– Я не могу его у себя оставить, Жен. По-любому тебе будут нужны бабки, ты сможешь ее заложить.
– Подруга, хорош глупить. Невесть какая драгоценность.
Глаза Киш – лучшее украшение на ее лице – наполнились слезами. Она уронила руку.
– Я съезжаю на следующей неделе.
– Уезжаешь? Куда?
– БК.
– В Бруклин? Всей семьей? Вместе с двойняшками?
– Нет, они остаются. Семья никуда не едет. – Ее взгляд метался по тротуару.
– Киш, да в чем дело?
– Сейчас расскажу, случилось тут кое-что.
– Только без драмы, подруга, – бросила ей Женева. – О чем ты вообще?
– О Кевине, – тихим голосом продолжила Лакиша.
– Кевин Чини?
Киш кивнула.
– Прости, подруга. Мы с ним спим. У него есть местечко, куда он перебирается. Я переезжаю к нему.
Несколько секунд Женева стояла молча.
– Это с ним ты разговаривала, когда я звонила на прошлой неделе? – наконец выдавила она.
Лакиша кивнула.
– Слушай, я такого не хотела, все случилось само собой. Ты пойми. У нас с ним всерьез. Со мной ничего похожего еще не было. Я знаю, ты по нему сохнешь… все время о нем говоришь, заглядываешься каждый день. И как ты прибалдела в тот раз, когда он тебя проводил. Я все знала, но все равно перебежала тебе дорогу. Ах, подруга, я вся извелась, пока думала, как тебе рассказать.
У Женевы похолодело внутри, но не из-за глупого увлечения Кевином, которое испарилось, когда он показал свою истинную сущность перед контрольной по алгебре. Она спросила:
– Ты беременна, да?
"Что-то мне нездоровится…"
Киш повесила голову, уставилась на болтающуюся в руке цепочку.
Женева на секунду прикрыла глаза, затем спросила:
– Какой срок?
– Два месяца.
– Запишись к доктору. Мы вместе пойдем на прием. Я…
Ее подруга насупила брови.
– Зачем? Я ведь не собиралась его захомутать. Он сразу сказал, что будет предохраняться, если мне так надо. Но он правда хочет от меня ребенка, говорит, это будет частичка нас обоих.
– Киш, он тебе дуру гонит. Просто использует тебя.
Подруга сверкнула на нее глазами.
– Это жестоко.
– Киш, он что-то из тебя выуживает.
Что ему от нее надо? Не оценки, уж точно, – не тот случай. Деньги, наверное. В школе ни для кого не секрет, что Киш подрабатывает сразу на двух работах и откладывает сбережения. Родители тоже при деле: мать несколько лет на почтовой службе, у отца работенка на "Си-би-эс", а вечерами он на смене в гостинице "Шератон". Брат опять же работает. Кевин положил глаз на весь их семейный доход.
– Ты ему денег давала? – спросила Женева.
Киш молча потупилась. Значит, так и есть.
– У нас был с тобой уговор: мы вместе кончаем школу, поступаем в колледж.
Лакиша вытерла слезы с круглого лица.
– Жен, очнись, ты на какой планете живешь? Мы с тобой строим планы, говорим о колледже, карьере, но для меня это одна болтовня. Тебе вон доклад написать – как два пальца об асфальт, контрольные с лету рисуешь и всегда будешь первой. Сама знаешь: мне такой никогда не стать.
– Но ведь у тебя все должно быть в шоколаде, свой крутой бизнес… Забыла? Мне-то светит быть бедной училкой, питаться тунцом из консервной банки да хлопьями на обед. Из нас двоих тебе суждено задавать жару. Как же твой магазин? Свое шоу на телевидении? Собственный клуб?
Киш мотнула головой, потрясая косичками.
– Херня все это, подруга, никуда я не поступлю. Выше головы не прыгнуть, так и буду разносить салаты да бургеры в закусочной. Или плести косички, пока мода на них не пройдет. И больше полугода, если хочешь знать, она не продержится.
С вялой улыбкой Женева сказала:
– Помнишь, как мы говорили, что "афро" скоро вернется.
Киш рассмеялась:
– Точно. Всего-то и надо – спицу и чуточку спрея-фиксатора. Мир только и ждет новоявленного стилиста вроде меня. – Она накрутила на палец светлые косички, затем уронила руку, мрачнея. – В одиночку я кончу облезлой старухой, единственный шанс для меня не протянуть ноги – захомутать мужика.
– Ну ты, подруга, даешь! Зачем так себя опускать? Да Кевин тебе мозги полощет. Сама бы ты до такого не додумалась.
– Нет, я ему небезразлична. Он будет искать работу, обещает, что поможет растить ребенка. Он не такой, как его приятели.
– Да точно такой же! Киш, не сдавайся. Ни в коем случае, слышишь?! Хотя бы не бросай школу. Хочешь оставить ребенка, пусть, но школу не бросай. Ты можешь…
– Ты мне не мать родная, чтобы морали читать, – оборвала ее Киш. – Сама знаю, что делать.
Ее глаза яростно сверкнули. У Женевы сильнее сжалось сердце: вспомнилось, как лицо Киш исказила такая же ярость, когда та вступилась за нее на улице против банды девчонок из квартала то ли Делано, то ли Сент-Николас.
"А ну-ка навалим ей! Давай, прессуй эту сучку!"
Киш приглушенно добавила:
– Понимаешь, он говорит, чтобы я больше с тобой не дружила.
– Ты станешь…
– Кевин сказал, что ты плохо с ним обошлась в школе.
– Плохо обошлась?! – У нее вырвался ехидный смешок. – Он хотел, чтобы я ему сливала ответы.
– Я сразу ему сказала, что мы с тобой друг друга не первый день знаем. Но он и слышать об этом не хочет. Велел больше с тобой не видеться.
– Стало быть, ты выбираешь его? – спросила Женева.
– Выбора-то у меня и нет. – Ее большая подружка потупила взор. – Я не могу принять твой подарок. Держи.
Она сунула цепочку Женеве так, словно серебро жгло ей руку, как горячая сковородка. Цепочка упала и осталась лежать на грязном асфальте.
– Киш! Ну не надо! Пожалуйста!
Женева протянула руки, чтобы ее удержать, но поймала только холодный осенний воздух.
Глава 45
Спустя десять дней после встречи с президентом "Сэнфорд-банк" Грегори Хэнсоном и его адвокатом Линкольн Райм разговаривал по телефону с Роном Пуласки, который пока оставался на больничном, но рассчитывал примерно через месяц вернуться в строй. К парню постепенно возвращалась память, и он помогал дополнять дело показаниями против Томпсона Бойда.
– Так вы идете на хэллоуинскую вечеринку? – спросил Пуласки, осекся и быстро добавил: – Ну, или как там?
Последняя оговорка, видимо, была призвана сгладить бестактность, возникавшую из предположения, что паралитик вообще может посещать вечеринки.
Райм, однако, избавил его от угрызений, сказав:
– Да, иду. Наряжусь Гленном Каннингэмом.
Сакс фыркнула, сдерживая смешок.
– В самом деле? – сказал новобранец. – А-а… э-э… кто он такой?
– Патрульный, почему бы тебе самому не навести справки?
– Да, сэр, так точно.
Райм дал отбой и уставился на доску с таблицей, в самом верху которой скотчем была прилеплена карта из колоды таро – "Повешенный".
Он по-прежнему на нее смотрел, когда раздался дверной звонок.
Наверняка Лон Селлитто. Ему пора было уже возвращаться с очередного сеанса у психолога. Лейтенант перестал растирать призрачное пятнышко крови у себя на лице и выхватывать револьвер а-ля Билли Кид. Райм так и не получил вразумительных объяснений. Он пробовал расспросить Сакс, однако та либо ничего не знала, либо не хотела рассказывать. Ну и ладно. По твердому убеждению самого Линкольна, иногда все подробности знать вовсе не обязательно.
Но сейчас к нему заглянул не толстяк детектив в помятом костюме.
Устремив взгляд к порогу, Райм увидел там Женеву Сеттл со школьным рюкзаком на плече.
– Здравствуй, заходи, – сказал он.
Сакс оторвалась от заполнения формы по образцам крови, которые утром собрала на месте убийства, и, сняв защитные очки, тоже поздоровалась с девушкой.
Уэсли Гоудз подготовил полный комплект бумаг, чтобы подать иск против "Сэнфорд-банка". К понедельнику ожидались встречные предложения Хэнсона. Если их не последует, юрист обещал на следующий же день передать материалы в суд и провести пресс-конференцию.
Райм окинул девушку взглядом. Из-за теплой, не по сезону, погоды необходимость носить свитера и вязаные шапочки отпала, и Женева была одета в синие джинсы и футболку с идущей через грудь блестящей надписью. Она явно прибавила в весе, чуть отпустила волосы. И даже начала пользоваться макияжем. (Райму вспомнилось, как недавно Том с загадочным видом сунул ей в руки какой-то пакет.) Одним словом, выглядела замечательно.
В последнее время ее жизнь обрела некоторую стабильность. Джаксона недавно выписали из больницы, и сейчас он проходил курс восстановительной терапии. Стараниями Селлитто его официально передали под надзор нью-йоркским властям. Женева поселилась в гарлемской квартирке отца, которая вопреки ожиданиям оказалась вполне ничего (в это она посвятила не Райма или Роланда Белла, а Тома, который стал для нее вроде матери-клуши: регулярно приглашал ее в особняк поучиться кулинарному искусству, посмотреть вместе телепередачу, обсудить ту или иную книгу, поговорить о политике). А как только они с отцом смогут позволить себе квартиру побольше, обязательно заберут к себе тетушку Лили.
Женева оставила работу в "Макдоналдсе" и теперь после уроков подрабатывала в юридической конторе Уэсли Гоудза – занималась поиском информации по текущим делам и выполняла мелкие поручения. Она также помогала ему в организации "Траста Чарлза Синглтона", которому предстояло управлять распределением выплат между наследниками. Планов при первой возможности покинуть Нью-Йорк, чтобы обосноваться где-нибудь в Лондоне или Риме, она не оставила, но пока с головой ушла вдела, касавшиеся дискриминации жителей Гарлема по признакам: черный, латиноамериканец, мусульманин, женщина или бедняк.
Кроме того, она всерьез занималась неким "планом спасения подруги", в детали которого Райма также не посвятили. В этом конкретном проекте консультантом, похоже, выступала Амелия Сакс.
– Хотела вам кое-что показать. – Девушка протянула лист пожелтелой бумаги, исписанный, как сразу же догадался Райм, рукой Чарлза Синглтона.
– Еще одно письмо? – спросила ее Сакс.
Женева кивнула. Лист она держала с трепетной осторожностью.
– Тетя Лили созвонилась с нашим родственником, который живет в Мэдисоне. Тот прислал нам кое-какие вещи, которые нашел у себя в подвале: книжную закладку Чарлза, его очки, а еще дюжину писем. Вот это я хотела вам показать. Письмо написано в тысяча восемьсот семьдесят пятом – после его освобождения из тюрьмы.
– Ну-ка, давайте посмотрим, – ответил Райм.
Сакс положила письмо на сканер, и через секунду на нескольких мониторах в лаборатории появилось изображение. Сакс подошла к Райму, рукой обвила ему плечи, и они начали читать.
Дражайшая Вайолет!
Надеюсь, жизнь у сестры тебе в радость, а Джошуа и Элизабет охотно проводят время со своими кузенами. Не могу представить, что Фредерик, которого я последний раз видел, когда ему было всего девять лет, вымахал ростом с отца.
С удовольствием должен доложить, что в нашем скромном жилище дела тоже идут хорошо. Все утро мы с Джеймсом пилили лед на реке, обкладывали им погреб и посыпали опилками. Потом нам пришлось преодолеть около двух миль снежных заносов, чтобы воочию увидеть выставленный на продажу сад. Пена, которую просит хозяин, весьма высока, однако я уверен, что мое встречное предложение придется ему по вкусу. Сначала он явно не мог решить, стоит ли заключать сделку с негром, но, когда я ему пояснил, что не собираюсь давать долговых расписок, а готов заплатить наличными, его озабоченность растаяла, словно дым.
С деньгами тебя сразу принимают за равного.
Я был невыразимо взволнован, прочитав новости: вчера наконец вступил в силу закон "О гражданских правах"! Знаешь ли ты подробности? Закон гарантирует всем гражданам, независимо от цвета кожи, равное право пользоваться гостиницами, ездить на общественном транспорте, посещать театры и прочее. Воистину, какой знаменательный день для всех нас! Именно этот законопроект я обсуждал в переписке с Чарлзом Самнером и Бенджамином Батлером на протяжении последнего года, и, мне кажется, некоторые предложенные мной идеи нашли в нем отражение.
Новость эта ввергла меня в долгие размышления, заставив вспомнить события семилетней давности, когда отняли наш сад на Холмах Висельника и подлым образом упрятали меня за решетку.
Сейчас, когда я сижу перед камином в нашей хижине, обдумывая последние новости из столицы, пережитые тогда ужасы представляются мне очень далекими. Подобно тем кровавым часам во время войны или тяжелым годам принудительного труда в Виргинии, они словно бы отступили прочь, стали чем-то вроде смутных обрывков полузабытого ночного кошмара.
Возможно, наша душа – единое вместилище как отчаяния, так и надежды, и, приходя, одно почти полностью вытесняет собой другое, оставляя лишь самые призрачные воспоминания. А сегодня я преисполнен надежды.
Ты помнишь, как годы назад я клялся сделать все, что в моих силах, дабы избавиться от клейма "человека на три пятых". Сегодня, ловя на себе чужие взгляды из-за цвета кожи, замечая, как обходятся с подобными нам, я понимаю, что за целую личность меня по-прежнему не принимают. Однако позволю себе заметить, наступил тот день, когда во мне видят уже человека на девять десятых. (Джеймс от души посмеялся, когда я поделился с ним этой мыслью сегодня за ужином.) Я по-прежнему свято верю, что в нас начнут видеть полноценных людей еще при нашей жизни… или по крайней мере при жизни Джошуа и Элизабет.
Теперь, моя милая, я должен с тобой попрощаться. Мне еще предстоит подготовить на завтра урок для своего класса.
Желаю тебе и детям сладких снов. Живу мыслью о твоем возвращении.
Твой преданный Чарлз.
Кротон-Гудзон,
2 марта 1875 г.
– Похоже, Дуглас и остальные политики простили ему ограбление фонда, – сказал Райм. – Или вовсе сочли, что ничего он не грабил.
– А о каком законе он говорит? – спросила Сакс.
– Закон "О гражданских правах" от тысяча восемьсот семьдесят пятого года, – пояснила Женева, – запретил расовую дискриминацию в гостиницах, ресторанах, поездах, театрах – во всех общественных местах. – Она покачала головой. – Правда, долго он не продержался. В тысяча восемьсот восьмидесятом Верховный суд признал его неконституционным. Впоследствии, на протяжении более пятидесяти лет, не было принято ни одного другого закона, касающегося гражданских прав.
– Интересно, – задумчиво произнесла Сакс, – а Чарлз дожил до того дня, когда закон отменили? Вряд ли бы ему это понравилось.
Женева сказала, пожимая плечами:
– Сомневаюсь, что для него это имело бы большое значение. Он просто счел бы это временным отступлением.
– С надеждой, которая вытесняет боль, – подметил Райм.
– Точно. – Женева взглянула на часы. – Пора возвращаться к работе. Ох уж мне этот Уэсли Гоудз… Признаться, тот еще чудик: ни разу не улыбнется, не взглянет… Да и, знаете ли, бородку время от времени не мешает подравнивать.
Поздним вечером, лежа в темноте спальни, Райм и Сакс смотрели на луну – тонюсенький полумесяц, такой должен выглядеть мертвенно-бледным, но благодаря неким странностям атмосферы казался солнечно-золотым.
В такие моменты они иногда разговаривали, а иногда нет. Сегодня оба смотрели молча.
За окном на карнизе что-то слегка шевельнулось – там гнездилась семья сапсанов: мать, отец и двое птенцов. Иной посетитель в доме у Райма, заметив гнездо, интересовался, есть ли у птиц клички.
– У нас с ними негласное соглашение, – отвечал Райм. – Они не дают кличек мне, а я – им. И всех это устраивает.
Одна птица подняла голову, словно прислушиваясь, черная на фоне молодого месяца. Это движение и гордый профиль почему-то казались исполненными мудрости… и одновременно угрозы. Естественных врагов у сапсанов нет, охотясь, они обрушиваются на свою добычу на скорости около ста семидесяти миль в час. Однако сейчас охотница миролюбиво устроилась на карнизе и сидела не шелохнувшись. Птицы вели дневной образ жизни, а по ночам спали.
– О чем думаешь? – спросила Сакс.
– Давай-ка завтра сходим послушать музычку. В Линкольн-центре дневной спектакль… или концерт… Как это там называется?
– Кто выступает?
– "Битлы", полагаю. Или Мария Каллас в дуэте с Элтоном Джоном. Не все ли равно? Нравится мне смущать людей, подкатывая к ним на коляске… Одним словом: не важно, кто там выступает, просто хочу выбраться на люди. Между прочим, не часто доводится, знаешь ли.
– Знаю. – Сакс приподнялась на локте, поцеловала его. – Обязательно выберемся.
Райм, повернув набок голову, коснулся губами ее волос. Амелия прильнула к нему всем телом. Он обхватил пальцами ее руку, крепко пожал.
Амелия ответила таким же пожатием.
– Знаешь, что можно сделать? – заговорщически шепнула она. – Давай пронесем с собой немного вина и закуски… паштет с сыром, французскую булку.
– Закуску можно и там купить, я точно помню. Но вот скотч у них отвратительный. А стоит целое состояние. Можно было бы…
– Райм! – Сакс подскочила и уселась в постели, раскрыв от удивления рот.
– Что стряслось?
– Что ты только что сделал?
– Согласился взять немного еды и тайком пронести в…
– Хватит увиливать. – Сакс пошарила рукой в темноте, щелкнула выключателем. В черных шелковых шортиках и серой футболке, со сбитой прической и распахнутыми глазами, она походила на студентку, которая вдруг вспомнила, что завтра в восемь у нее экзамен.
Райм, щурясь, посмотрел на светильник.
– Как в глаза бьет! Обязательно было включать?
Сакс пристальным взглядом смотрела на него сверху.
– Ты… твоя рука. Она шевельнулась!
– Вроде того.
– Я имею в виду правую! У тебя ведь еще ни разу не получалось ею пошевелить!
– Забавно, правда?
– С обследованием тянул, а сам уже и так знал, что можешь двигать рукой?
– Да ничего я не знал… до сего момента. И пробовать не хотел – боялся, что ничего не выйдет. Собирался бросать тренировки, просто выкинуть все это из головы. – Он пожал плечами. – А потом передумал, решил еще раз попробовать. Только когда мы будем вдвоем – и рядом никаких тренажеров и докторов.
"Но не наедине с собой", – добавил он мысленно.
– И мне ничего не сказал! – Амелия шлепнула его ладонью по руке.
– Зря старалась.
Они рассмеялись.
– Райм, это же изумительно, – прошептала Амелия, крепко его обнимая. – У тебя получилось!
– Сейчас попробую еще раз. – Он посмотрел на Сакс, затем опустил взгляд к руке.