Кайлили, разбирали, перекладывали. Сеяли песок, слежавшийся и влажный, засыпали щебнем рытвины, выгребали цементную пыль из помещений цеха. Словом, делали что скажут, куда ткнут.
Двое санитаров, примостившись около вагончика, точили лясы. Время от времени один из них вставал и, загибая пальцы на руке, бесцеремонно пересчитывал "своих". А из "чужих" на стройплощадке было трое: сторож, нормировщик и прораб. Да еще погавкивал кудлатый пес, улегшийся на штабеле из досок. Желто-белая с бурыми подпалинами шерсть его свалялась, заскорузла, и от этого он казался не столько злобным, сколько обездоленным. Прораб и нормировщик грелись у себя в бытовке, а сторож посапывал в будке, свесив голову на грудь. И этот безвольный наклон головы делал его старше и еще безвольнее.
Особенно тщательно Климов уплотнял щебенкой рытвины на выезде. Из разговора бригадира с санитарами он понял, что, если до обеда не придет машина с краской, их на улицу не выведут. А это значит, что другого шанса у него не будет: сегодня ночью ему могут впрыснуть гадость, от которой он не оклемается. А начнешь прятаться, окрестят параноиком и тут уж окончательно сведут с ума: добьют электрошоком.
Когда за дощатым забором раздался нетерпеливый сигнал грузовика и сторож, встрепенувшись от клонившей дремы, начал суетливо раскрывать ворота, Климов тотчас оказался позади него.
- Отыдь, холера! - с перепугу замахнулся на него старик, но было поздно: Климов высунулся за ворота:
- Курить найдется?
- А?
Сухощавый паренек, сидевший за рулем потрепанного "ЗИЛа", вынул локоть из кабины, и Климов вспрыгнул на подножку.
- Курить есть?
Отработанная за многие годы процедура захвата не заняла и трех секунд. Рывок, залом, толчок. Ключ зажигания. Акселератор. Задний ход.
Спокойнее, чтоб не сползти в кювет. Еще газку.
Паренек, выброшенный Климовым из самосвала, очумело кинулся за ним, но где там! Не сбавляя скорости, Климов выскочил на трассу, развернулся и помчался в город. Три километра - пустяки. Только бы успеть, пока гаишники дорогу не перекроют.
Удивительное, ни с чем не сравнимое чувство свободы распирало его грудь. Все в нем ликовало: удалось! Дай Бог тебе здоровья, психопат Чабуки! Милый мой, родной, я тебя выручу!
Встречный трейлер так обдал грязью лобовое стекло, что Климов невольно зажмурился. Как будто по глазам хлестнули мокрой тряпкой.
Утерев лицо и включив дворники, он оглянулся. Нет, погони не было. Если где его и поджидают, так это у поста ГАИ. Прораб уже успел им сообщить, что из психушки вырвался больной. Еще, чего доброго, начнут стрелять. А что? Все может быть. Псих за рулем опасен не менее рецидивиста. Рассобачат в пух и прах из автоматов и глазом не моргнут. Мало ли что взбредет ему на ум, беглому шизанутому!
До города оставалось километра полтора, когда он заприметил возле поворота голубенькую "ладу". Стояла она на левой, встречной полосе движения, с поднятым капотом и горящими фарами. Водитель в черной кожаной куртке возился в моторе.
Рискну, подумал Климов и резко сбросил газ.
- Не клеится?
Затормозив напротив "лады", он запоздало испугался своего расхристанного вида, стриженой, как у какого-нибудь зэка, головы.
- Да нет, - не поворачиваясь, буркнул себе под руку владелец новенькой машины и продолжал ковыряться в моторе. - Аккумулятор, видно…
Договорить ему Климов не дал. Зажав ключ зажигания в руке, он выпрыгнул из угнанного самосвала, подбежал к "кожаной куртке".
- Две копейки есть?
Курносый толстяк, затянутый в такие же черные, как и куртка, джинсы, непонимающе воззрился на него:
- Зачем?
- Жена рожает, надо позвонить.
- Пожалуйста, - хозяин "лады" с явным безразличием полез в карман своих штанов, нашарил несколько монет, подкинул на ладони: - Выбирай.
Захват, бросок… Теперь минуты две он будет вне себя.
- Прости, родной.
Захлопнув капот, Климов аккуратненько объехал оглушенного падением на спину толстяка, вырулил в сторону города, и освещаемое тусклым солнцем мокрое шоссе привольно понеслось ему навстречу. Нарастающая скорость точно возвращала его к позабытой жизни.
На заднем сиденье он обнаружил кожаный кепарь и с превеликим удовольствием прикрыл им свой не больно-то интеллигентный лоб. Глянув в зеркало, решил: сойдет. Теперь он светский человек, а ватник… с дачи потому как возвращается… Ага.
Перед городом он плавно сбавил ход и прокатил мимо гаишников - тревожно оседлавших мотоцикл - с таким серьезным видом, точно нету в мире слаще участи, чем участь нашего советского автолюбителя. Ревнителя дорожной дисциплины. Зато по набережной, миновав железнодорожный переезд, припустил вовсю. Затормозил у первой телефонной будки. Свое "явление народу" он решил подстраховать звонком. Боялся, сразу не признают. Вдруг в отделе никого не будет. Посмотрит на него какой-нибудь салага в лейтенантской форме да и спросит: "А… собственно, кто вы такой? Документы, пожалуйста". Вот и крутись в галошах, ватных брюках, в беспризорной стеганке, со стриженой башкой… Это при всем том, что из дурдома убежал больной, который выдает себя за Климова, майора и так далее… И водворят его назад, в мужское отделение.
"Конфетка есть?"
От одной мысли о возможном казусе у него подкашивались ноги. А он и без того чувствовал себя неважно. Очень трудно человеку без удостоверения дружить сразу со всеми: и с милицией, и с психбольницей. Как говаривал Чабуки: "Жизнь влюбленного печальна без взаимных слез". Поэтому Климов и решил воспользоваться телефоном-автоматом, благо две копейки у него имеется, спасибо толстяку. Но позвонить ему не удалось: переговорная трубка была разбита вдребезги.
Климов выругался, но и привычный российский глагол не смог полностью выразить охватившее его чувство неприятия действительности. Трубка разбита, а возле "лады" появился постовой. Рослый парень с перебитым носом. То, что с перебитым, это ничего, а вот то, что рослый, это хуже. Хотя, может, это просто обман зрения: когда время замедляет бег, все детали мира укрупняются.
Климов потер веко. Если постовую службу заинтересовали голубые "жигули", надо уносить ноги. А то начнется сказка про белого бычка. Ваши документы, пожалуйста. И цепкая, пытливая подозрительность в глазах. Прошу пройти… Он почувствовал, как тошнота снова подкатила к горлу и сердце забилось так надсадно-трудно, как будто в жилах у него была не кровь, а жидкая смола. Хорошо, что будку телефона-автомата заслонял собою газетный киоск, возле которого привычно кучковались местные стратеги мировой политики, а то бы дядя-милиционер давно узрел казенный ватник Климова.
Как только страж порядка отвернулся, он, еле сдерживая шаг, свернул в проулок. Видели б его сейчас родные дети!
Зайдя за угол магазинчика для садоводов, Климов побежал. Трусцой. Боялся потерять галоши. По его скромным подсчетам, он промаялся в психушке десять дней.
Едва он обогнал молодую пару, целовавшуюся на ходу с утра пораньше, как его чуть не сбил с ног один из тех жизнерадостных кретинов, которые считают, что все в мире существует исключительно для них. Дома, машины, видеосалоны, деньги, девочки, ночные бары, вплоть до тротуаров, по которым ходят тоже люди, со своими - черт возьми! - нелегкими заботами. Но если и не ходят, то бегают трусцой, а не носятся как угорелые, сшибая встречных.
На улице Генерала Ватутина телефон оказался исправным. Климов набрал номер. На его счастье трубку взял Андрей.
29
Увидев приближающийся "жигуленок", за рулем которого, ссутулившись, сидел его помощник, Климов побежал навстречу, зацепился за бордюр, с разбега потерял галошу и, пританцовывая на одной ноге, обеими руками замахал над головой: я вот он, вот! Он еще чувствовал за своими плечами сиплое дыхание насмерть перепуганного сторожа - отыдь холера! - матерную ругань санитаров, ошарашенно вопившего шофера: "Стой! Куда?" - а Гульнов и Шрамко уже выскакивали из машины.
- Нет, вы только посмотрите на него! - сграбастал Климова Шрамко и с откровенной радостью прижал его к себе. - Живой, бродяга!
Откинувшись назад, он возбужденно заглянул в глаза и засмеялся:
- Жив!
Его взволнованная, безоглядная горячечность как будто что-то стронула в душе, и Климов сам уже тискал, обнимал Шрамко и подбежавшего Андрея. Он был вне себя от счастья.
Все последние дни, когда его характер, мужество, рассудок болезненно и зло испытывались на излом, ему казалось, что нет блаженней участи, чем вырваться на волю, но, он плохо знал себя: кроме жены, детей, семьи, ему еще нужна была вот эта встреча. Открытость чувств, объятия и проявление восторженного братства. Его продолжали обнимать, охлопывать и теребить столь оживленно, что он и не заметил, как потерял еще одну галошу.
- Погодите, братцы!
Он так был расстроган, что у него горячо защипало в носу.
- Откуда вы, Юрий Васильевич? - глядя, как Климов всовывает ноги в жалкую больничную обувку, участливо спросил Андрей, и Шрамко сказал кому-то: - Проходи, отец. Тут не кино.
- Андрюха! - перехваченным горловой спазмой голосом просипел Климов и боднул того в плечо. Он хотел еще что-то сказать, но лишь махнул рукой. - Потом! Потом все расскажу.
Он оперся на его руку и поправил на ноге галошу.
- Группы послали?
- Да.
- За Шевкопляс усиленную?
- Как ты и просил, - заверил Шрамко и глянул на часы. - Уже должны работать.
Климов сокрушенно мотнул головой и двинулся к машине:
- О! Это такая стерва! Лучше не встречаться.
- Ну уж, - недоверчиво сказал Шрамко и открыл дверцу. - Телепатка?
- Хуже! - садясь позади Андрея, выпалил Климов. - Что-то сверхъестественное, труднообъяснимое, но - после… - Он судорожно вздохнул и потер небритый подбородок. - Вы тут как? Что нового?
Шрамко сел рядом, и Андрей нажал на газ.
- Да обыскались вас, Юрий Васильевич. Кто ж знал…
- Ну, - возбужденный радостной встречей, невнятно отозвался Климов и сочувственно признался, что он и сам бы ни за что не догадался искать в психушке.
- Мы ведь и "москвич" нашли, да толку чуть. Его они сожгли.
- А кто хозяин?
- Человек вне подозрений.
- Значит, угнали. Скорей всего, Червонец.
- Мы его нашли под Краснодаром, - сообщил Андрей.
- Червонца?
- Нет, "москвич". Вернее, то, что от него осталось.
- Таксист вам мою просьбу передал?
- А как же. Тут он молодец. Да мы завязли на переезде: подвела коробка передач. Ни тпру ни ну… Прямо на рельсах.
- Не завидую.
- Едва под электричку не попали.
Представив, как оперативная группа на руках перетаскивает их "жигуль" с железнодорожного полотна, Климов понимающе кивнул:
- Что Бог ни дает…
Гульнов по-своему истолковал его слова.
- Еще секунды три, и этой красотули, - он похлопал по рулю, - у нас бы не было.
- Я не о ней, - начал было Климов, но Андрей не дал договорить:
- Юрий Васильевич, совсем из памяти… Ответ пришел на ваш запрос.
- Из министерства?
- Да.
- Давно?
- Сегодня утром.
- Ну и что?
Гульнов притормозил у перекрестка, дождался, когда вспыхнет желтый свет, потом зеленый, и повернул направо, к управлению. Прибавляя скорости, ответил:
- Я не посмотрел, вы позвонили.
- Ладно. Это может быть не к спеху. Главное, за Шевкопляс поехали.
- Как вы сказали.
Через час оперативные группы стали съезжаться. На этот раз сработали четко, без осечки.
О том, что Климов вырвался на волю, Шевкопляс знать не могла, была в отгуле, и взяли ее дома, вместе с мужем. Задереева арестовали на работе, когда он собирался покинуть кабинет. При задержании он имел вид человека, только что ошпарившегося кипятком: глаза навыкате, рот открыт, а крика нет. При обыске в его квартире ничего компрометирующего не нашли, зато из-под стоматологического кресла извлекли климовский пистолет и удостоверение.
- Откуда это у вас? - жестко спросил Гульнов, и все лицо любителя китайских безделушек обметало мелкой мутной сыпью внезапного пота.
- Не знаю, - отшатнулся он от пистолета, словно не имел к его обнаружению никакого касательства. Судя по всему, он был потрясен. До умопомрачения. - Не знаю.
- Напомнить? - переступил порог стоматологического кабинета Климов, и его появления было достаточно, чтобы тот начал давать показания. Выложил он все и даже больше:
- Одежду товарища…
- Для вас я гражданин.
- Простите, - скуксился любитель сексуальных оргий, - вашу одежду взял себе Червонец, а книга "Магия и медицина" спрятана у шефа, в его старом диване.
- У Озадовского? - спросил Гульнов, поскольку было непонятно, у какого "шефа". Задереев кивнул: у него.
- В кабинете?
- Наверху.
- Сам он ничего не знал?
- Откуда? - удивился Задереев. - Это Шевкопляс припрятала. Так что ценный раритет хранился у него под боком.
- Он что, болел? - поинтересовался Климов и услышал утвердительное "да". Ловко придумано, отметил он про себя и заторопился наверх, где находилась кафедра, но, вспомнив, что у них нет ключей от профессорского кабинета, махнул рукой: потом заедем, заберем, сейчас необходимо взять Червонца. Климова еще подмывало показаться на глаза Пампушке, но он счел это ребячеством. Позвав Гульнова, он скорым шагом направился к машине. Был он все в тех же ватных брюках, казенной стеганке, только на ногах вместо галош сияли чьи-то лакированные туфли. Они сто лет уже валялись у него в шкафу, а вот сегодня пригодились. Кто их там оставил и когда, он этого не знал. Правда, на размер великоваты.
- Поехали, Андрей!
Задереева повели к другой машине. Шел он с невменяемым лицом великомученика. Но если он был полностью подавлен происшедшим, то Червонец, как и следовало ожидать, оказал сопротивление. В жизни люди каждый раз ведут себя по-новому, но уголовники считают своим долгом покобениться.
Сначала в глазах Червонца промелькнуло паническое замешательство, но потом раздался яростно-срывающийся крик:
- В гробу я вас видал, менты поганые!
Он сделал руками движение, как будто разрывал или пытался разорвать невидимые путы.
Было ли это позой или устоявшимся стилем, сказать трудно. Когда кажется, что человек готов на все, он редко доводит угрозу до конца. Растрачивается по пустякам, демонстрируя свое презрение к людскому окружению. Но, сталкиваясь с настоящим мужеством, они ломаются, как спички: хрусть - и нет.
Словом, Червонец сразу же повел себя как очень невоспитанный товарищ.
- Не дури, - тихо, но внятно предупредил его Климов и предложил пройти в машину по-хорошему. Но тот злобно ощерился и обозначил свое отношение к Климову весьма недвусмысленным жестом:
- А вот это видел? - Он скрючился, и согнутая под прямым углом рука уперлась в его пах. - Ху-ху не хо-хо?
Рот напряженно потянуло вбок, блеснула золотая "фикса".
- Удобный случай познакомиться поближе, - беспомощно развел руками Климов и резко ушел влево. В открывшийся прогал стремительно вклинился Андрей. Благодаря быстроте его реакции Червонец со всего маху грохнулся оземь. Хряснулся прилично.
Вталкивая его в машину, Климов неприязненно сказал:
- Не бойся, я не кровожаден. Червонец сплюнул.
Первой допрашивали Шевкопляс. Усадив ее лицом к стене, как посоветовал им Озадовский, Шрамко перелистал уголовное дело и повел допрос по горячим следам. Нервная дрожь, прохватившая Климова при виде санитарки, немного утихла, и он минут через пятнадцать тоже начал задавать вопросы.
- Где выкраденная книга?
- На кафедре, в диване.
- А моя одежка?
- Червонец прихватил.
- Хваткий на чужое, - как бы про себя сказал Гульнов, но Климов перебил его:
- Куда девался Левушкин? Шевкопляс внезапно обернулась.
Глаза ее заблудили, забегали, пальцы сжали сигарету, и вся она тревожно напряглась. Табачный пепел упал ей на чулок, но стряхивать его она не стала.
- Червонец скажет.
Чувствуя, что больше не выдерживает ее взгляда, Климов заорал:
- К стене! - И она обморочно побледнела.
- Слышите? К стене!
Огонь в ее глазах погас, как будто вывернули лампочку.
- Да вы не горячитесь, не орите.
В голосе ее послышалась издевка, но она повиновалась. Отвернулась.
Шрамко недоуменно посмотрел на Климова и легким изломом бровей дал понять, что не одобряет крика.
- Может быть, поедешь отдохнешь?
Климов вспомнил, как обрадовались его появлению в милиции, как его тискали в объятиях, и отказался. Жене он уже позвонил, сказал, что жив, здоров, она расплакалась и, долго всхлипывая, горестно клялась, что ей такая жизнь - на нервах и слезах! - осточертела. И дети извелись совсем, переживая за него, а он… и снова в слезы.
- Вы не ответили, где Левушкин?
- Червонец в Краснодар увез. Раздел и бросил на окраине.
- Убил?
- Зачем? - пожала Шевкопляс плечами. - Голым и беспамятным одна дорога - в вытрезвитель, а потом в дурдом.
- Проверим, - усомнился Шрамко и распорядился запросить Краснодар.
- А этот, жирный, что изнасиловал девчушку, кто он?
Шевкопляс, не оборачиваясь, пояснила:
- Гоша… Мясником работает на рынке. Чокнулся на малолетках.
Климов вспомнил, как тот ползал на коленях по полу в одном носке, и послал Гульнова с группой на его поиски.
- Девочка еще в больнице?
- Да.
- В какой палате?
Окончательно взяв инициативу допроса в свои руки, Климов почувствовал, что к нему возвращается способность управлять своим душевным состоянием.
Соври, цыганочка, соври, усмехнулся про себя Климов и посмотрел на Шрамко: уводить?
- Уводите.
30
Когда конвойный увел Шевкопляс, Шрамко устало прогнулся в спине и прихлопнул по бедру ладонью:
- Заканчивай, Юра. Утро вечера, как говорится. Ты и так сегодня поработал за троих. Да и вообще, - он сделал неопределенный жест рукой, - тебе бы надо отдохнуть.
- Да ну, - не согласился Климов, - ерунда.
- Не возражай. Санитарку с ее шатией мы взяли, завтра они все расколются. Начнут топить друг друга, не впервой.
Климов глянул на часы и обеспокоенно заметил:
- Что-то до сих пор Гульнова нет.
Шрамко пристально посмотрел на него и, облокотившись о стол, коротко спросил:
- Прочувствовал?
- А то, - ответил Климов. - Думал: все. Живым не выберусь. Теперь волнуюсь за Андрея.
- Ну, - полез за сигаретами Шрамко. - Он с группой. Это ты пошел один.
- Кто ж знал…
Закурив, Шрамко легонечко побарабанил по столу рукой, прошелся по нему костяшками согнутых пальцев. Смягчаясь, проворчал:
- Кто-кто… Обязан знать. Не на себя работаешь.
Климов виновато кивнул и, содрогнувшись, подавил зевоту. В голове звенело.
- Ладно, отдыхай. - Шрамко поднялся из-за стола и сбил пепел с сигареты в раковину. - Жене звонил?
- Звонил.
- Она тут, бедная, изнервничалась вся.
Упрек был слишком явственным, чтобы пропустить его мимо ушей. В горле запершило, заскребло. Он тоже встал.
- Пойду.
- Не обижайся, - подошел к нему Шрамко, - сам понимаешь…