Заметив удивленный взгляд внука, Дионисий посмеивается.
- Он все никак не может примириться с тем, что мне, богослову, известны эти премудрости современной физики. Но это и тебе надобно знать, ибо это для нас, богословов, не только лазейка, как уверяют атеисты, а настоящая брешь в стройной системе материалистической науки.
Доктор богословия Дионисий Десницын говорит об этом легко, свободно и даже с каким-то удовольствием, будто он преподавал всю жизнь не богословие, а диалектический материализм. И Настя думает: "Вот ведь что современная наука делает с отцами православия!"
Со все возрастающим любопытством всматривается она в лицо Дионисия - что-то он еще скажет, к чему клонит?
- Но соотношение неопределенностей Гейзенберга, в общем-то, понятно. Об этом много писалось, - продолжает Десницын-старший. - А есть ведь и новые данные о капризах микромира. Как с ними быть?
- Какие же именно новые данные? - любопытствует Настя.
- Да то хотя бы, что в микромире течение времени оказывается обратимым. Что течет оно не только от прошлого к настоящему, но и от настоящего к прошлому.
- Ну, это лишь предположение некоторых теоретиков, и весьма спорные притом.
- Потому что не доказаны экспериментально или это вообще "запрещено" марксистской теорией? - лукаво усмехается старый богослов.
- Почему же запрещено? - удивляется Настя. - Просто нет ничего удивительного в том, что в некоторых, отдельно взятых элементарных уровнях материи кое-кем из ученых допускается обратимость времени. Разве это не может быть следствием неразличимости в столь малых масштабах субатомного мира, какое из происходящих в нем событий более раннее, а какое более позднее? Во всяком случае, на современном этапе исследований вовсе не исключена подобная неточность.
Хотя такое объяснение, видимо, удовлетворяет Дионисия, он все еще не хочет сдаваться. Наверное, посетивший его физик вселил в него немалые сомнения по вопросу незыблемости принципа причинности.
- Может быть, в данном случае вы и правы, - не очень уверенно говорит он. - Однако тут очень уж все туманно… В этом субатомном мире часть, оказывается, может быть больше целого. Это правда?
- Да, правда, - утвердительно кивает Настя. - Каждая элементарная частица состоит там как бы сразу из всех элементарных частиц. Элементарность субатомного мира - это ведь не дробление мелкого на еще более мелкое…
- Имею некоторое представление об этом. Более того, вполне согласен с Гегелем и Энгельсом о "дурной" бесконечности. Это в том смысле, что элементарные частицы не "состоят из…", а "превращаются в…". Не так ли?
- Конечно. Неисчерпаемость тут понимается не в количественном отношении. Она включает в себя качественные скачки и переходы к совершенно новым типам отношений и даже, пожалуй, перевоплощений.
- Ну, а если элементарная частица может быть и сама собой и состоять из других, даже больших, чем она сама, то ведь и идея триединого бога: бога-отца, бога-сына и бога - духа святого - не так уж нелепа, хотя атеисты считают представление об этом единстве ниже всякой критики.
- Но ведь, кажется, еще Лев Толстой…
- Вот именно! - живо перебивает ее Дионисий. - Именно он утверждал, что догмат о святой троице не может быть принят разумом, так как часть будто бы не может быть равна целому. Но ему это простительно - тогда не только он, но и вся мировая наука ничего не знала о каверзах микромира.
- А не обидно для всемогущего бога сравнение его с микрочастицей? - улыбаясь, спрашивает Настя. - Ведь в "Православном катехизисе" сказано, что "бог-отец не рождается и не исходит от другого лица. Им из ничего созданы небо и земля, видимый мир и невидимый. Он есть дух вечный, неизменяемый"…
- "Всеблагий, всеведущий, всеправедный, всемогущий, вседовольный и всеблаженный", - продолжает за нее Дионисий. - И, будучи столь всемогущим, ему ничего не стоит, наверно, перевоплотиться во что угодно, в том числе и в микрочастицу. Идея эта не мне, однако, пришла в голову. Ее подсказал нашим богословам тот самый физик, который исписал своими формулами всю эту бумагу. Он вообще убежден, что микромир - это та область, которая подвластна лишь всевышнему…
- Он просто шарлатан, этот ваш физик! - возмущается Настя. - Он бесчестно спекулирует временными затруднениями субатомной физики.
- У нас есть сведения, что он имеет ученую степень. К тому же ссылается на авторитет западных ученых. А по их данным в микромире нарушен даже такой священный закон материализма, как закон сохранения энергии.
- Такая возможность лишь допускается, и только потому, как остроумно заметил один тоже западный физик, что природа охотно закрывает глаза на эти нарушения, если они происходят в достаточно короткое время. В течение секстильонной доли секунды, например.
- Субатомный мир, значит, действительно полон загадок?
- Да, тут мы еще не все знаем, так как не умеем пока достаточно точно решать уравнения современной теории элементарных частиц.
- Ну, а если бы нашелся математик, который решил бы их точно? Мог бы он средствами одной только математики, без эксперимента, разгадать тайну субатомного мира?
- Я лично не очень в этом уверена, - задумчиво покачивает головой Настя. - Но, с другой стороны, математическое моделирование явлений природы играет в теории значительную роль. Некоторые ученые даже утверждают, что современная теоретическая физика вообще развивается преимущественно методом математических гипотез.
- Так полагают только математики?
- Не только они.
- Ну, а вы?
- Я просто не могу не считаться с фактами. А факты подтверждают справедливость этих утверждений. Многие открытия действительно были сделаны "на кончике пера" математиков.
- Вы не отрицаете, значит, что одним лишь математическим моделированием можно сделать фундаментальное открытие?
- Видимо, можно. Но имейте в виду, что существует еще и "математический идеализм", отрывающий математические абстракции от отображаемых ими реальных предметов и процессов окружающего нас мира.
- Вот вы и помогите нам в этом разобраться, - протягивает ей Дионисий собранные со стола листки с математическими формулами. - Покажите их кому-нибудь более вас сведущему в математике.
Андрей, не участвуя в беседе, слушает деда и Настю с большим вниманием, дивясь не столько познаниям Дионисия в области естественных наук, сколько спокойствию Насти. Конечно, она могла бы не раз поставить его в тупик или с помощью своей философской науки опровергнуть какие-нибудь богословские догматы, но она даже не попыталась сделать это.
А Дионисий Десницын, прощаясь с Настей, уже совсем по-мирски трясет ее руку и, посмеиваясь, спрашивает:
- Так вы не отрицаете, значит, что еще многое вам, материалистам, неведомо?
- Мы не были бы материалистами, если бы отрицали это.
- И уж вы нас извините, Анастасия Ивановна, за то, что столько времени у вас отняли. Но кто знает, - задумчиво и на сей раз вполне серьезно добавляет он, - может быть, беседой этой оказали вы если не всей православной церкви, то нашей духовной семинарии большую услугу. А фамилия физика, формулы которого мы вам передали, Куравлев Ярослав Ефимович.
6
Оставшись одни, дед и внук некоторое время молча смотрят друг на друга.
- Я бы на вашем месте последовал примеру бывшего профессора Ленинградской духовной академии Александра Осипова… - негромко говорит Андрей.
- Помышлял уже об этом, - без обычной своей иронической улыбки признается Дионисий Десницын. - Но ведь он сделал это в сорок восемь лет, а мне уже восьмой десяток. Поздновато. Да и привык я к своей рясе. Ходишь в ней и дома, и по улице, как в домашнем халате. Ну кто еще, кроме нас, может позволить себе такое?…
Андрей молчит. Он знает, что спорить с дедом бесполезно. Видно, он и в самом деле окончательно разуверился во всевышнем, а не отрекается от него публично лишь потому, что не хочет ставить в затруднительное положение сына и внука.
Никогда еще не хотелось так Андрею побыть одному, собраться с мыслями. И он уходит из дома, не предупредив об этом деда. Уж очень тревожно сегодня у него на сердце, а в мыслях такой разнобой…
Вот уже более получаса бродит он по улицам, выбирая самые малолюдные. Сейчас бы ему не по родному городу бродить, а по пустыне, по дикому, безлюдному краю, и чтобы вокруг ни одного живого существа, а лишь один он да бог. Может же он вмешаться в его судьбу, подать какой-нибудь знак, зародить хотя бы чувство уверенности в самом себе. Почему вмешательство его может сказываться только в микромире? Ведь он великий, всесильный бог, ему все подвластно, все вокруг - его творение. Отчего же тогда общаться с людьми может он лишь в самых мизерных пределах им же созданной материи?
Но даже если это и так, то проникнуть в микромир смогут ведь только ученые, а не те, кто служит ему, богу, кто жаждет общения с ним, кто хочет понять его полнее и глубже, чтобы затем рассказать об этом людям.
Андрей упорно думает об этом и наконец решает, что, может быть, всевышний именно через людей науки, через этих безбожников собирается поведать о своем существовании. И если именно они оповестят об этом человечество, их словам, как это ни прискорбно сознавать, будет, конечно, больше веры, чем лицам духовного звания, и без того утверждающим существование творца всего сущего.
Это успокаивает, но ненадолго. Другие мысли и сомнения с новой силой начинают одолевать его.
Зачем богу вообще подавать какие-то признаки своего присутствия где бы то ни было? Если он не вмешивался в судьбы мира в страшнейшие периоды истории земного человечества, зачем ему это сейчас? Потому только, что раньше люди не могли проникнуть в его обитель в микромире, а теперь проникают и он вынужден отвечать на их вопросы?
Нет, тут что-то не то, что-то лишенное всякой логики. Наверно, всевышнему просто нет никакого дела до человечества, в противном случае он не мог бы не вмешаться и не покарать тех, кто этого заслужил. Такими Андрей считает вовсе не безбожников, а жестоких священнослужителей, ибо не находит оправдания ни средневековой инквизиции, ни многочисленным крестовым походам, ни тем более порочности римских пап.
И ему невольно приходят на память слова таких великих безбожников, как Вольтер и Дидро. Один из них сказал ведь, что со времени смерти сына пресвятой девы не было, вероятно, ни одного дня, в который кто-либо не оказался бы убитым во имя его.
А не справедливо разве замечание Дидро? Конечно, он издевался над священнослужителями, но если действительно на одного спасенного приходится сто тысяч погибших, то, значит, дьявол в самом деле остался в выигрыше, даже не послав на смерть своего сына?
А православная церковь, разве она была менее жестокой? Разве не были в свое время утоплены в Волхове псковитяне, обвиненные в ереси? Не требовал разве церковный собор по настоянию подавляющего большинства высшего духовенства сожжения русских еретиков? И их жгли. А жестокое подавление старообрядцев? Их казнили, отрезали им языки, ссылали чуть ли не на край света. И все во имя веры в бога. Зачем ему такая вера?
Вот за что нужно было покарать служителей церкви, и это укрепило бы веру более, чем их жестокость. Достойна кары и любовь к низкопоклонству служителей господа. Разве не сплошное богохульство титулатура епископата? Все эти звания блаженнейших, святейших, преосвященнейших, высокопреосвященнейших и святых владык? А полный титул папы римского? Викарий Иисуса Христа, преемник князя апостолов, верховный священник вселенской церкви, восточный патриарх, примас Италии, архиепископ и митрополит Римской провинции, монарх Ватикана.
Все это давно уже вызывало в Андрее досаду. Какое-то время его утешала "Исповедь" Льва Толстого и другие его сочинения на религиозные темы, но такого смятения, как сейчас, он не испытывал еще ни разу. Более же всего смущает его теперь предстоящий эксперимент. И не потому, что он может не удаться. Неудача, пожалуй, не очень бы его огорчила. Ее можно было бы истолковать нежеланием всевышнего вмешиваться в судьбы земного человечества. Ну, а если он все-таки вмешается и даст чем-нибудь знать о себе?…
Это-то и страшит более всего Андрея. Если он отзовется сейчас на вмешательство экспериментаторов, пусть даже гневно, почему же тогда молчал целую вечность, имея гораздо большие причины для вмешательства и гнева?
7
Ректор духовной семинарии слушает Травицкого с заметным удивлением. Его раздражает слишком громкий голос магистра, возбужденная жестикуляция, хотя говорит он такое, с чем нельзя не считаться. Он почти дословно приводит высказывания профессора Московской духовной академии Глаголева. Давно, более полувека назад, было сказано это, а и ныне справедливо.
Он говорил, что научное исследование направляет людей не по пути к церкви, а уводит от нее, ибо между положениями науки и тезисами веры существуют противоречия. И хотя конфликт между религией и наукой по многим пунктам в ту пору удавалось устранить, он прекрасно понимал, что развитие научных знаний будет непрестанно выдвигать все новые пункты для столкновений. "На ком лежит забота об их устранении? - вопрошал профессор Глаголев и сам же отвечал на этот вопрос: - Конечно, на нас с вами, господа!"
- Эта речь профессора Глаголева была произнесена в Московской духовной академии еще в тысяча восемьсот девяносто девятом году, а что сделано нами за это время? - спрашивает Травицкий с едва сдерживаемым раздражением. - Да, мы искали возможности примирения науки с религиозными представлениями. Даже находили, как нам казалось, достаточно убедительные аргументы их непротиворечивости. Но ведь это были лишь слова, чисто логические операции, которые материалисты относят к софистике. А у них имелись факты, неоспоримые данные экспериментов. И они правы, говоря, что всякий раз, когда наука делает шаг вперед, бог отступает на шаг назад.
- А вы хотите, чтобы всевышний явил нам чудо? - спрашивает ректор, злясь на себя, что не находит должных слов, чтобы поставить на место этого слишком дерзкого магистра. - И думаете, что атеисты уверуют после этого в бога?
- Ему бы следовало помочь нам доказать свое существование с помощью достаточно убедительных фактов, а еще лучше - экспериментов. Тогда уже никто не упрекнул бы нас в том, будто атеисты появляются потому, что наши доказательства существования бога ничего не стоят и хороши лишь для тех, кто и без того в него верует.
- Именно это мы и собираемся сделать с помощью Куравлева.
- А каким же образом? С помощью одних только никому не понятных математических формул?
- Их поймут ученые…
- А нам нужно, чтобы поняли это и простые люди, которые привыкли верить фактам. Потому-то и надо ставить физический эксперимент, не жалея средств.
- Однако со слов Куравлева я понял, что он не намерен ставить физических экспериментов, полагая, что и одних только математических расчетов будет вполне достаточно.
- Нет, этого будет явно недостаточно! - уже не сдерживая себя, восклицает Травицкий. - От него нужно требовать физического эксперимента! Раз он способен доказать что-то теоретически - должен, значит, подтвердить это и экспериментом. Ему нужно прямо сказать, что за средствами дело не станет. И если вы меня уполномочите, я сообщу ему об этом.
- Нет, - твердо стоит на своем ректор, - мы ограничимся пока только математическими его расчетами. Такова воля главы епархии.
А если бы была на то его личная воля, он бы вообще отказался от любого эксперимента. Но раз пожелал того епархиальный архиерей, он не вправе ему перечить. Да и риск в данном случае невелик. Пусть себе выводит свои формулы этот Куравлев. Если они и не укрепят веру, то и не пошатнут ее. А общение с ним надо бы поручить не Травицкому, а Десницыну. Он и уравновешенней, и в науке более его смыслит.
8
Пробыв у родителей около недели, Настя снова уезжает в Москву на консультацию. Дионисий Десницын снабжает ее к тому времени еще кое-какими расчетами Куравлева.
Дверь ей открывает сам профессор Кречетов. У него на перевязи левая рука, но выглядит он вполне здоровым.
- Что смотрите на меня такими удивленными глазами? - шутливо спрашивает он. - Ходят, наверно, слухи, что я отдаю концы?
- Ну что вы, Леонид Александрович! - восклицает Настя. - Кто станет распускать такие слухи? Но то, что вы нездоровы, - ни для кого не секрет.
- Ну, а что все-таки говорят о моей болезни? - продолжает допытываться Кречетов. - Не удивляются: такой здоровяк - и вдруг в постели?
- Не знаю, как другие, а я удивилась, - чистосердечно признается Настя. - Но мало ли что может приключиться даже со здоровяком? Вот и пришла навестить… Толком ведь никто не знает, чем вы больны. Поговаривали, будто вы упали и сломали руку. Это правда?
- Это наиболее вероятная версия, - смеется профессор. - Видите, рука действительно на перевязи.
- Ну, а на самом деле? Вы же спортсмен, как же так неудачно упали?
- Падают и спортсмены, тем более что я не такой уж молодой спортсмен, - посмеивается Кречетов.
- Вы так меня заинтриговали, Леонид Александрович… Но если не находите нужным…
- Да, лучше не будем больше касаться этой темы. Она мне не очень приятна. К тому же я почти здоров. Ну, а у вас как идут дела? Скоро ли можно будет познакомиться с вашей диссертацией?
- Теперь скоро, только страшно уж очень, - вздыхает Настя. - А я, знаете, еще к вам зачем? Расспросить хотела о том физике, на защиту докторской диссертации которого вы меня приглашали…
Кречетов заметно мрачнеет.
- Лучше бы вы не спрашивали меня о нем, - устало говорит он после довольно продолжительного молчания. - Но уж раз спросили, я отвечу. Помните, как я расстроился в тот день? Но не потому, что он меня оскорбил. Просто досадовал на самого себя. Думал, что, может, слишком требователен был к этому докторанту. Решил даже познакомиться с другими его работами и готов был сам перед ним извиниться, если бы обнаружил в них какие-нибудь новые, интересные мысли. Но обнаружилась необычайная противоречивость его высказываний по многим фундаментальным вопросам субатомной физики. И даже просто ошибочные, антиматериалистические положения. Он допускает, например, что в микромире существуют явления, происходящие вне времени и пространства.
- Допускает это не только он, но и кое-кто из довольно известных ученых на Западе, - осторожно замечает Настя.
- Да, американский физик Чу, например, и некоторые другие сторонники феноменологического направления в физике элементарных частиц. Что дает повод для подобных утверждений? Главным образом современные затруднения, связанные с пространственно-временным описанием внутренней структуры этих частиц.
- А как вам кажется, на этом не смогли бы спекулировать богословы?
- За это давно уже ухватились фидеисты всех мастей. Это теперь их главное направление в борьбе с материалистами. Помните их утверждения о "свободе воли" электрона? Или спекуляцию "соотношением неопределенности" Гейзенберга? Ну, а теперь сторонники физического идеализма и откровенные фидеисты стали утверждать, будто принцип причинности, обусловленности явлений не распространяется на область внутриатомных процессов.