Это был удар для его самолюбия, хотя в глубине души Храмов понимал, что уважаемые профессора правы. Понимал, но не принимал. Затая обиду, считая себя чуть ли не оскорбленным, он поступил в аспирантуру, как будто делал институту великое одолжение, тогда как одолжение делали ему.
Начав заниматься, он быстро убедился, что за прошедшие годы в области знаний, касающихся твердых сталей, накопилось так много нового, что ему в пору было идти не в аспирантуру, а на студенческую скамью. Давняя привычка ходить в лидерах не позволяла Храмову признать свою отсталость, а преувеличенное самолюбие - оказаться незнающим. Он всерьез засел за изучение нового.
Но было еще и тщеславие. Он привез с собою из лесов десяток рассказов - надо попробовать их опубликовать. Осенью 1946 года Храмов пошел в редакцию одного из популярных органов. Вот почему в начале этой главы мы говорили, что нам еще придется вернуться к периодическим изданиям.
Напустив на себя застенчивость, которой вовсе не испытывал, Храмов вошел в большую комнату литературного отдела, где по четырем углам стояли письменные столы. Увидев не сидевшего, а стоявшего за столом слева у окна мужчину, Храмов безошибочно определил, что он и есть заведующий. За другими столами сидели женщины.
Отделом литературы в этой редакции заведовал человек лет пятидесяти. Отменно вежлив, прекрасные манеры, очки в тонкой, как намек, золотой оправе. Его можно было бы отнести к тому типу мужчин, который принято называть англизированным, если бы не чичиковское брюшко.
Храмов робко поздоровался, зав спросил, что ему угодно. Храмов подошел поближе, вынул из портфеля рукопись, отпечатанную на машинке, и сказал, что принес рассказ. "Вообще-то надо бы вам сдать ее в наш отдел писем, но раз уж вы пришли прямо к нам… - Зав протянул руку. - Давайте". Храмов по неопытности думал, что рассказ тут же и будет прочтен, но на сей раз ошибся. Респектабельный зав заглянул только в последнюю страничку, чтобы узнать, каков объем рукописи. А Храмов успел за это время разглядеть среди раскиданных по всему столу журналов и бумаг две яркие обложки - журналы "Лайф" и "Лук". Он смотрел на них так, словно увидел наконец на прилавке в магазине давно разыскиваемый галстук. Английский он изучил, но читал только классику, а ему хотелось узнать, что такое современный язык. Наблюдательный зав перехватил его взгляд и спросил с симпатией:
- Вы знаете английский?
- Да, немного. Самоучкой.
Зав бросил его рассказ на стол и сказал по-английски, указывая на стул:
- Садитесь, пожалуйста. Кем вы работаете?
Храмов сел и, чувствуя уже неподдельную застенчивость, ответил тоже по-английски:
- Я аспирант института стали.
- Сколько вам лет?
- Тридцать.
Зав опять заглянул в последнюю страницу его рукописи.
- Ну что ж, рад познакомиться, Евгений Петрович. Меня зовут Анисим Михайлович. У вас прекрасное произношение. Никогда не подумаешь, что вы самоучка.
- Всю войну слушал английское радио. Я жил в лесу на кордоне, приемник мы не сдавали. - Храмов был польщен безмерно, он весь сиял.
- Минуточку, - сказал зав по-русски, взял рассказ и подошел к женщине, сидевшей у окна в другом углу. - Алла Михайловна, голубушка, прочтите в ближайшее время, пожалуйста. - Вернулся к своему столу, выдвинул из правой тумбы ящик, достал пачку журналов "Лайф", протянул их Храмову: - Вот, возьмите. Я вижу, вы заинтересовались. Эти, на столе, я только что получил, еще не читал. Но и эти не старые.
- Спасибо. - Храмов даже растерялся, что редко с ним случалось. - Но как же…
- Вернете, когда явитесь получать отказ. - Зав повел очками в сторону женщины, которую звали Аллой Михайловной.
Шутка могла бы прозвучать двусмысленно, если бы эта женщина не была в столь почтенном возрасте. Храмов положил журналы в портфель.
- Огромное спасибо. Извините. - Он поклонился, но Анисим Михайлович не прощался, вышел вместе с ним.
В коридоре Анисим Михайлович взял Храмова под руку и заговорил совсем другим тоном, очень доверительно:
- Вам когда-нибудь приходилось заниматься редактированием?
- Нет. - Храмов чувствовал себя удивительно свободно с этим человеком, хотя они были знакомы всего пятнадцать минут. - А почему вы спрашиваете?
- Не хотите попробовать?
- А это что?
- Очерки, статьи, рассказы.
- На русском?
- Да. Переводные. С английского. Я потому и говорю с вами, что вы знаете язык.
- И оригиналы есть?
- Есть. - Анисим Михайлович остановил его в небольшом холле. - Хотите попробовать?
- С удовольствием.
- Подождите меня.
Он вернулся с голубовато-серой папкой в руке.
- Вот. Здесь сорок страниц. И оригиналы. Сможете принести через неделю?
- Постараюсь. А править прямо на этих страничках?
- Да.
- Карандашом?
- Можно чернилами.
- Ясно.
- Запишите на всякий случай мой рабочий телефон.
Храмов спрятал папку в портфель, записал телефон. Анисим Михайлович протянул руку.
- До свидания.
Рука у него была мягкая, как пастила…
Шагая к центру, Храмов мысленно восстанавливал секунда за секундой свой краткий, но так неожиданно закончившийся визит в редакцию. Скоропалительность, с которой Анисим Михайлович сделал свое предложение, его удивляла. Но, может, так вообще принято в журналистской и литературной среде?
Не менее удивительным было разительное несоответствие внешности этого человека и его имени. Анисим… Храмову представлялось, что обладатель такого имени должен, во-первых, жить в деревне, а во-вторых, быть дюжим, ражим мужиком. Или, наоборот, затюканным, облезлым мужичонкой. Это, конечно, из области фантазии, но, во всяком случае, Храмову так подсказывало воображение: Анисимов он до сих пор в жизни не встречал…
Вечером он с неведомым доселе удовольствием принялся за работу. В папке оказались две статьи и рассказ. Бумага необыкновенно белая и плотная, шрифт на машинке явно не наш - заметно мельче, и рисунок букв другой. Анисим - так стал звать про себя Храмов скорого на решения заведующего литературным отделом - дал ему второй экземпляр, из-под копирки. Ну, да, понятно: если он, Храмов, только зря измарает этот экземпляр, у Анисима останется для работы первый.
Сначала Храмов прочел все насквозь. Перевод был плохой. Собственно, не перевод, а подстрочник, калька. Непохоже, чтобы переводил русский. Статьи посвящены Америке.
Затем он приступил к правке, сверяясь с английским оригиналом. Правил все-таки карандашом, чтобы после обвести чернилами.
В школе за сочинения он неизменно получал пятерки, ошибок не допускал. Значит, кое-какая культура языка у него есть. А сейчас он видел перед глазами вывернутые наизнанку, скособоченные, искалеченные фразы. Эта работа представлялась ему работой костоправа, починяющего вывихнутые руки и ноги.
Через неделю он принес Анисиму выправленные рукописи. Тот посмотрел страниц пять и объявил:
- По-моему, недурно. Кажется, у нас с вами дело пойдет. Кстати, и рассказ ваш неплох.
Храмов рос в собственных глазах. Со злорадством вспомнил забракованную диссертацию.
- Будете печатать? - спросил он.
- Заслали в набор. Посмотрим. Вы запишите, пожалуйста, мой домашний телефон и адрес.
Храмов записал.
- Скажем… скажем, встретимся через два дня. После восьми.
Через два дня Храмов в девять часов вечера звонил в квартиру дома на Беговой улице. Дверь еще не открылась, а он уже обонял какие-то вкусные запахи, сочившиеся из этой квартиры.
Анисим был в жемчужного цвета шелковом халате до пола, под халатом рубаха с галстуком. Видно, пришел совсем недавно.
- Прошу. Снимайте пальто.
Посреди большой светлой комнаты стоял круглый стол, на котором были разбросаны журналы, ярко раскрашенные консервные банки, три трубки с длинными прямыми мундштуками.
- Располагайтесь, Евгений, - сказал Анисим, показывая на кресло. - Курите?
- Нет.
- Сейчас сварим кофе. Прошу, будьте как дома.
Анисим ногтем открыл крышечку одной из банок, набил трубку, закурил и пошел на кухню. Храмов понял, что так вкусно пахнет: табак и кофе. Но что это за табак? Он никогда не видел его в такой упаковке… Храмов не удержался, взял открытую банку, понюхал. За этим и застал его Анисим, вошедший с двумя чашками кофе. Храмов смутился. Но Анисим, поставив передним чашку и лукаво поглядев поверх очков, легко снял неловкость:
- Что, хочется закурить?
- Это, по-моему, можно и есть.
- Не устроить ли вам жевательный табак?
- Ну что вы, не надо!
Анисим показал ему трубкой на чашку, сам сделал несколько глотков.
- Могу я вас звать просто Женей?
- Конечно.
- Я ведь намного старше… Да… Так вот, Женя, работа ваша меня вполне устраивает. Будем продолжать. А пока… - Анисим обернулся, взял с тахты конверт и положил его перед Храмовым. - Здесь четыре тысячи рублей.
- Но, Анисим Михайлович, я же работал непрофессионально! - воскликнул Храмов.
- Очень даже профессионально. И я вам сейчас же дам еще порцию для правки.
- Но это слишком много - четыре тысячи, - уже спокойнее сказал Храмов, накрывая конверт рукой.
- Такие у нас расценки. Берите. Это честные деньги.
Храмов не заставил себя уговаривать дольше, положил конверт во внутренний карман.
- Вы не интересуетесь, для кого работали? - спросил Анисим.
- Если не секрет.
- Есть одно американское издание на русском языке. Вам его читать, наверное, не приходилось.
- Наверняка не приходилось.
- Хотите выпить чего-нибудь?
- В принципе я не пью. Разве что каплю вина.
Анисим пошел на кухню, а Храмов огляделся. Его поразил стоявший в углу на столике огромный плоский приемник, чернеющий эбонитом и сверкающий никелем. Анисим принес два стакана и бутылку с золотым вином. Когда пробка была открыта, запахло апельсином. Анисим налил по половине и, подавая пример, отпил глоток. И заговорил:
- Видите ли, Женя, я не только заведую отделом литературы, я еще и редактор этого американского издания на русском языке.
Храмов ждал продолжения.
- Американцы - наши друзья. Я занимаю у них должность совершенно официально, с ведома советских властей. Следовательно, вам, дружок, нечего опасаться. А меня вы просто выручите, потому что литредактор, работавший до вас, внезапно уехал из Москвы. Вы не будете в обиде, уверяю. - Он сделал еще глоток.
- Я не опасаюсь.
- И правильно делаете. Вы член партии?
- Нет.
- Тем лучше, - обронил Анисим, а Храмов отметил про себя, что это вроде бы нелогично. Но Анисим, кажется, угадал его мысли,
- Я говорю, тем лучше, потому что вам ни с кем ни о чем не надо советоваться. Но вас не удивляет, что я так быстро проникся к вам доверием?
- Если откровенно - удивляет.
Анисим чиркнул спичкой, раскурил трубку, спросил, не глядя на Храмова:
- Я не произвожу впечатления компанейского парня, не правда ли?
Храмов улыбнулся.
- Нисколько.
- Но со своими я свой. Вы, по-моему, тоже не очень-то компанейский.
- Пожалуй.
- Вот видите, значит, мы с вами - свои. И я это сразу понял. И никакого шаманства. Поживете с мое - тоже научитесь. Еще налить? Или кофе?
- Спасибо, ничего не надо.
Анисим достал из портфеля, стоявшего возле тахты, папку с рукописью.
- Вот еще порция, здесь тридцать семь страниц. Срок - пять дней.
- Хорошо.
- У вас дома есть телефон?
- Есть.
Записав номер, Анисим посмотрел на часы и встал.
- Возможно, я вам позвоню и раньше. Надо вас показать начальству. Я-то русский редактор, а есть и заокеанский. Никаких анкет не потребуется, простое знакомство.
Одеваясь в коридоре, Храмов обратил внимание на дверь, ведущую в другую комнату. На ней была наклеена большая, с метр в высоту и с полметра в ширину, фотография, изображавшая голову осьминога. Его глазки смотрели очень выразительно.
Анисим подарил Храмову на прощание обворожительную улыбку и дал пожать свою пухлую руку.
Выйдя на холод, Храмов явственно ощутил исходящий от одежды кофейно-табачно-апельсиновый запах - так он пропитался весь у Анисима.
Удивительная личность, думал он. Вещи, окружающие этого человека, создают какую-то пряную атмосферу исключительности, недоступности. Прекрасная атмосфера!
Храмов впервые в жизни готов был признать над собою превосходство другого, уже признавал. Ему даже хотелось подражать Анисиму.
Да, но такое подражание, вероятно, стоит немалых денег? Что ж, он их заработает, Издание выходит официально. И сам Анисим открыто, официально работает редактором, одновременно заведуя отделом в крупнейшей редакции. Чего же здесь предосудительного?
Удаль чувствовал Храмов. Он взял такси, тоже впервые в жизни.
Дома он сосчитал деньги. Сорок сотенных, совершенно новеньких, гремевших в пальцах, как фольга. Жаль сгибать пополам и тратить такие жаль…
Анисим позвонил через день, под вечер. Голос звучал приподнято:
- Привет, Женя! Вы можете быть свободны завтра в четыре часа?
- Да, в любое время.
- Если быть совсем точным, мы должны встретиться без четверти четыре на Смоленской.
- Я готов.
- Знаете гастрономический магазин на углу Арбата и Смоленской?
- Не бывал, но знаю.
- Там несколько входов. Вы входите с угла. Слева от дверей - отдел соков. Будьте там.
- Хорошо.
- Без четверти четыре.
…Храмов не любил опаздывать, поэтому Анисим, явившийся без десяти четыре, застал его там, где условились. У Анисима был тяжелый портфель. Храмов свой оставил дома, поэтому предложил:
- Дайте я понесу.
- Спасибо, дружок, - охотно согласился тот.
Они перешли на другую сторону улицы и пошли по Арбату, но тут же свернули направо, на улицу Веснина.
- Не робейте, американцы - люди простые… Ничему не удивляйтесь… Ведите себя естественно… - Анисим говорил прерывисто. У него, кажется, была одышка. - Вот, пришли… - Они остановились перед особняком.
Анисим выдернул из кармана большой клетчатый платок, вытер переносье, вытер под глазами, посмотрел направо, налево, взглянул на часы. Вроде давал себе время отдышаться. Потом сказал:
- Пора.
В прихожей они отдали пальто и шапки швейцару. Из прихожей через широкий проем в противоположной стене, по бокам драпированный материей, был виден светлый холл, куда вело несколько ступеней. Прямо против них, лицом к дверям, сидела машинистка. Она печатала. Над пепельницей стоял голубой жгут дыма. Анисим поманил Храмова за собой. Они поднялись в холл, Анисим поздоровался с машинисткой, повернулся направо и застыл. Проследив за его взглядом, Храмов увидел в углу человека, стоявшего на руках. Ноги уперты в стену где-то под потолком, пепельного цвета пиджак спал вниз, едва держится на плечах, галстук лижет языком светлый ковер. Окончив "производственную гимнастику", человек оттолкнулся ногами от стены, принял нормальное положение, отряхнул одну о другую руки и, подойдя, протянул правую Анисиму, сказав по-русски:
- Ковер чистый.
Анисим сделался как-то суетлив.
- Мистер Смит, разрешите представить моего молодого коллегу. Мистер Евгений Храмов. Он будет нашим литературным редактором. Я вам уже говорил о нем.
Мистер Смит протянул руку Храмову, прямо глядя при этом ему в глаза своими серо-голубыми, совершенно русскими глазами. Он был выше Храмова почти на полголовы, а у Храмова рост - сто восемьдесят сантиметров. Худой. В выражении лица проскальзывает что-то мальчишеское.
- Очень приятно, мистер Храмов. Будем работать вместе.
- Очень рад.
И мистер Смит, еще раз внимательно посмотрев на Храмова, стремительно покинул холл.
- Вот и все! - веселым тенорком громко сказал Анисим, как говорит добрый доктор малышу, боявшемуся показать горлышко. - Вы свободны, мой дорогой мистер Храмов!
- А вы разве не идете?
- Мне надо тут побыть еще немножко.
Храмов все стоял, словно ему не хотелось уходить.
- Знаете, кто это? - Анисим перешел на шепот. - Очень, очень большой шеф. Идите. Вы приняты.
…У Храмова завелись крупные деньги. Он шутя за неделю зарабатывал у Анисима шесть тысяч - так было каждый месяц. То, что он когда-то снял с книжки, было снова положено в сберкассу и служило неприкосновенным запасом. Теперь он клал на книжку аспирантскую тысячу, а остальное тратил. Он резко изменил свои привычки, словно какая-то плотина прорвалась. Анисим приносил для него по дешевой цене американские костюмы, туфли, рубашки, галстуки. Он купил золотые запонки. Он стал ходить к маникюрше. В полгода он сделался неузнаваем. Ради того, чтобы возможность доставать прекрасный трубочный табак не пропадала зря, он научился курить. Анисим подарил ему английскую трубку, сказав, что это из самых дорогих. Такие трубки раздаются матросам королевского флота вместе с табаком, матросы в плавании целый год обкуривают их. Трубка, обкуренная в море, обретает особые свойства…
Храмов не постеснялся и спросил, может ли Анисим помочь приобрести такой же приемник, какой стоит у него дома, и Анисим продал ему свой приемник за полцены.
И вот - стоп. Как-то поздно вечером в квартире Киреевых зазвонил телефон, просили Храмова. Он взял трубку из рук дяди Лени.
- Слушаю.
- Евгений Петрович? - спросил вежливый мужской голос.
- Да.
- Это говорят из Министерства госбезопасности.
Храмов повернулся лицом к стене, сказал тише:
- Да, слушаю.
- Мне нужно с вами поговорить.
- Пожалуйста.
- Не по телефону. Будьте, пожалуйста, завтра в пять вечера у парикмахерской на Кузнецком мосту. Наверху, ближе к Дзержинке, эта парикмахерская. Знаете?
- Знаю.
- Домашним скажите, если спросят: звонил кто-нибудь из института.
- Хорошо.
Уже положив трубку, он спохватился: а как же они друг друга узнают? И этот товарищ тоже ничего не сказал… Стало быть, его, Храмова, узнают…
У парикмахерской к нему подошел человек неприметной наружности, лет на десять старше его, в черном пальто, в серой мерлушковой шапке.
- Евгений Петрович, здравствуйте.
- Здравствуйте.
- Перейдем улицу.
Они вошли в приемную КГБ, и там в одной из комнат состоялся недолгий разговор.
- Мы пригласили вас для того, чтобы предупредить. Вы человек уже не молодой, правомочный, образованный, должны все понять правильно. Путь, которым вы идете, может завести вас очень далеко. - Он помолчал. - Вы давно знакомы с Анисимом Михайловичем?
- С сентября… с конца сентября.
- На какой почве познакомились?
- Я принес в редакцию рассказ…
- А потом?
- Рассказ набрали, но так и не напечатали. Анисим Михайлович предложил мне редактировать переводы с английского…
- Больше ничего не предлагал?
- Н-нет.
- Знакомил вас с кем-нибудь?
- На улице Веснина мы были в каком-то особняке. Там он меня представил мистеру Смиту,
- Вы знаете, кто это?
- Понятия не имею. Какой-то большой начальник.
- Не предлагали вам сотрудничества другого толка, помимо редактирования?
- Н-нет.
- А много он вам платит за работу?
- Тысяч шесть в месяц.
- Вы считаете, плата справедливая?