть в коленях ноги и не смог. Настолько крепко был прикручен простынями к остову кровати.
От неудобной позы и мучительного положения кровь прилила к голове и в висках тоскливо зашумело. Когда волна бессильной ярости прошла, он уже точно знал, что ему делать. Как только нянечки его распеленают, увидев, что он лишний, надо будет сразу позвонить в прокуратуру, потребовать арестовать всю гоп-компанию. В том, что он стал очередной жертвой изощренного гипноза, он не сомневался. В мозгу опять всплыла картина сексуальной оргии, затем он встретился глазами с Шевкопляс, и ему впервые стало жутко: эта ведьма, кажется, неуязвима! Знал бы, чем закончится их встреча, трахнул рукояткой пистолета по башке, чтоб года два потом по стеночке ходила… сволочь!
Сейчас он уже в полной мере сознавал глупость своего положения: лежит он, ясно же, в палате для умалишенных, одежды, пистолета, документов при нем нет… Скандал!
Климов вытянулся на кровати и задумался. Выговор ему обеспечен, это как пить дать, звание задержат, может быть, турнут из органов… Но ничего, надо крепиться. И не в таких передрягах бывал. Главное, дождаться обхода врача, все объяснить, если надо, попросить о встрече с Озадовским, и все образуется. "Интересно, почему они меня не придушили? - скосив глаза вправо, подумал он и решил, что его оставили в живых лишь потому, что от трупа просто так не отмахнешься. - Наши небось ищут меня по ярам. Таксист их должен был предупредить. Возможно, что Шрамко уже допрашивает борова или Червонца. Шевкопляс и Задереев, разумеется, остались в корпусе, они свои… а утром, утром они могут скрыться в любом направлении. Ищи-свищи… Вот гадство!"
Климов выругался и снова приподнялся на локтях. Ему до рези в животе понадобилось в туалет. Но простыни не отпускали.
Невозможность выполнить даже такую необходимую прихоть организма подняла в нем новую волну бешенства. Собаки! Взять бы их однажды утром, тепленьких, с постели, и привезти с полными мочевыми пузырями к прокурору! Мигом раскололись бы или в штаны напрудили, скоты.
Один из соседей, лежавший на угловой койке справа, поднял руку и посмотрел на часы. Климов затаился. Откровенно говоря, намертво прихваченный к своему ложу, он всерьез побаивался своих соседей. Кто знает их фантазии и тайные желания? Возьмут и за здорово живешь откусят ухо или нос или придушат. Освободить бы руки, что ли…
Загнуться на продавленном и дурно пахнущем матраце не хотелось.
Соседу в темноте никак не удавалось разглядеть циферблат, и он продолжал тянуться рукой к потолку.
Климов решил глянуть на свои часы и не ощутил привычной тяжести браслета. Вот так-так. Все сняли, даже трусы, чувствуя, что околел под тоненьким больничным одеялом, подумал он и предпринял новую попытку высвободиться из своих пут. Когда-то этому его учил знакомый цирковой артист. Сперва надо расслабиться как можно больше, а потом… потом забыть, что у тебя вообще есть суставы… главное внушить себе, что ты бескостный… не реагировать на боль.
Как только он справился с левым узлом и высвободил руку, ему показалось, что все двери, замки и засовы разом рухнули, и дело остается лишь за малым: переодеться в цивильное платье. Переодеться, позвонить Шрамко, взять санкцию у прокурора и арестовать все это преступное сборище ублюдков. Далеко уйти они не могли, об этом можно было не переживать. Затем он сообщит жене, что все в порядке, а вечером обнимет сыновей. Кстати, какое сегодня число? Сколько времени провел он в гипнотической прострации? Надо узнать.
Размотавшись и отбросив простыни, он сел на кровати и растер кисти рук. На нем была больничная рубаха с единственной, полуоборванной тесемкой на широком вороте и больше ничего. Хорошо, что рубаха длинная и доставала до колен. Серая, мятая, пропахшая чужим застойным потом.
Климов брезгливо передернулся и еще раз осмотрелся.
Сзади него по-утреннему скупо светилось узкое окно, изнутри и снаружи забранное толстой решеткой, по бокам - койки, впереди - дверь. В коридор, на лестницу, на волю…
Надо выбираться, приказал он себе, и его ступни коснулись холодного пола. Бррр! Он инстинктивно поджал ноги. Чтобы не пользоваться шлепанцами, валявшимися под кроватью, он намотал на ступни простыни и в таком виде вышел в коридор.
Желтый, вздувшийся линолеум, несколько кушеток вдоль стен, тусклый свет над головой. Часы над ординаторской с остановившимися стрелками. Столовая, раздаточная, процедурная…
Стараясь не шуметь и неуклюже подволакивая ноги, Климов добрался до туалетной комнаты и натолкнулся на работавшую шваброй нянечку.
- Простите.
Та его как будто и не слышала. Елозила дырявой мешковиной возле унитазов да пошмыгивала носом.
Климов малость потоптался за ее спиной, но, чувствуя, что рыхло-толстые его обмотки начинают промокать, интеллигентно кашлянул в кулак.
- Позвольте.
От рези в животе его уже сгибало вдвое.
Ноль внимания.
Широкий плотный зад, могучая спина, седые волосы, торчащие из-под платка, и руки, взад-вперед толкающие швабру. Словно поршни. На ногах носки домашней грубой вязки и галоши.
Хлюп-хлюп-хлюп.
Ополоснув грязное ведро, слила оставшуюся воду в унитаз, отерла локтем лоб.
Наверное, глухонемая, решил Климов и, переминаясь с ноги на ногу, стал отступать назад, теснимый бессловесной нянечкой. Но схватки в животе усилились, и он решился:
- Дайте, я пройду.
Действительно, чего он мается?
- Прошу простить, мне очень худо.
Должно быть, в этих стенах столь витиеватое обращение прозвучало так же кощунственно-нелепо, как насмешливая фраза: "Заходи, когда помрешь".
Нянечка проворно распрямилась и, не думая освобождать дорогу, повернула к нему плоское лицо:
- Куда, говнюк? Не видишь, что ли? Выдь отсед!..
Цепко хватанув его за локоть, вытолкнула "к такой матери".
Климов опешил. Рискованный характер у бабули. От нее добра не жди.
Пришлось топтаться в коридоре. Наблюдая за угрюмой нянечкой, он отметил про себя, что ногти на руках у нее крупные, не по-женски выпуклые, плотные, а большой палец левой руки замотан синей изоляционной лентой.
Когда она наконец выжала тряпку и бросила ее в ведро, обозначив тем самым завершение уборки, Климов смог уединиться. От щедро рассыпанной по кафельному полу хлорки противно щипало в носу и перехватывало дыхание. Из глаз сами собой потекли слезы. Отирая их ладонью, он подумал, что в мире слишком мало красоты, добра и справедливости. Зато очень много людей, у которых полностью отсутствует чувство прекрасного, взять ту же нянечку: женщина, а замотала палец изоляционной лентой! Неужели нет резиновых перчаток? А впрочем, в жизни труднее всего придерживаться благородной простоты.
Оставляя своими самодельными обмотками белесо-мокрые следы на грязно вымытом линолеуме коридора, Климов заспешил в свою палату, а заспешив, ужаснулся этому определению: в свою. Нет, только не туда! Куда угодно, лишь бы не в палату. Вот тут, на топчане, он станет ждать врача. В бессмысленности разговора с нянечкой он уже не сомневался. Видимо, у тех, кто занимается обслугой, с годами появляется защитная привычка: слушать и не слышать.
Присев на топчан под дверь ординаторской, он положил ногу на ногу и обхватил колено сомкнутыми пальцами. Сейчас придут врачи, и все решится.
Наивный идиот! Чтобы верить в будущее, надо знать систему. А система в мужском отделении для умалишенных была такова, что его тотчас вышвырнули вон из коридора. Сперва, позевывая и скребя в затылке, перед ним остановился вышедший из процедурной заспанный детина в тесном жеваном халате, надо думать, санитар, и похлопал по плечу: давай, вали к себе! Видя, что его не понимают, что у Климова с мозгами в самом деле не в порядке, он позвал на помощь сменщика. Тот выслушал тираду Климова о совершеннейшем своем здоровье и навалился на него всей своей тяжкой тушей.
- Ну, ребята, - разозлился Климов. - Пеняйте на себя.
- Пардон, не понял, - выдохнул угрюмый сменщик и со всего маху врезал Климову по челюсти так, что у него лязгнули зубы. Второй, недолго думая, вцепился в волосы и заломил шею назад, подставив климовское горло под удар. Кулак у сменщика сработал моментально, но теперь по кадыку.
От боли Климов задохнулся и на хрипе, сипло выдохнул:
- Пу-сти-те…
- Вот так, моя любовь. - Мстительно щуря глаза, потрепал его по онемевшей щеке проснувшийся медбрат, а его сменщик хихикнул с той кровожадностью, за которой проглядывает сущность наглеца и костолома. - А чуть вякнешь, по стене размажу.
Говорить нечего, амбал он был здоровый.
Климов не ответил. Он уже успел стряхнуть обмотки с ног и собрался показать мордоворотам, что такое русское кунг-фу, но, предвидя море крови, дал впихнуть себя в с в о ю палату. Как бы там ни было, но он уже начал понимать самое важное в системе психбольницы: пререкаться, огрызаться, отвечать на оскорбления и - упаси Господь! - дебильно уповать на силу рук и ног никак нельзя. Здесь с людьми не церемонятся, здесь "лечат". От необузданного буйства, от попыток что-то доказать…
Сделав вид, что он все понял, что режим больницы ему по сердцу, Климов подобрал обмотки, кое-как расправил на постели одеяло и уселся на кровати. Пока не разрешат подняться, он будет сидеть скромненько и тихо.
Мордовороты удалились.
Сосед справа продолжал лежать с напряженно вытянутой вверх рукой. Никаких часов на ней не оказалось. Сосед слева, час назад храпевший, словно конь с распоротым брюхом, таращился на Климова из-под руки. Он так сильно морщил лоб, что кожа побелела.
Не выдержав его сосредоточенно-карающего взгляда, Климов отвел глаза и горестно провел ладонью по голове: вот это влип. Что-то показалось ему странным, необычным, и он вновь провел рукой от лба к затылку. Открытие было нерадостным: его успели обрить. Постригли наголо. Вот гадство! Он пристукнул кулаком по металлической дужке кровати и уставился в пол. Одно к одному.
23
От еды он отказался наотрез и, подавив моральное сопротивление медперсонала, настоял на врачебном приеме. После длительных переговоров его позвали в ординаторскую, на беседу с лечащим врачом. Едва он сел на указанный стул, как на его плечи тяжело легли лапищи санитара. Климов оглянулся: руки-то зачем? - но тот лишь подмигнул ему приятельски и радостно, и в этом подмигивании было что-то плутовское, если не сказать дьявольское.
Санитар был тем амбалом, который чуть не перебил ему кадык.
- Не рыпайся, козел. Сейчас придут.
Не успел он закончить свое увещевание, как вторая дверь открылась, и в ординаторскую заплыла курносая пампушка с крупной родинкой над левой бровью. Из бокового кармана ее просторного халата торчал врачебный молоточек. Вся она была величественной и серьезной.
Не дожидаясь, когда она протиснется за стол и сядет, Климов подался вперед и торопливо, сбивчиво заговорил:
- Здравствуйте, доктор! Вышло страшное недоразумение. Я Климов, из угрозыска…
- Он новенький, Сережа?
Пампушка посмотрела мимо Климова и вопросительно сомкнула губы. Услышав утвердительное "новенький", кивнула:
- Говорите.
- Вот, - не зная, что еще сказать, напрасно попытался встретиться с ней взглядом Климов. - Я здесь случайно. Понимаете? Мне надо позвонить начальству.
- Как его фамилия, Сережа?
- Вечером был Левушкин.
- Поищем.
Она отперла своим ключом ящик стола, вытащила из его утробы на свет божий пачку историй болезней и принялась ее перебирать.
- Левушкин… сейчас найдем.
- Я Климов!
- Не кричите. Документы у вас есть?
Климов сдержался.
- Я же объяснил. Мое присутствие здесь не имеет смысла. Я работаю в угрозыске, преследовал людей, которые…
- Вот видите. - Пампушка не дослушала его и улыбнулась. - Документов нет, преследовал людей, а здесь, - она взяла из пачки тонкую историю болезни и потрясла ее перед собой, - читаю… Левушкин Владимир Александрович…
- Я Климов! Климов я! Юрий Васильевич… кстати, майор милиции.
- …Владимир Александрович… прибыл к нам в стационар два дня назад… Так-так… в состоянии белой горячки…
- Да какой горячки, - возмутился он. - Я вообще не пью, да это и не я… Вы позвоните…
- Не перебивайте, - тон ее голоса предупреждающе похолодел. - Тут печатному не верим, не то что сказанному. Вчера вы чуть не разнесли больницу, отбиваясь от чертей, сегодня называете себя работником милиции, преследуете граждан…
- Преступников.
- И вы их можете назвать?
- Пока что не имею права. Двое из них здесь работают, в больнице…
- Уж не мы ли с Сережей? - она хохотнула, и в голосе ее вновь зазвучало осуждение. - Себя не помните, Владимир Александрович, врагов каких-то ловите…
- Я Климов! Климов…
- Хорошо, я постараюсь вам помочь.
- Огромное спасибо! Где тут у вас телефон? Сейчас за мной приедут…
- Кто?
- Мое начальство, из милиции.
- Типичный бред, Сережа.
- Да, - многозначительно поддакнул санитар. - И мания, и раздвоение.
Их реплики могли взбесить и ангела.
- Да вы поймите…
- Понимаю, - умиротворяюще ответила Пампушка и сдвинула на край стола истории болезней. - Вы больны.
- Да ни на грамм! - он чуть не сплюнул. - Сейчас мой труп повсюду ищут, а я здесь!
- Вот видите, Сережа, уже труп.
- Лабильный тип.
- Шизоидная деформация…
Климов дернулся.
- У вас под носом совершили преступление, и если бы не злая воля…
- Меньше надо пить.
- Да я не пью! - необходимость оправдания бесила Климова сейчас больше всего. - Не пью, черт вас возьми!
- Когда проспятся, все так говорят.
Климов обессиленно поднял глаза к потолку.
- О господи! Ну как вам доказать, что я не Левушкин? Я к вам попал через чердак, вы мне не верите?
- Я слушаю.
- Сначала посмотрел в окно, потом поднялся по пожарной лестнице, но та, которую должен был сейчас допрашивать, приобщена к секретам черной магии…
- И что?
- И потому пока неуязвима!
- Не женщина, а укротительница тигров.
Почувствовав издевку, он окончательно разъярился.
- Слушайте!
Вскочить ему не дал Сережа. Не отпуская климовские плечи, он навалился на него всей своей тяжестью и добродушно проворчал:
- Вот чмо болотное… С утра пораньше простыни сорвал, кидался драться…
Пампушке только этих слов и надо было.
- Ничего… Подлечим. Назначим нейролептики…
- Ударный курс.
- Возможно, проведем сеанс электрошока… Словом, - тут она упрямо свела брови к переносице, - социально адаптируем. Как вас по имени?
- Владимир, - подсказал гиппопотам Сережа.
- Климов я! Юрий Васильевич! И требую…
- Психопатическая личность.
- …Свяжите меня с городом! С моей квартирой, наконец! С моим начальством!
- Свяжем, свяжем, - чуть ослабил свой нажим Сережа и погладил Климова по голове.
- Отстаньте от меня, - дернулся Климов. - И не прикасайтесь.
- Хорошо, - наигранно-покорным тоном успокоила его Пампушка и заботливо спросила: - Вы число хоть помните?
- Я сам хотел спросить.
- Вот видите…
- Не вижу!
- Вы больной.
- А я вам говорю…
- А я…
- А мне плевать!
- …Вам говорю, что вы больны. Серьезное расстройство психики.
- Я под гипнозом был.
- Само собой. И называется он: белая горячка. Месяц помните?
Трудно сказать отчего, но Климов замялся.
- Ноябрь вроде, - каким-то не совсем уверенным тоном сказал он, и врач удовлетворенно хмыкнула.
- Ну что ж, я думаю… - она сложила губы трубочкой и попыталась рассмотреть свой лоб. - Через полгодика, от силы через год мы приведем вас к норме.
- Через год?
От изумления он чуть не потерял дар речи.
- Я не пьяница, не шизофреник, я майор милиции, я требую!
Пружина гнева бросила его к столу, но пальцы санитара пережали сонную артерию. Сквозь тяжелый обморочный шум в ушах он уловил обрывок фразы: "Сульфозин, оксилидин, и проследите, чтоб не буйствовал в палате…"
24
Когда он вынырнул из омута лекарственного забытья, он почувствовал себя мухой, тонущей в молоке. Места уколов жгло огнем, разламывало поясницу. Руки, ноги были точно деревянные. Ко всему прочему, ему зачем-то сделали слабительную клизму, сняли энцефалограмму, затем назначили исследование желудочного сока.
Сопровождаемый знакомыми мордоворотами, он пришел в лабораторию, где на двух стульях уже сидели, а третий пустовал. Голова кружилась, пол под ногами вздымался, кренился, и Климов поспешил усесться. Погруженный в свои мысли, думающий лишь о том, как выбраться из стен больницы, он покорно раскрыл рот и постарался проглотить резиновую трубку. Но не тут-то было. Его душили спазмы. Видимо, Сережа перебил ему хрящи. Горло болело.
- Чертов охламон, глотай! - взвинтилась медсестра и санитар, стоявший сзади, огрел его двумя руками по ушам: - Раскрой хлебало.
Климов задерживал других и чувствовал себя неловко. "Кому нужна моя кислотность?" - силился он пропихнуть в себя проклятый зонд, и его снова выворачивало наизнанку. Легче змею проглотить.
- Да чтоб у тебя хрен отсох! - в сердцах толкнула его в лоб сестра и согнала со стула. - Сгинь, мудак. - Хлястик на ее халате торчал узлом, и вся она была похожа на баул, в котором возят белье в прачечную.
Вышвырнутый санитаром из лаборатории, он доплелся до палаты и решил немедля написать записку Озадовскому. Как ни странно, ручку и бумагу ему дали. Он обрадовался и вкратце описал ситуацию, в которую попал. "Рыл яму, да сам в ней оказался. Выручайте, Иннокентий Саввович!" - не слишком вдаваясь в подробности, закончил он свое послание и, не переводя дыхания, накатал тревожный рапорт на имя Шрамко. Зализав конверты, он принялся строчить письмо Володьке Оболенцеву, единственному другу институтского закала. Все равно бумага оставалась, да и времени было навалом. Когда еще удастся написать.