21
Новую девочку звали Сара. С Эмили они были одного роста, хотя Сара и была на год младше. Успокоить её было непросто. Как и папу. Когда мама умерла, Эмили так хотелось утешить его. После похорон, оставшись в опустевшем доме, он старался не плакать при Эмили. Но ему всё равно не удавалось скрыть от неё своё горе. Она слышала по ночам, как он всхлипывал, укрывшись подушкой. Как она могла помочь ему? Когда она всё же попыталась, он деланно улыбнулся, встал с кровати, приготовил вафли и стал рассказывать о путешествии, в которое они отправятся летом.
С Сарой было то же самое. Она всё плакала и плакала, но явно не нуждалась в утешениях. Эмили очень обрадовалась тому, что появилась Сара. Вдвоём куда лучше! А особенно если рядом ещё одна девочка, да к тому же почти такого же возраста. Эмили ничего не было известно о Саре, только как её зовут и сколько ей лет. Всякий раз, когда она пыталась заговорить с новой девочкой, та начинала плакать. Она бормотала что-то про автобус и бабушку. Может быть, её бабушка – водитель автобуса, и Сара надеется, что она приедет и спасёт их? Время от времени Эмили посещали такие же мысли. Она представляла себе, как мама в красном платье и с бриллиантовыми серьгами заводит свой "БМВ", чтобы забрать её отсюда.
Сара не знала, что с мужчиной следует стараться быть любезной.
Он принёс еду и воду, а ещё лошадь для Барби. Если Эмили улыбнётся и поблагодарит, будет вежливой и учтивой, мужчина улыбнётся ей в ответ, он будет доволен. Но Сара укусила его. Когда он только привёл её в комнату, она впилась зубами ему в руку. Он закричал и ударил девочку по голове. Кровь из раны оставила след у неё на лбу. Вот и сейчас его рана всё ещё кровоточила.
– Ты должна быть приветливой с ним, – посоветовала Эмили, усаживаясь на кровать рядом с Сарой. – Он принёс еду и подарки. Лучше всего вести себя вежливо. Мне кажется, что на самом деле он очень добрый.
– Он у…ыу… он ударил меня, – простонала Сара, проведя рукой по лбу, где остался кровавый след. – Он сказал, что он новый…
Конец фразы разобрать было невозможно. Эмили почувствовала лёгкое головокружение. К ней вернулось прежнее противное, тошнотворное ощущение, словно в комнате не хватает кислорода. Надо поскорее лечь и закрыть глаза.
– Он сказал, что он мамин новый друг, – с трудом проговорила Сара сквозь слёзы.
Эмили не знала, спит она или нет, она чувствовала, как тяжелеют веки.
– У мамы появился новый любимый, с которым я должна была встретиться в ма… ма…
Эмили медленно поднялась. Теперь дышать стало гораздо легче.
– Попробуй дышать ровнее, – посоветовала она, так часто повторяла мама, когда она плакала так сильно, что не могла говорить. – Дыши спокойней. Здесь полно кислорода. Видишь люк в потолке?
Она показала на отверстие, Сара кивнула.
– Он впускает для нас свежий воздух через него. Этот человек. Он впускает много кислорода в подвал, чтобы мы могли дышать, хотя здесь и нет окон. Тебе нечего бояться. Можешь взять мою Барби. Твоя бабушка – водитель автобуса?
Сара выглядела очень уставшей. На её бледном лице проступили розовые пятна, а веки так распухли, что глаз было почти не видно.
– Бабушка – электрик, – ответила Сара, впервые прекратив плакать.
– Моя мама умерла, – сказала Эмили.
– А у моей мамы новый друг, – проговорила Сара, вытирая под носом.
– Он хороший?
– Я не знаю, я должна была встретиться…
– Только не плачь больше.
Эмили была сердита. Мужчина мог услышать их. Хоть его и не было здесь, он мог расставить в комнате микрофоны. Эмили думала об этом уже несколько раз. Она видела такое в фильмах. Правда, найти что-нибудь похожее в комнате она так и не смогла. Когда она только попала сюда, она обследовала всю комнату, толком не зная, что ищет. Но безрезультатно. Конечно, есть такие маленькие микрофоны, которые помещаются даже в зубе. Человек не может увидеть такие штуки. Этот мужчина может сидеть где-нибудь и следить за ними, наблюдая, что они делают, и слушая, о чём они говорят. Есть ещё и малюсенькие видеокамеры. Они размером с шляпку гвоздя, а здесь в стенах много таких шляпок. Однажды Эмили смотрела фильм "Дорогая, я уменьшил детей". Там слегка сумасшедший, но очень милый папа ставит опыты у себя на чердаке. Дети случайно попадают под какой-то аппарат и становятся крошечными. Как насекомые. Никто не может увидеть их. А этот мужчина, наверное, видит её. Скорее всего он сидит перед экраном телевизора в наушниках, видит и слышит всё, что они делают.
– Улыбнись, – прошептала она.
Сара снова тихонько заплакала, Эмили закрыла ей рот рукой.
– Ты должна улыбаться, – скомандовала она и растянула губы в фальшивой улыбке. – Он следит за нами.
Сара высвободилась из рук Эмили:
– Он сказал, что он мамин… мамин… новый…
Эмили опять легла на кровать и закрыла глаза. Они едва ли поместятся на ней вдвоём. Она так сильно сжала веки, что ей показалось, будто в голову просачивается свет, и в сиянии этого света возникают картинки: она увидела папу. На нём была фланелевая рубашка, он искал её среди полевых цветов на склоне за их домом. У него было увеличительное стекло, и он думал, что кто-то уменьшил её.
Эмили захотелось, чтобы Сары здесь не было.
22
Там, где был найден ранец Эмили Сельбю, у тропинки, соединявшей две улицы, стояли цветы в банках, пластмассовых вазочках, букеты лежали просто на траве рядом с записками и детскими рисунками. Часть цветов уже завяла, среди них ярко-красным пятном выделялись свежие розы. Вечерний ветер шевелил бумагу, и рисунки еле слышно шуршали.
Несколько подростков проехали мимо на велосипедах. Они кричали и смеялись, но, поравнявшись с цветами и записками, замолчали. Девочка лет четырнадцати задержалась на некоторое время, потом вытерла слёзы и помчалась вслед за друзьями.
Мужчина надвинул козырёк кепки на глаза. Другая рука опустилась к ширинке. Он решился подойти ближе к тому месту, где была похищена Эмили, но оступился и потерял равновесие. Ему пришлось опереться о дерево, чтобы не упасть. Он застонал и прикусил губу.
– Какого чёрта ты здесь делаешь?
За ним стояли два человека. Он не заметил, как они подошли, появившись из-за деревьев. От удивления он не мог даже шевельнуться. Он так и стоял, сжимая в руке обмякший член. Мужчина попытался улыбнуться.
– Ни… ничего, – заикаясь, проговорил он.
– Он… онанирует, чёрт подери!
Они скрутили ему руки и повалили на землю. Когда представители недавно сформированной гражданской дружины втолкнули мужчину, одетого в военную форму, в полицейское управление, его правый глаз скрылся в багровой опухоли, из носа шла кровь и было похоже, что у него сломана правая рука.
Он не ответил ни на какие вопросы, даже на вопрос полицейского, нуждается ли он во враче.
23
– Может быть, мы будем говорить по-английски?
Он отрицательно помотал головой. Несколько раз ей показалось, что он не понимает её. Тогда она медленно повторяла фразу, подыскивая слова попроще. Вряд ли это особенно помогало. Он молчал, по его каменному лицу невозможно было догадаться, какие чувства он испытывает. Он вообще был не из разговорчивых.
Аксель Сайер заказал филе миньон и пиво. Ингер Йоханне выбрала салат "Цезарь" и стакан воды со льдом. Они были единственными посетителями заведения под названием "Клуб 400", представлявшего собой нечто среднее между рестораном и закусочной. Заведение находилось всего в семи минутах ходьбы от Оушен-авеню. Аксель направился было к своему автомобилю, но пожал плечами и отказался от своей идеи, поскольку Ингер Йоханне настояла на пешей прогулке. Для ланча было уже поздно, а время обеда ещё не наступило. Кухня работала вполсилы. До того как еда появилась на столе, Ингер Йоханне успела рассказать об Альвхильд Софиенберг, пожилой даме, которую когда-то заинтересовало дело Акселя Сайера, но её заставили отказаться от пересмотра и настоятельно рекомендовали никогда к нему не возвращаться. О том, что она даже сейчас, много лет спустя, не оставляет надежду узнать, как получилось, что он был осуждён, а потом неожиданно через девять лет освобождён. Ингер Йоханне описала странную историю с исчезновением судебных документов. А затем, как бы между прочим, объяснила, почему она заинтересована в этом деле.
Принесли еду. Аксель Сайер взялся за нож и вилку. Он ел долго, тщательно пережёвывая. Он смотрел в тарелку, и его глаза вновь были скрыты завесой густых волос. Нарочно он прячется, что ли? Волосы – будто некое препятствие между ним и собеседником.
"Тебе неинтересно? – размышляла она. Или виду не показываешь? Зачем же ты пошёл со мной сюда? Почему не выставил меня за дверь? Я бы это вполне поняла. Ты мог бы выслушать всё, что я собиралась сказать, а потом поблагодарить и попрощаться. Ты и сейчас можешь подняться. Доесть этот бесплатный обед – плату за прошлое, которое ты забыл или надёжно спрятал, а после спокойно уйти. Ты имеешь на это полное право. Ты так много лет потратил на то, чтобы всё забыть. А я мучаю тебя. Так уходи!"
– Что, по-вашему, я должен сказать на всё это?
Половина порции осталась на тарелке. Аксель аккуратно сложил нож и вилку и допил пиво. Потом он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
"Я ждала чего-то вроде воодушевления, подумала она. Ерунда, конечно. Чувствовала себя как ангел, как посыльный, который должен доставить удивительнейшую новость. Я ожидала… Чего же я в действительности хотела? С того самого момента, как я прочитала твою историю – когда я поняла, что Альвхильд права, – я подумала, что мне выпала роль доброй феи, защитницы обиженных. Я должна была приехать сюда и рассказать тебе то, что ты давно уже знал: ты был невиновен. Ты невиновен. Я подтверждаю это, я проделала далёкий путь из Норвегии, и ты должен быть… благодарным за это. Я жду от тебя благодарности, чёрт возьми!"
– Я ничего не жду от вас, – ответила она спокойно. – Если вы хотите, я могу уйти.
Аксель улыбнулся. У него были ровные серые зубы, сильно старившие его. Но он улыбался. Руки теперь лежали перед ним на столе.
– Я представлял себе, что это значит, быть…
Он попытался вспомнить подходящее слово. Ингер Йоханне сомневалась, стоит ли помогать ему. Пауза затянулась.
– Реабилитированным, – подсказала она.
– Точно. Реабилитированным.
Он взглянул на опустевший бокал. Ингер Йоханне заказала ещё пива. У неё была тысяча вопросов, но сейчас она не могла сформулировать ни одного.
– Почему… – начала она, не зная, что хочет спросить, и перебила сама себя. – Знаете ли вы, что пресса очень скептически относилась к вашему процессу? Вам известно, что некоторые журналисты открыто издевались… выставили дураками обвинителя и свидетелей, которые выступали против вас?
– Нет.
Улыбка исчезла, однако он не выглядел раздосадованным или расстроенным. В глазах – ни искорки интереса. Совершенно спокойный голос. Возможно, он просто никак не освоится с языком. Или же просто пытается держать себя в руках, чтобы лучше понять то, что она ему рассказывает.
– Мне не давали газет.
– А потом? Вы должны были узнать это впоследствии от других, от друзей, которые у вас появились в тюрьме, от…
– У меня не было никаких друзей в тюрьме. Это не то место, где люди расположены к… дружелюбию.
– И не было ни одного журналиста, который захотел бы поговорить с вами? У меня с собой есть вырезки из газет, вы должны посмотреть их, из этих вырезок следует, что два известных журналиста пытались встретиться с вами после вынесения приговора. Я попыталась разыскать их, но, к сожалению, они уже умерли. Вы не припоминаете, о чём вы с ними говорили?
Аксель водил пальцем по краю бокала.
– Это было так давно. Я думал, все… Я думал, что все…
"Ты думал, что все хотели тебе только зла, поняла Ингер Йоханне. Ты ни с кем не желал говорить. Ты отгородился от всех и ни на кого не мог положиться. Ты не должен полагаться и на меня. Не обязан верить, что я могу что-нибудь исправить. Всё это случилось уже так давно. Никто уже не будет пересматривать это дело. Мною движет только любопытство. Мне нужно задать много вопросов. Было бы замечательно всё записать. У меня в сумке есть блокнот и диктофон. Если я всё это достану, скорее всего, ты уйдёшь. Откажешься говорить. И в конце концов поймёшь, что у меня свой собственный интерес".
– Как я сказала… – Она кивнула в сторону бокала, спрашивая, хочет ли он ещё. Он покачал головой. – …я научный работник. Я разрабатываю проект, сравнивая…
– Вы уже говорили.
– Точно. Я хотела спросить… Вы не возражаете, если я буду записывать кое-что?
Полная женщина положила счёт на стол перед Акселем. Ингер Йоханне схватила его, словно боялась, что он опередит её. Дама высоко подняла голову и скрылась в кухне. Аксель помрачнел.
– Я заплачу, – сказал он. – Отдайте мне счёт.
– Нет-нет… Позвольте мне. У меня на расходы… И вообще, это я вас пригласила.
– Give me that!
Она выпустила бумажку. Счёт упал на пол. Аксель поднял его, достал старенький кошелёк и медленно начал отсчитывать банкноты.
– Может быть, позже я поговорю с вами, – сказал он, не отрывая глаз от денег: стопка получилась большая – купюры были измятые. – Мне нужно немного подумать. Как долго вы здесь пробудете?
– Как минимум несколько дней.
– Несколько дней… Где вы остановились?
– В отеле "Огастес Сноу".
– Я свяжусь с вами.
Он отодвинул стул и с трудом поднялся. Теперь он не очень-то был похож на того человека, который сегодня утром вскарабкался по ветхой лестнице на крышу, чтобы заменить флюгер.
– Всего один вопрос, – заторопилась Ингер Йоханне. – Пока вы не ушли.
Он промолчал, но и не двинулся с места.
– Вам что-нибудь сказали, когда отпускали из тюрьмы? Я имею в виду, объяснили вам, что произошло? Сообщили, что вас помиловали или…
– Ничего. Они ничего мне не сказали. Дали мне чемодан, чтобы сложить вещи. Конверт с сотней крон. Бумажку с адресом той комнаты, которую они сняли для меня. Но ничего не сказали. Except одного человека… Он был в штатском. Он сказал мне, что я должен держать язык за зубами и радоваться тому, что всё так закончилось. "Держи язык за зубами и радуйся, что на свободе". Эти слова я хорошо запомнил. Но вот объяснения… Нет.
Он опять улыбнулся. Ингер Йоханне опустила глаза. Аксель направился к входной двери и исчез. Она задумчиво вращала пустой стакан, пытаясь припомнить кое-что.
В доме Акселя Сайера какая-то вещь была не на своём месте. Она обратила внимание, отметила это в уме, а сейчас никак не могла сообразить, что же это такое. Это было что-то, отлично подходящее для экстравагантного интерьера, но в то же время выделявшееся из него. Она закрыла глаза и попыталась представить комнату Акселя. Деревянная скульптура. Солдатики. Грустный саам в выцветшем костюме. Рыцарь на стене. Стенные часы с гирьками, сделанными из подков. Полка, на которой стоят всего четыре книги, она не запомнила названий. У самого входа банка из-под кофе, полная монет. Телевизор с комнатной антенной. Торшер в форме акулы, вонзившейся зубами в пол. Очень похожий на живого Лабрадор, вырезанный из куска дерева. Абсурдный набор предметов, необъяснимым образом дополняющих друг друга.
И что-то ещё. Что? Вещь, которая удивила её, но не сохранилась в памяти.
Аксель Сайер шёл быстро. Он вспоминал весенний день 1966 года. Тогда он видел Осло в последний раз. Фьорд был окутан туманом. Он стоял на корме корабля, направлявшегося в США с грузом удобрений на борту. Капитан едва заметно кивал, когда Аксель рассказывал ему всё, что с ним случилось, ничего не замалчивая. Он рассказал про долгое тюремное заключение и про то, что в Норвегии его ничего не держит. Капитан может не беспокоиться: у Акселя есть американское гражданство. Он положил на стол паспорт. Всё, чего ему хочется, это поселиться там, за Атлантикой. Если ему позволят.
Он стал помогать на камбузе. До того как они достигли маяка на шхере Дина, он почистил четыре килограмма картофеля. А потом на мгновение остановился. Он понял, что уезжает навсегда. И заплакал, не понимая из-за чего.
До этого он не проронил ни слезинки…
Он прибежал домой. Задвижка на калитке никак не хотела открываться. Рядом остановился почтальон, высунул голову из автомобиля и засмеялся, указывая на поросёнка. Аксель перепрыгнул через невысокую изгородь и вбежал в дом. Он быстро закрыл за собой дверь и улёгся в кровать. Кошка мяукала и царапала раму, пытаясь открыть окно, но он ничего не хотел слышать.
24
– И на это вы тратите время?
Ингвар Стюбё провёл ладонью по лицу, потёр щетину. На часах было начало третьего, ночь на двадцать четвёртое мая. Перед полицейским управлением Аскера и Бэрума стояли двадцать пять журналистов и почти столько же фотографов. Их удерживали перед кирпичным зданием два стажёра, которым в конце концов пришлось даже вынуть дубинки. Они медленно прохаживались перед входом, мерно постукивая дубинками по ладоням, как смешные полицейские из фильмов Чаплина. Фотографы уже собирались уходить. Некоторые журналисты поглядывали на часы. Ингвар Стюбё узнал парня из "Дагбладет". Тот зевал, подвывая и широко раскрывая рот. Потом крикнул что-то фотографу и направился к припаркованному в неположенном месте "саабу". Сел в машину, но с места не тронулся.
Ингвар Стюбё опустил жалюзи и отвернулся от окна.
– Господи, Германсен, этот бедняга и мухи не обидел.
– А кто говорит, что наш похититель обязательно должен был ранее привлекаться?
Германсен щёлкнул пальцами и выругался.
– Я не это имел в виду.
– А что же в таком случае, хотел бы я знать, ты имел в виду? На месте первого преступления обнаруживают какого-то ненормального, одетого так, словно он собирается на войну, который кончает, простонав имя похищенной девочки! А теперь он не может объяснить, где находился в четверг, четвёртого мая, когда пропала Эмили Сельбю, или в среду десятого мая, когда похитили Кима. Он даже ни черта не помнит о том, что делал сегодня в пять часов вечера!
– Ничего удивительного в этом нет, потому что он не в состоянии объяснить вообще хоть что-то, – спокойно ответил Ингвар Стюбё. – Он просто идиот. В прямом смысле этого слова. Во всяком случае, у него проблемы с психикой. Он до смерти перепуган, Германсен.
Германсен поднёс ко рту грязную кофейную чашку. В комнате чувствовался кислый запах пота, который всегда сопутствует стрессовым ситуациям. Интересно, кто это так разнервничался, подумал Ингвар.
– По профессии он водитель, – пробурчал Германсен. – Так что не может быть полным идиотом. Он курьер. И он привлекался. По меньшей мере…
И он схватил папку, из которой выхватил какую-то бумагу: