- С-с-сс… - в сердцах прошипел прерванный на самом интересном месте Ковалев и отпустил резинку Зойкиных кружевных трусиков. Резинка хлопнула Зойку по животу, на котором отчетливо темнел шрам, оставленный хирургом, который когда-то вырезал ей аппендикс, нимало не заботясь о том, что может подпортить внешность будущей вокзальной шлюхи. Зойка перестала стонать и открыла глаза, но тут же снова закатила их, продолжая совершать некие телодвижения, долженствующие означать неукротимую страсть - что ни говори, она была профессионалкой. Телефон продолжал пищать.
- Хрена ли ты на меня вылупился! - вызверился Ковалев на напарника. Трубку возьми, звездюк, это же сверху!
Губин, вздохнув, отвернулся и взял трубку. Пока он бестолково вертел ее в руках, ища, на что нажать, телефон замолчал.
- Вздрючат теперь, - сказал Ковалев. - Сам разъеб…ться будешь, дубина лимитная.
Соскучившаяся Зойка засунула его указательный палец в рот, плотно обхватив полными, как у куклы Барби, густо намазанными рубами. Другую руку сержанта она настойчиво потащила туда, где та пребывала до звонка.
И телефон, конечно же, зазвонил снова.
- Да погоди ты, шалава, - сказал Ковалев, отталкивая проститутку и тряся головой, чтобы немного прийти в себя. - Дай мне трубку, - сказал он Губину.
Губин с готовностью протянул ему телефон. Стараясь не смотреть на торчавшие прямо перед носом голые Зойкины ноги, Ковалев ответил на вызов.
- Опять баб топчете, мудозвоны? - грозно спросила трубка голосом капитана Рябцева. - Почему не отвечаете, раздолбай?
- Извини, Сергеич, - показывая Губину кулак, сказал Ковалев. - Я тут отлить отлучился, а Губин, блин, не знает, как этой хренотенью пользоваться.
Зойкины пальцы зашарили по ширинке его форменных брюк, и Ковалев почувствовал, что его увядший от начальственного рыка цветочек снова поднимает голову.
- Набрали лимиты на мою голову, - уже смягчаясь, проворчал капитан. - Не отделение, а стадо баранов. Сено-солома… Где вы?
- Возле Казанского, - соврал Ковалев. Машина стояла на пустыре, где никто не мог помешать им развлекаться, а до Казанского было минимум двадцать минут езды на приличной скорости. Соврал он, впрочем, неудачно, потому что Рябцев мигом сообразил, что к чему.
- А какого хрена вы там делаете? - спросил он. - Вы где должны патрулировать, мать вашу? Опять весь салон изгадите с Зойкой своей трипперной!
- Обижаешь, Сергеич, - загундел в трубку Ковалев, в то же время невольно подвигаясь так, чтобы Зойке было удобнее делать то, что она делала. - Мы тут службу несем, а ты про Зойку какую-то…
Зойка, услышав свое имя, потянулась к трубке свободной рукой, явно желая пообщаться с Сергеичем, да не как-нибудь, а по сотовому телефону. Но Ковалев отпихнул ее локтем и плотнее прижал трубку к уху, прикрывая микрофон ладонью на тот случай, если пьяная шалава вздумает передать капитану привет. Зойка обиделась и убрала руку.
- Ладно, - сказал капитан, - я с вами потом разберусь. Запомни адрес… он продиктовал адрес магазина Герщковича. - Дуйте туда прямо сейчас, хозяин должен быть на месте. Припугните хорошенько, придумайте что-нибудь: нарушение правил торговли, санитарное состояние… ну, это вы сами как-нибудь сообразите, не впервой. Помнете маленько, только аккуратно - старый он, не откинул бы копыта.
- Опасно, Сергеич, - сказал Ковалев, сразу забыв про Зойку. - Как бы не накапал.
- Попросите хорошенько, чтоб не капал. Что ты, в самом деле, как дите малое? Накапает… Ну и накапает, так дело-то все равно ко мне придет. Схлопочете, в крайнем случае, по строгачу, так, по-моему, дело того стоит.
- Оплата обычная? - оживился сержант.
- Даже с надбавкой, - успокоил его Рябцев. - За срочность. И самое главное. В конце скажешь: пусть передаст Забродову, чтобы не выкобенивался. Забродову, запомнишь?
- Уже запомнил. Чтобы не выкобенивался.
- Вот именно. Привет, мол, от Петра Владимировича, и пусть не выкобенивается.
- Ага. А Петр Владимирович - это кто?
- Конь в пальто. Не твое собачье дело. Ты делай, что тебе сказано, и поменьше спрашивай - дольше проживешь.
В трубке раздались короткие гудки. Ковалев деловито передал телефон Губину и, перегнувшись через надувшуюся Зойку, распахнул дверцу с ее стороны.
- Давай отсюда, - скомандовал он, - ясиво!
- Ты чего это? - не поняла та. - Вы же обещали обратно подбросить. Дождь же на дворе, ты что, охренел? У меня же денег нету!
- Давай, давай, - торопил сержант. - Да вали ты отсюда, сука! - заорал вдруг он, видя, что Зойка не трогается с места, и вытолкнул ее из машины.
Зойка потеряла равновесие и боком упала в раскисшее от многодневных дождей глинистое месиво, из которого тут и там уныло торчали почерневшие прошлогодние стебли бурьяна. Рядом шлепнулась в грязь ее сумочка. Падая, она открылась, и по вязкой глине рассыпались какие-то ключи, пакетики с презервативами, пара сменных сережек и ампула со снотворным. Она еще возилась, дрожащими от ярости руками собирая свое имущество, а дверь "девятки" уже с треском захлопнулась, и машина, пробуксовав, сорвалась с места и умчалась, обдав ее густой вонью отработанного бензина.
- Суки легавые! Козлы! Мусора паршивые, менты! - бессильно закричала она вслед удаляющимся габаритным огням.
На мгновение вспыхнули рубиновые глаза стоп-сигналов, когда машина притормозила перед перекрестком, а потом вокруг не осталось ничего, кроме дождя, грязи и бурьяна. Зойка вздохнула, поднялась на ноги, оправила задранную юбку и попыталась ладонью стереть налипшую на платье глину, но только размазала грязь и испачкала ладонь. Тогда она вздохнула и пошла в ту сторону, откуда временами доносился характерный вой набирающих скорость троллейбусов, поминутно оступаясь на высоких каблуках, зябко ежась и испуганно оглядываясь по сторонам.
Следуя указанию Ковалева, Губин остановил машину перед громоздким трейлером, позади которого стоял зеленый "москвич". Судя по всему, на этой машине Петр I инспектировал свои войска перед началом Полтавской битвы. Все это хозяйство стояло на левой стороне дороги, что, впрочем, не возбранялось, поскольку движение здесь было одностороннее.
- Ты все понял? - спросил своего младшего напарника Ковалев, укрепляя в специальной петле на поясе резиновую дубинку.
- Что ж тут непонятного, - ответил Губин, доставая с заднего сиденья свой "демократизатор" и тоже прицепляя его к поясу. - Мне почудилось или в том "броневике" кто-то есть?
- Есть на ж… шерсть, вот что есть, - ответствовал Ковалев. - Обмочился, салабон? Ничего, привыкнешь. Это тебе не баб в служебное время тискать. Нет там никого.
- На нет и суда нет, - не стал спорить Губин.
Они вышли из машины и перебежали тротуар, ежась от падавших за шиворот капель. Над дверью, слава богу, был бетонный козырек. Губин решительно схватился за ручку и потянул дверь на себя.
- Да не туда, придурок, - сказал наблюдавший за ним Ковалев. - От себя, от себя ее толкай. Да там, наверное, закрыто, стучать надо.
Губин толкнул дверь от себя, и та неожиданно легко открылась.
- Ни хрена не закрыто, - удивился он. - Заходи.
В магазине было темно, тихо, и пахло чем-то незнакомым. Запах был сухой и немного пыльный. Пахло книгами, но сержанты этого не знали. В противоположном конце помещения из открытой двери падал на пол прямоугольник тусклого электрического света.
- Хозяин! - зычно, с привычной властной интонацией позвал Ковалев. - Есть тут кто живой? Отзовись! Милиция!
- Спит он, что ли? - немного обескураженно спросил Губин, когда Ковалеву никто не ответил.
- Разбудим, - пообещал Ковалев и, уверенно стуча сапогами, направился в подсобку.
На пороге подсобки он остановился так резко, что шедший следом Губин ткнулся носом в его портупею.
- Трах-тарарах, - сказал Ковалев. - И трах, и тарарах.
- Чего там, Паш, а? - полюбопытствовал Губин, выглядывая из-за его плеча.
Он служил в столичной милиции недавно и еще никогда не видел "живого" трупа, поэтому представшая перед ним картина произвела неизгладимое впечатление. Хозяин лавки, которого они с Ковалевым должны были слегка поучить уму-разуму, лежал на полу подсобки в луже воды, вытекшей из опрокинутого электрического самовара, а лицо его наполовину залила темно-красная жидкость, которую легко можно было принять за кровь.
Губин издал неопределенный звук. Ковалев, не оборачиваясь, сказал:
- Заблюешь пол - языком заставлю вылизывать. Осмотри помещение.
Угроза возымела благотворное действие. С трудом загнав на место подкатившее к горлу содержимое желудка, Губин зажег карманный фонарь и обошел темный торговый зал. Спрятаться здесь было негде, и сержант очень быстро убедился, что в магазине, кроме них и трупа, никого нет.
После этого он заставил себя снова подойти к дверям подсобки. Стараясь не смотреть на труп, Губин сказал:
- Никого. Кровищи-то, а? Как из кабана.
- Хренищи, - ответил Ковалев, сидевший на корточках над трупом. - Варенье это. Вишневое вроде. Чай он тут пил. Н-да. Через этого привет уже не передашь.
- Чего же делать-то теперь? Теплый еще совсем, - сообщил он, прикоснувшись к руке покойника, и брезгливо отер пальцы о штанину. - И вода еще не остыла. Пяти минут, наверное, не прошло, как он копыта отбросил.
- Кто ж его так, интересно?
- Погоди… Ты говоришь, видел кого-то?
- Где?
- В Караганде! В машине, в "москвиче". Пошли, посмотрим.
Он первым бросился к выходу, на ходу вынимая из кобуры пистолет. Губин поспешил за ним, напоследок окинув труп испуганным взглядом.
В "москвиче", конечно же, никого не оказалось.
- Дерьмо, - сплюнул под ноги Ковалев, пряча фонарик в карман. - Станет он тебя дожидаться…
- Что же он - машину бросил?
- Да не было тут никого, - отмахнулся Ковалев, - показалось тебе. Ушел он, педрила, перед самым нашим приездом ушел. Если бы он в машине сидел, когда мы подъехали, он бы, пока мы там топтались, сто раз успел уехать. Какой ему интерес машину свою здесь бросать? Машина - она как паспорт, по ней человека в два счета найти можно. Что он, больной?
Они подошли к своей машине, и Ковалев взял из салона телефон. Тихо матерясь, когда палец попадал не на те кнопки, набрал номер Рябцева. Капитан ответил сразу.
- Ты, Ковалев? Ну, что там у вас?
- Старик-то задницу прищурил, Сергеич.
- То есть как… Да что ж вы, волки, делаете! Я же просил аккуратно!
- Ты не понял, Сергеич. Его без нас кто-то замочил. Не поспели мы чуток. Еще тепленький.
- А это точно мокруха? Может, у него просто сердце отказало? Старый ведь он был.
- Я, конечно, не доктор, Сергеич, да и дырок в нем вроде нету, но я этих жмуров столько перевидал - и старых, и всяких… По-моему, шею ему свернули. Голова так повернута, как у людей не бывает. Чистая работа, между прочим. Наверное, и пикнуть не успел.
- Поня-а-атно, - протянул капитан. - Вы вот что, ребята. Запритесь-ка внутри и ждите моего звонка. Мне тут посоветоваться надо, что нам с этим жмуриком делать. Да не трогайте там ничего, обломы тамбовские!
Заперевшись в магазине, они перекурили, стряхивая пепел в пустой спичечный коробок, обнаружившийся в кармане предусмотрительного Ковалева. Держа сигарету по-солдатски, огоньком в ладонь, чтобы не заметили с улицы, Ковалев поучал все еще дрожавшего мелкой дрожью Губина:
- Ты запомни, Колян, на них нельзя, как на людей, смотреть. Не человек это уже, понял, а кусок мяса - говядины там или, скажем, свинины. Ты курицу дохлую, ощипанную, в кулинарии покупаешь - на пол ведь не блюешь? Вот и здесь то же самое. Мясо на прилавке - это тоже труп, причем расчлененный, да так, как ни одному Джеку-Потрошителю не снилось. Коровий только. А тут - человеческий. Ну и какая разница? Жмурик - он и есть жмурик. Ты это, Колян, прочувствуй, без этого в нашей работе нельзя.
Его разглагольствования прервал писк телефона. Торопливо раздавив бычок в спичечном коробке, Ковалев прижал трубку к уху. Выслушав инструкции, он ухмыльнулся.
- Понял, Сергеич, все понял. Нет, не перепутаю. Вот так, значит, наверху решили… Знаю, что не мое дело. Все, понял, приступаем, да. Отбой.
Ковалев посмотрел на часы. Было без чего-то одиннадцать - время детское, Впереди ждала куча работы, но часов до двух вполне можно было управиться и снова махнуть на Казанский - помириться с Зойкой, а если та все еще не в настроении или ее вообще не окажется на месте, то можно будет поговорить с кем-нибудь из ее коллег, кто почище. В общем, все понемногу входило в колею, надо было только разделаться с поручением Рябцева.
Осторожно, стараясь как можно меньше наследить, сержанты взяли, что было велено, после чего многоопытный Ковалев выключил свет в подсобке концом дубинки, и, светя себе фонариком, вышли из магазина. Сев в машину, они покинули тихую улочку с односторонним движением и через несколько минут милицейская "девятка" уже пересекала Крымский мост в сплошном потоке автомобилей, лаково блестевших в свете уличных фонарей. Съехав с моста, Губин лихо развернулся посреди проезжей части и остановил машину позади припаркованного рядом с подземным переходом красного "ситроена".
Ковалев вышел из машины и подошел к "ситроену". Дверца справа от водителя открылась, и сержант поспешно нырнул в салон. Губин закурил, выбросив спичку в приоткрытое окошко, и стал лениво глазеть по сторонам, дожидаясь возвращения напарника. Смотреть было особенно не на что: слева, через дорогу, темнел за высокой чугунной оградой какой-то парк, а справа, в отдалении, громоздилась застекленная глыба выставочного зала, все пространство перед которым занимали решетчатые конструкции, на которых в дневное время художники развешивали свою мазню. Губин никогда не бывал здесь раньше, но понаслышке знал, что это место принято называть вернисажем. "На вернисаже как-то раз случайно встретила я вас…" Это здесь, что ли, она его встретила? Что-то непохоже…
Сержант поудобнее устроился на сиденье, от нечего делать немного поиграл педалями. Ковалев все не шел. Губин вдруг представил, как старик лежит там в темноте со сломанной шеей и вишневое варенье густеет вокруг открытого глаза…
Его передернуло, и пепел с сигареты упал на колени. Вот ведь дрянь какая. А Ковалеву хоть бы что. Железный мужик!
К своему опытному напарнику Губин относился с большим уважением. Как же, десять лет в милиции, от одних его рассказов в дрожь бросает, а ему все трын-трава. И при этом не задается, не корчит из себя начальника, как некоторые.
И заработать дает, между прочим. Ну, за это, положим, спасибо капитану, но и капитан не про все знает. Да и незачем ему про все знать, он сам всегда говорит: меньше знаешь - дольше проживешь. Он свой процент с навара имеет, вот ему и хорошо. И ему хорошо, и всем хорошо. Нет, за Ковалева надо держаться, за ним не пропадешь. Взять хотя бы Зойку. Да сам он, Губин, к ней и подойти бы побоялся, уж больно красивая, ноги прямо от зубов, да и все прочее… Он-то, дурак, решил сперва, что это актриса какая-нибудь или фотомодель, а Паша без лишних разговоров: садись, мол, Зойка, покатаемся.
В тот первый раз покатались они очень даже неплохо, Коле Губину тоже перепало, да и потом Ковалев его не забывал.
Думать про Зойку было приятнее, чем про мертвого старика, и Губин даже заерзал от удовольствия, но тут дверца "ситроена" снова открылась, и появился Ковалев. На ходу засовывая что-то в карман галифе, перебежал к своей машине и плюхнулся на сиденье рядом с напарником. "Ситроен" оторвался от бровки и укатил.
- Ну, Колян, поехали, - скомандовал Ковалев, усаживаясь поглубже и забрасывая мокрую фуражку на заднее сиденье. - Давай пока прямо, а потом я покажу. Рули, рули. Знакомься с географией.
Ехать пришлось довольно долго. Губин совершенно запутался в поворотах и проездах и вскоре уже не пытался сообразить, где они находятся, во всем положившись на напарника, который командовал, куда свернуть и где притормозить. Наконец Ковалев велел остановить машину.
Они оказались во дворе старого, сталинской постройки дома. Когда Губин выключил фары, во дворе стало темно, как у негра под мышкой.
- Пошли, Колян, - сказал Ковалев. - Познакомишься с одним интересным человечком.
Вслед за напарником Губин вышел из машины и, не сделав и двух шагов, оступился, угодив правым сапогом в глубокую, по самую щиколотку, выбоину в асфальте, до краев наполненную грязной водой.
- Блин, - сказал он в сердцах, - как они тут живут? Шею же можно свернуть.
Сказавши про шею, он немедленно вспомнил убитого букиниста. Ему стало не по себе в этой кромешной темноте, и он ускорил шаг, догоняя напарника.
Они вошли в тускло освещенный, насквозь провонявший кошками подъезд и поднялись на третий этаж. На площадке между вторым и третьим этажами из-под ног заполошно метнулся облезлый серый в полосочку кот, до этого грызший в углу селедочную голову.
- Пошел на хрен, срань вонючая, - Дружески напутствовал кота Ковалев и попытался поддеть его сапогом, но промахнулся. Добравшись до третьего этажа, они долго трезвонили в дверь. Наконец из недр квартиры донеслись шаркающие шаги, и дребезжащий старушечий голос спросил:
- Кто там?
- Открывай, Максимовна, - сказал Ковалев. - Милиция.
Залязгали древние замки, и в приоткрытую щель выглянуло сморщенное личико в венчике растрепанных седых волос. Увидев форму, старуха откинула цепочку и посторонилась, пропуская сержантов в квартиру.
- Носит вас… - бормотала она, запирая дверь. - Чего он опять учудил, аспид этот?
- А может, это не он, - осклабился Ковалев. - Может, это ты учудила. А, Максимовна? Ты как, сразу колоться будешь или в отделение поедем? Самогоночку-то гонишь помаленьку, а, старая? Может, нацедишь по стопарику?
Продолжая недовольно бормотать и поминать разными словами и отделение, и Ковалева с Губиным, и какого-то незнакомого Губину аспида, из-за которого нормальным людям не дают спать по ночам, старуха, шаркая войлочными шлепанцами, исчезла в глубине квартиры, и оттуда вскоре донеслось приглушенное звяканье стекла о стекло и аппетитное бульканье. Потом старая карга возникла вновь, неся две щербатые чашки, распространявшие весьма недвусмысленный запах.
- Из чего гонишь-то, Максимовна? - подозрительно принюхиваясь к содержимому своей чашки, спросил Ковалев.
- Из чего, из чего, - передразнила его старуха. - Из кефира, вот из чего.
- Ну да? - поразился сержант. - Ну-ка, ну-ка…
Губин опасливо заглянул в свою чашку. Самогон, вопреки его ожиданиям, оказался прозрачным, как слеза, и пах вполне терпимо.
Ковалев между тем уже опрокинул свою порцию, крякнул, занюхал рукавом и с шумом выдохнул воздух.
- Спасибо, старая, не дала засохнуть. Вилька у себя?
- У себя, где ему быть, аспиду несытому. Нажрался с вечерами спит без задних ног с шалавой своей.
- Это с которой же?
- Да кто их, б…й, разберет, они у него все на одно лицо - синие, опухшие, как покойники, прости ты меня, господи. Лизка вроде бы у него сегодня.
- Ладно, это нам без разницы. Ты, Максимовна, спать ложись, мы тут сами разберемся, что к чему.
Продолжая недовольно бормотать и шаркать, старуха удалилась в свою комнату и закрыла за собой дверь.
Ковалев направился к комнате напротив и толкнул дверь.
- Надо же, - удивился он, - заперто. Значит, не совсем пьяные были, когда ложились.