Брысь приносил в мешке конфеты и красивые дамские гребни, печенье и перочинные ножики, одеколоны и папиросы "Пушка", а один раз принес большой куб мармелада. И всегда все это было не навалом, а в фабричной упаковке. Мы с Эсбэ понемножку-потихоньку торговали ворованным добром по соседним деревням и в школе и ни разу не попались - Эсбэ у всех вызывал доверие, никто не мог заподозрить его в чем-то нехорошем. Мармелад мы освоили сами, конфеты и вообще, когда попадалось что-нибудь вкусное, Брысь разрешал нам есть сколько влезет. Деньги неизменно делились поровну. Удивительная вещь, но нам никогда и в голову не приходило, что занимаемся сбытом краденого, - так велик был авторитет Брыся. Мы считали его непогрешимым и никогда не спрашивали, откуда что он принес, а он никогда не говорил нам об этом. Сам собой сложился уговор: что бы ни сотворил Брысь - значит, так и надо, так оно и должно быть.
Той зимой Брысь научил нас курить - как раз когда реквизировал ящик папирос "Пушка".
После школы мы встретились с Брысем, пошли в сарай. Он распечатал пачку, закурил, а мы смотрим, как он, сидя на кровати, пускает одно за другим три колечка - здорово у него получалось.
Наверное, Брысь уловил, как мы ему завидуем. Говорит: "Я в четвертом классе закурил", А мы были уже в шестом. Стыд и срам! Эсбэ спрашивает: "Можно, мы попробуем?" - "А чего ж?" Брысь дал нам по папиросе и объясняет: "Надо в себя дым втянуть, полный рот, потом враз вдохнуть - вот так. - Он показал, как это делается, и выпустил дым двумя длинными струями из носа. - Ну, валяйте". Он дал нам прикурить. Мы сделали все по инструкции, но вышел из меня дым или нет, я не понял, потому что голова вдруг закружилась, и я очнулся на полу. Эсбэ лежал рядом. Брысь смеялся до слез, держа в руке две наши папиросы. Они еще дымились - значит, я был без сознания сколько-то там секунд, а показалось, будто приехал откуда-то издалека и всю дорогу спал. Эсбэ тоже очухался, и Брысь говорит: "Это всегда так бывает. На сегодня хватит, в следующий раз лучше будет". И правда, вечером мы с Эсбэ попробовали сами, без Брыся, сделали затяжек по пять. А через неделю мы курили в школьной уборной вместе с парнями из девятых и десятых классов, и они глядели на нас с большим одобрением.
Словом, Брысь сделал нас полноправными людьми. А сам, между прочим, чуть не попался. И мы, дураки, не понимали, что он становится настоящим вором.
Однажды - уже наступила весна, снег стаял - он вернулся из опасной своей экспедиции расстроенный и с пустым мешком. Мы курили в сарае, он долго молчал, а потом говорит: "Ша, птенчики, затаились". С того дня Брысь по вечерам стал ходить в кино, и так длилось до мая.
А у Эсбэ созрел грандиозный план. В Испании шла война с фашистами, каждый день по радио и в газетах сообщали о героической борьбе за республику и свободу, а слова "No pasaran!" знали даже трехлетние шкеты. Как-то идем мы после школы домой, и Эсбэ спрашивает вдруг с таинственным видом: "Хочешь в Испанию?" - "Все хотят, - говорю, - только кто нас туда пустит?" Он говорит: "Чудак, убежим". И потащил меня в сарай.
Вытаскивает из-под кровати свой знаменитый ящик, а из него две географические карты, очень мелкие, - на одной Советский Союз, на другой Европа. Разложил их и объясняет маршрут.
Надо на поезде через Баку и Тбилиси доехать до Батуми. Там достать лодку и морем доплыть до турецкого берега - это совсем просто, граница рядом. Ну а дальше еще проще: в Стамбул, оттуда на попутном пароходе в Марсель. Из Марселя же до Испании - рукой подать, как от Батуми до Турции. В Испании мы поступаем в интернациональную бригаду и будем разведчиками. Если же не примут, то мы станем действовать против фашистов и Франко самостоятельно, сделаемся мстителями-диверсантами и будем наводить страх и ужас в стане противника. Оружие на первые дни у нас есть - поджиги и ножи, а потом мы, конечно, добудем в первой же операции пулемет и гранаты.
Эсбэ показал мне компас, необходимый при дальнем путешествии, и кое-какие продукты, которые он начал запасать еще недели за две до этого, - сахар, соль, черные сухари.
План был, конечно, замечательный, и я сразу согласился бежать в Испанию. Эсбэ намечал отправиться в начале июля.
Немного смущало лишь одно: что скажут и как себя будут чувствовать наши родители, когда узнают о побеге? Но, обсудив этот вопрос, мы решили вырвать из сердца всякую жалость и оставаться мужчинами до конца. Мы же не девчонки, мы не можем думать о родительских слезах и разводить нюни. Ну поплачут они день-другой, погорюют, зато после, когда мы вернемся героями и победителями, они будут гордиться нами.
Сомнения были отброшены, и я тоже приступил к заготовке необходимых припасов, для чего приходилось урезать собственное дневное довольствие и малыми порциями конфисковывать дома соль, сахар, спички и прочее.
Денег на покупку железнодорожных билетов и на проезд от Стамбула до Марселя мы, само собой, тратить не собирались, но все же какую-то сумму на непредвиденные расходы иметь полагалось, и поэтому Эсбэ наметил сделать на продажу несколько клюшек, Для чего требовалась дуга.
Сторожа на конном дворе горкомхоза были благодаря Эсбэ уже бдительные, и добыли мы дугу с большим трудом. Эсбэ начал потихоньку изготовлять клюшки, а я ему помогал.
Кончились занятия в школе, нас перевели в седьмой класс, В пионерский лагерь мы ехать отказались в первую смену, объяснили родителям, что поедем во вторую, а пока нам надо потренироваться в футбол - нас приняли в детскую команду общества "Металлург". Насчет команды мы не врали, но никаких тренировок, конечно, не было.
Постепенно мы уточняли и шлифовали план побега, и все представлялось нам в лучшем виде, все сулило полную удачу. Но однажды задумался Эсбэ и говорит: "Два бойца - это хорошо, а три - было бы еще лучше". Мы стали перебирать знакомых ребят, кого можно сговорить на побег, но один за другим отпадал безнадежно. "Вот если бы Брысь согласился, - сказал Эсбэ. - Вчера он со своим дядей дрался…" Мы знали, что дядя давно хотел на Брыся в милицию заявить, а сам Брысь говорил старшим ребятам - или морду набьет этому дяде за его крохоборство, или плюнет на все и удерет домой, в Ташкент, или куда там, но о своих родителях он никогда не поминал, будто их вовсе нет. Бабки сплетничали: мол, Брыся услал его папа с глаз долой, чтобы не мешал. Будто папа его, вроде отца Эсбэ, женился на молодой. Вот и Эсбэ с мачехой не очень-то уживался. У них там опять по вечерам собираться начали, песни, музыка, только уже без скрипки, потому что на скрипке мать Эсбэ играла, а другие не могли, и няня Матрена убрала ее к себе в плетеную корзину. Один раз новая мама Эсбэ вошла к нему в комнату, а там и Оля лежала в качалке, а она, мама, была немножко подшофе, и принесла Эсбэ кусок от плитки шоколада, а он сказал: "Не хочу", - и они потом редко разговаривали…
Мы постановили закинуть удочку и раз вечером подкараулили Брыся, когда он из клуба возвращался, с последнего сеанса. Остановили: мол, нет ли закурить? У него всегда было, пошли в сарай, зажгли лампу, и Эсбэ, пока курили, изложил наш план.
Брысь сначала улыбался, а потом щелкнул меня и Эсбэ в лоб и говорит: - А что, это идея! Можно махнуть. Мы от счастья закричали "ура!". Брысь нас остановил: - Тихо! Никому не болтали?
Этого он мог бы и не спрашивать, мы даже обиделись. Он заметил, поправился: - Ладно, замнем. Беру команду на себя. А вы отвечаете за подготовку.
И тут Эсбэ пришла замечательная мысль.
- Нам нужно иметь особый знак, - сказал он таинственно.
- Какой еще знак? - не понял Брысь.
- В Испании мы же не можем под своими настоящими фамилиями воевать. Мы же будем в разведке.
- Ну и что? Тебя зовут Эсбэ, его - Серьга, меня - Брысь.
- А если кого из нас тяжело ранят или убьют, как наши товарищи узнают, что это мы? Мы же потеряем сознание…
Брысь подумал и согласился: - Ты прав. Что предлагаешь?
- Надо сделать наколки на руках. Вот у тебя же есть.
Брысь поглядел на свою голую руку, где была выколота черепаха.
- Можно. Только учтите, это больно. Эсбэ презрительно фыркнул.
- Кто едет в Испанию, тот не боится никакой боли.
- Достаньте черной туши, пузырек, - сказал Брысь. - И четыре иголки.
- Какие иголки? - спросил Эсбэ. Мы не знали, как это делается.
- Обыкновенные, какими нянька шьет. И еще нужно немного ниток.
На следующее утро мы собрались в сарае у Эсбэ. Все было принесено: пузырек туши, четыре иглы и нитки. Эсбэ захватил бинт. Показав на бинт, Брысь удивился: - А это еще зачем?
- После завяжем, а то дома увидят - попадет.
Приступили к делу.
Когда все было закончено, руки у нас вздулись, будто под кожу и правда настоящая черепашка забралась. И горело, саднило так, что хотелось в голос выть. Но нельзя.
Мы с Эсбэ покурили, и он завязал бинтом руку мне, а я ему.
Отцу с матерью я сказал, когда спросили, что, мол, ободрался о гвоздь, который торчал из забора. Но дня через три у меня ночью повязка съехала, мать утром увидела руку, сказала отцу. Он тогда в первый раз кричал на меня. А мать плакала и неделю со мной не разговаривала. Но они понимали, что ничего назад не повернешь, и в конце концов смирились.
Через месяц опухоль постепенно сошла, и наколка приобрела почти такой вид, как у Брыся, чего мы с нетерпением ждали. Только все еще чуть краснели некоторые точечки от игл.
Нам с Эсбэ предстояло сделать три клюшки, а три уже были готовы. Мы освободили для этого целый день и принялись за работу. По плану до отъезда оставалась неделя.
Эсбэ распиливал половинку дуги вдоль на три части ножовкой, а я точил ножи о брусок. Вдруг он как заорет.
- Ты чего? - говорю.
Он левой рукой машет, из указательного пальца кровь прямо ручьем.
- Кажется, палец отпилил.
Оказывается, половинка дуги из упора выскользнула, а он ее левой рукой поддерживал, ну и чиркнул пилой по пальцу до кости.
Мы побежали в городскую поликлинику, до нее метров двести. Бежим, а Эсбэ говорит: - Вот не хватало перед самой дорогой.
От боли он не так страдал - обидно было по-дурацки получить рану за неделю до отправки в Испанию.
Ну сделали Эсбэ в поликлинике все, что надо, но клюшки пришлось доделывать мне, и получились они, понятно, не такие классные, как у Эсбэ. С одной рукой он мог только руководить мной, а сам смотрел и злился, что у меня все идет сикось-накось. Но, худо-бедно, три клюшки я смастерил. Правда, за них дали на десятку меньше, чем за клюшки марки Эсбэ.
Приближался наш отъезд. Накануне Брысь отправился в Москву и на Курском вокзале узнал расписание дальних поездов и с каких платформ они отправляются. Он привез вагонный ключ - добыл в Москве, а как, не сказал. Это была для нас необходимейшая вещь…
4 июля 1937 года мы покинули Электроград, выехав на пригородном поезде. Билеты до Москвы купили, что-бы не нарваться на контролера и не испортить весь план в самом начале из-за пустяков.
Никакого багажа у нас не было, только три сумки для противогазов. Они висели у нас через плечо, в них были все припасы. Эсбэ положил в сумку маленький мешочек с горстью родной земли. Он сказал: мы будем целовать ее в минуту тяжких испытаний и смертельной опасности, и это поднимет наш дух. Брысь хохотал до икоты, потом сказал: придется землю целовать в натуре, а не через материю, потому что мешочек краденый - Эсбэ стащил его у няни Матрены, она хранила в нем принадлежности для штопки чулок и носков.
Поджиги и ножи лежали на дне сумок. Все наши деньги - около трехсот рублей - были у Брыся, как у командира и старшего, а у нас с Эсбэ на всякий пожарный случай имелось по десятке.
Эсбэ очень хотел взять почтового голубя для пересылки боевых сообщений на Родину. И наш атаман Богдан обязательно дал бы ему своего любимого почтаря - он один у него такой был, белый как снег. Но для этого надо было сообщить Богдану, куда мы едем, иначе бы он не дал. Эсбэ подумал и отказался, хотя и эта идея была первый класс.
Палец у Эсбэ вроде бы зажил. Мы до этого бинт перебинтовывали каждый день - переворачивали той стороной, что почище, но бинт был все время один.
Через два часа мы приехали в Москву. Наш поезд, скорый до Тбилиси, отправлялся в десять вечера. Времени оставалось еще много, болтаться на вокзале на виду у милиционеров было ни к чему, и я предложил поехать в парк имени Горького. Там мы весело провели целых полдня, попробовали все аттракционы, ели мороженое и пили ситро. Правда, за все это пришлось платить, но мы не жалели, потому что хоть один раз в жизни человек должен как следует разгуляться, тем более нас ждали суровые испытания, и еще неизвестно, вернемся ли мы живыми…
В половине девятого приехали на Курский вокзал. Брысь повел нас через какие-то склады и вывел на железнодорожные пути по другую сторону вокзала. На путях стояли два состава, но оба скоро ушли. Мы присели за сложенные штабелем рельсы, и Брысь объяснил, что наш поезд должен отправляться с первого пути, самого ближнего к вокзалу. Наметили план действий и стали ждать.
Скоро на первый путь медленно втянулся длинный состав с большим паровозом. Уже смерклось, потому что небо было в тучах, и в этом нам повезло. Быстро перебежали через рельсы, Брысь вспрыгнул на подножку вагона в середине состава, поглядел в тамбур, спокойно открыл ключом дверь и махнул нам рукой. Это был тамбур, где находилась печь. Брысь отпер штопором перочинного ножа висячий замок на двери отопительного отсека, и мы с Эсбэ сели на корточки по бокам от печи, а он нас запер и исчез. По плану Брысь должен нас навещать, а часто или редко - это смотря по обстановке.
Сердчишко у меня билось, как овечий хвост, и у Эсбэ, наверно, тоже. Но мы успокоились, как только поезд тронулся. Летом печку топить не будут, так что потревожить никто не должен. А если и застукают, Брысь сумеет или выручить нас, или вместе с нами отдаться во власть кондукторов, а от них убежать - плевое дело…
Стучали колеса, скрипела холодная печка, звякала в ведре лопата, а паровоз иногда гудел то сердито, то радостно. Мы ехали в Испанию.
Шептаться - ничего не услышишь, говорить громко нельзя. Не помню, долго ли смотрели мы на пролетавшие за темным окном красные искры, но проснулся я, когда окно уже было светлым. Эсбэ, как и я, лежал на оцинкованном грязном полу тесного закутка, свернувшись калачиком, и щека у него была то ли в саже, то ли в угольной пыли. Хотелось пить, но воды мы не взяли, и я снова уснул. Растолкал меня Эсбэ. Поезд стоял на какой-то большой станции.
- Серьга, Серьга! - шептал Эсбэ, и глаза у него были больше медного пятака.
- Я уже не сплю, - откликаюсь. - Что случилось?
- Весь народ из поезда вышел. Мы уже давно стоим.
- Сколько?
- Может, полчаса. А Брысь не идет.
За стенами вагона слышались громкий говор, смех, крики носильщиков. И светло было, как в солнечный день.
Мы не знали, что предпринять, но тут заскрежетал замок на двери, дверь раскрылась на две половинки, и мы увидели Брыся.
- Живо за мной! - скомандовал он. Через минуту мы курили за пакгаузом на солнышке и обсуждали положение. Было девять утра.
- Почему сошли? - спросил Эсбэ недовольно. - Нам ехать еще трое суток.
- По кочану! - мрачно сказал Брысь, но злился он не на нас, а, похоже, на себя. - Или расписание изменили, или путь. Не в тот поезд мы сели, чижики. Это город Горький.
Эсбэ сразу стал спокойный и деловой. Спрашивает у Брыся: - Что будем делать, командир?
- Надо подумать, штурман.
Забыл сказать, Эсбэ в нашей боевой группе значился штурманом, а я вторым пилотом - вроде как в экипаже самолета АНТ-25, на котором летали Чкалов, Байдуков и Беляков. Это придумал Эсбэ. Он говорил: так будет удобно для конспирации, когда начнем действовать в Испании, это собьет с толку кровожадных ищеек генерала Франко. Ищейками назывались, конечно, не собаки, а люди - приспешники каудильо, они же клевреты.
Эсбэ озабоченно нахмурил брови и начал излагать: - Мы приехали на Волгу… Волга впадает в Каспийское море… В Москву возвращаться нельзя, нас ищут… На Каспийском море стоит город Баку… От Баку до Батума не так далеко…
- Во дает! Без всякой карты! - Брысь понарошку дал Эсбэ шалабан. - Ты, наверно, по географии отличник?
Но за географию Эсбэ не обиделся, да и момент не тот, чтобы обижаться. Он выдвинул предложение: - Надо пробраться к Волге, реквизировать лодку и плыть в Баку.
Мы смело приняли новый план Эсбэ.
- Но сначала надо пожевать и водички попить, - сказал Брысь, и мы с этим охотно согласились:
Вышли, минуя вокзал, на какую-то улицу, Брысь разузнал у прохожего, как добраться до берега реки, и по дороге мы купили хлеба и воблы и напились воды из колонки.
Шли мы пешком, и путь был долгий. А когда увидели с высокого берега реку, оказалось, что это не Волга, а Ока, так объяснил сидевший на откосе старик.
Эсбэ достал из сумки свои карты и компас, что-то высчитал и успокоил нас с Брысем - мол, тут все равно, что Ока что Волга. Мы находимся при впадении одной реки в другую.
Принялись за воблу. Она была замечательная, я такой никогда не пробовал. Постучишь о каблук, погнешь ее туда-сюда, шкуру сдерешь, против солнышка на нее посмотришь - насквозь светится, как янтарный камень.
Свои запасы не трогали - они еще пригодятся в черный день. Наелись и так.
Потом закурили, и Эсбэ вдруг говорит: - Что-то палец ноет.
- А ну разверни, - приказал Брысь.
Размотал Эсбэ грязный бинт, видим - ранка вся почти затянулась, но у ногтя маленькая трещинка и как будто нарывает. И весь палец черный.
- Дело швах, - сказал Брысь.
Но Эсбэ лизнул палец, и кончик языка стал у него черный, а палец побелел.
- Это уголь, - объяснил Эсбэ. - Из поезда.
- Сильно болит? - спросил я.
- Ноет, - сказал Эсбэ. - Придется отрубить.
- Ты что, больной? - Брысь даже плюнул.
- Чтобы не было гангрены, - спокойно растолковал Эсбэ. - Так всегда делают, если нет другого выхода.
- Знаешь что, чижик, не лепи чего не надо, - разозлился Брысь. - Схожу в город, принесу бинт и йоду. Ждите меня здесь.
- Тогда принеси и воды, - сказал Эсбэ. - Надо купить какой-нибудь жбан, мы должны иметь в лодке пресную воду.
- А в реке соленая, что ли? - усмехнулся Брысь. - Ладно, сделаем.
Он ушел. И больше мы его не видели.
Что Брысь не придет, стало понятно утром. А всю ночь мы ждали его, засыпая на час и просыпаясь. На рассвете мы проснулись от холода. Река курилась под взошедшим солнцем. Наши рубахи и штаны сверкали алмазами - нас, как траву вокруг, покрыла роса. Я стучал зубами и глядел на Эсбэ, а он на меня.
Мы не могли поверить, что Брысь нарочно покинул нас, бросил, как котят, в чужом городе. Это на него непохоже.
- Может, ногу сломал, - сказал Эсбэ.
- А может, подрался с кем…
Эсбэ дрогнул лишь на минутку и тут же овладел собой.
- Ты готов продолжать путь? - сурово спросил он.
- Готов.
- Тогда подкрепимся - и вперед. После воблы мучила жажда, а есть не хотелось. Но тут нам крупно повезло.
Мы увидели пацана, примерно нам ровесника, в черных коротких штанах и в серой заплатанной рубахе. В одной руке он нес бамбуковую удочку, в другой - узелок и консервную банку на веревочной дужке, как ведерко.
Подойдя ближе, он остановился и оглядел нас хитроватыми глазами.
- Привет, - сказал Эсбэ.