Содержание:
-
Предисловие 1
-
Убийство в Рабеншлюхт 4
-
Послесловие 45
-
Фингал 46
-
Приложения 46
-
Осенние звезды 46
-
Вальтер Бауэр 47
-
Шестипалый 47
-
Алебарда и меч 48
-
Встреча 48
-
-
Примечания 49
Оксана Аболина, Игорь Маранин
Убийство в Рабеншлюхт
Предисловие
I
К тому моменту, как в коридоре резко и протяжно взвыл звонок, в моем лексиконе вообще не осталось приличных слов. Только редкостные заковыристые буквосочетания - по три, по четыре, по пять штук в ряд. Их было настолько много, что мне чудилось - еще немного и взорвусь, если не выплесну их наружу. Но приходилось терпеть, заткнув их шомполом здравого смысла в глотку - в углу кухни сидел, съежившись, соседский Васька. Загнать его в свою комнату мне мешала сопливая интеллигентская слабохарактерность. Жалко было, засранца. Братан перед тем, как уйти в путягу, сообщил ему потрясающую для неокрепшего детского невротического сознания новость - что с кладбища, которое видно из окон нашей квартиры, приползают покойнички, они, дескать, проникают сквозь невидимые щели, когда никого нет дома, и утаскивают с собой в могилы маленьких детей. Я ожесточенно драила плиту и думала все, что я скажу Севастьяну, Васькиному братану, когда он заявится. И плевать, что он меня слушать не будет, а только осклабится в кривой дурацкой ухмылке. Так и хочется всегда вмазать половой тряпкой по этой идиотской роже. Но - черт побери! - у нас в стране демократия. И для дебилов, к сожалению, тоже. Только тронь придурка - мамаша расплещется, как море широко, по родной русской речи. А застревать на коммунальной кухне, выясняя с ней отношения - да еще чего, обойдется! Только помимо демократии у нас все же есть еще свобода слова. Так что, много хороших слов услышит Васькин братан сегодня. И пусть мамаша только что вякнет - буду я тогда нянчиться с перепуганным до полусмерти недомерком, как же! Сама пущай с ним сидит, пока садик на карантине.
Но напуганный Васька - это совсем не беда еще. Это так, маленький довесочек ко всем прочим радостям. Вы и вообразить не сумеете, как начался мой сегодняшний день. Разумеется, не сможете. У современного горожанина - про деревенских разговор вообще не идет - воображалки не больше, чем извилин у курицы. Кстати, а это интересно: сколько у курицы извилин? Я уж, было, собралась лезть в холодильник проверить, но вспомнила: а-а-а, в последние годы кур продают лишь безголовых. Черт побери, ну что это такое? Поветрие прямо: мода на безголовость даже на кур переметнулась. Ну и шут с ними.
Да, так вот. Утро мое началось, как всегда, в два часа дня… А сейчас пять. И уже столько всего случилось. Самое скверное - винт сдох. На этот раз окончательно и бесповоротно. Вздохнул в последний раз и, не дождавшись, пока я сниму с него хоть какую инфу, окочурился. А я-то уж, дура, тянула-тянула-дотянула, надо было раньше думать. Неделя работы - псу под хвост. Да-да, тому самому соседскому Хану-засранцу, за которым хозяйка не убрала и на работу унеслась, она, видите ли, опаздывает - а Петрович в эту лепешку вляпался. И ладно бы скандал устроил - мол, кто у нас в квартире дежурный. Я бы ему сказала насчет дежурного. Все бы сказала. Но он же разнес дерьмо по всей квартире. А убирать-то все-таки мне. И это уже два. Потому что - раз, это был винт, не забывайте о нем. И где деньги доставать на новый - убей Бог, не знаю. Жалкая тыща, но уже по три раза у всех денег переодолжено. А сегодня сдавать корректуру - ага, выйдет у них газета без опоздания, как же. Короче, три - это то, что хоть никто этого еще не знает, - а я теперь без работы. И сидеть на бобах для меня сейчас - мечта розового идиота. Потому что кроме безголовой курицы у меня в холодильнике ничего нет, и в ближайшее время не предвидится. А еще четыре - пока я со всем этим разбиралась, - не заметила, что у меня труба на батарее лопнула. И озеро разлилось на полкомнаты. Паркет - словно Парнас - дыбом встал. А пять - это то, что ввинченную вчера в ванной лампочку кто-то ночью опять на перегоревшую поменял, а меняет у нас их в квартире дежурный. Но фиг они от меня третью на этой неделе дождутся. Все же устрою я им вечером головомойку на коммунальной кухне. И все скажу, все поведаю, что думаю. А шесть - это Васька, который сидит, ноет, дрожит от страха и думать не дает. А мне сейчас очень крепко подумать надо, как выкрутиться с деньгами. И где халтуру найти хотя б на ближайшие дни. И чтоб при этом денег в кредит хоть пару тыщ на винт кинули. И не надули бы - ха! Где теперь в хаосе развивающегося капитализма такое найдешь? Вот удивительно - почему у народа если и есть на что воображение, то исключительно на то, как надуть ближнего своего, а потом сбегать в церковь, свечку для очистки совести поставить, и - с новыми силами - вперед, и с песнями, в атаку на нищих лохов, обремененных семьями. Меня, слава Богу, эта радость миновала - хоть за себя только отвечаю. От моей глупости, кроме меня, любимой, никто голодать не будет.
И вот - звонок. Перебрав в уме всех, кто мог придти в такое время, мягко говоря - неурочное, прихожу к выводу, что только соседи снизу. По поводу протечки. Водопроводчик не мог. Он никогда не приходит в тот же день, что вызывали. А значит, я делаю решительную зверскую рожу, сжимаю для острастки в кулаке самый длинный хозяйственный нож, и иду, страшно цыкнув зубом, на увязавшегося хвостом Ваську, открывать. Но он, сукин сын, все равно предпочитает идти за мной следом, чем сидеть в одиночестве. Я с ножом и зверской рожей предпочтительней гипотетических покойников. Дурак ты дурак, Васька, когда ты поймешь, что страшнее человека, нет ни зверя, ни нечисти?
Открываю дверь, а там…
II
Вряд ли есть что-то более жалкое, чем ужимки старого ловеласа. В такие моменты Индюков ненавидел сам себя. То, что в юности было игривой улыбкой, падая в зеркало, оставляло нынче за собой блеклый морщинистый след. А главное, эта зализанная редкими волосами лысина! Она портила все. Ему бы пышную шевелюру, пусть даже с редкой сединой - утомленный поэт ищет свою Музу - но, увы. Лысина расползалась по голове, упрямо завоевывая все новые и новые территории и плевать ей было с высокой макушки на душевные муки поэта Индюкова. Поэта… Если не кривить душой хотя бы перед собою, то какой из него поэт? Несколько десятков юношеских стихов - сырых, но с претензией на оригинальность рифм и образов - вот и все его поэтическое наследие. Лермонтов, ёкэлэмэша…
Молю тебя, молю, хранитель мой святой,
Над яблоней мой тирс и с лирой золотой
Повесь и начерти: здесь жили вдохновенья!
Умел, Михаил Юрьевич, умел, а он… Не жили с ним вдохновения уж лет пятнадцать, как минимум. Девочки, что когда-то восторгались его талантом, выросли и вышли замуж за брокеров и коммерсантов. В крайнем случае за менеджеров среднего звена… Тьфу! Как звучит-то противно для поэтического сердца - менеджер среднего звена. Индюков презрительно плюнул под ноги и только тут заметил, что подошел к старому, почти заброшенному, кладбищу. Обошел убитую безголовую ворону, лежавшую прямо на дорожке, машинально перекрестился, хоть верующим и не был, и двинулся вдоль железной кованой ограды по направлению к Кулацкому поселку.
- Удобно жить, - забормотал под нос Индюков. - Жить удобно… последний путь будет краток…
Он вертел эту фразу и так, и эдак, но шутка про жилье по соседству с кладбищем никак не складывалась. Ах, какие раньше были шутки! И ведь само… само откуда-то бралось. Экспромтом. А сейчас приходится придумывать заранее. Хорошо еще до парика не скатился. Нет… никогда… Это все равно, что выдавать чужие стихи за свои. А чужое брать поэту Индюкову гордость не позволит. Подписаться под чужим сочинением все равно, что публично в импотенции признаться! Ёкэлэмэша…
Нужно все же начать разговор с шутки. Хорошая смешная шутка разрядит напряженность, все-таки столько лет не виделись. Что-нибудь вроде:
- А ты неплохо устроилась - кладбище рядом…
Тьфу! Далось ему это кладбище!
Навстречу Индюкову вдоль ограды неторопливо двигался мальчишка лет шестнадцати с огромной шевелюрой рыжих кудрей. В ушах, как ныне водится, спрятались наушники - вид у юноши был озорной и веселый. По-хорошему хулиганский был вид, стильный. Индюков завистливо посмотрел на паренька, машинально снял кепку и пригладил ладонью редкие волосы.
- Васильковый переулок далеко? - спросил он, поравнявшись.
- Какой номер? - остановился тот. - Тут все дома как попало разбросаны.
Индюков вытащил из кармана листок с адресом.
- Шестнадцатый…
- А… - обернулся парень и указал рукой вдоль дорожки. - До угла дойдете, там направо и первый дом от кладбища. Там еще ментовка рядом, не пройдете.
Пройти мимо, действительно, было трудно. У ментовки орала целая толпа пьяных мужиков, пытаясь впихнуться в помещение. Как ни странно, мент, стоявший в дверях - здоровенный и наголо выбритый сержант - казалось, был не особо этим обеспокоен. Он лишь не пускал толпу внутрь, что-то терпеливо объясняя особо горластым и настырным. Осторожно обойдя пьяных, Индюков свернул за угол, обошел дом и направился к дальнему подъезду. Остановился, поставил на пустующую у подъезда скамейку полиэтиленовый пакет с бутылкой шампанского и коробкой дешевых конфет, и, достав сигарету, закурил.
Какая-то бабка выползла из подъезда, подслеповато прищурилась и, шамкая беззубым ртом, поинтересовалась:
- Ты шлучаем не новый шантехник?
Индюков поморщился и отрицательно покачал головой.
- Шошедей-то наших опять, говорят, шверху затопили, - сообщила ему бабка. - Ох, и беда ш этими из вошемнадцатой! Так ты точно не шантехник?
- Нет, я не Байрон, я другой,
еще неведомый избранник,
как он гонимый миром странник,
но только с русскою душой, -
усмехнувшись, продекламировал Индюков.
- Чаго? - удивилась бабка. - Чаго ты шказал?
- Это не я, - ответил Индюков обескураженной старушке и шагнул мимо нее в подъезд. - Это Лермонтов.
И только в подъезде понял, что ему как раз и нужно в "вошемнадцатую". Поднялся по разбитым ступенькам лестницы, осторожно взялся за висевший на оголенном проводе звонок и нажал кнопку.
Не открывали долго. Уже хотел развернуться и уйти, как дверь внезапно распахнулась и на пороге возникло нечто растрепанное и свирепое с огромным ножом в руках. В первый момент Индюкову даже показалось, что с ножа капает кровь. Воображение тут же дорисовало ужасающую картину: расчлененный труп в квартире, безумная ночная оргия, закончившаяся поножовщиной, лужи крови по давно немытому полу…
- Это ты новый сантехник? - рявкнула на него женщина. Да-да, это была все-таки женщина, вон и пацаненок маленький из квартиры выскочил, прижался к ее ноге. - Что ж вы сволочи с нами делаете? Когда еще батарею обещали поменять?! Кто мне тут клялся-божился осенью, что до Нового года все сделают, а? Не ваше начальство? И кто теперь отвечать будет?
Вид пацаненка и посыпавшиеся градом вопросы слегка успокоили Индюкова. Мыльный пузырь воображения лопнул, окровавленные трупы испарились, а нож оказался девственно чистым. Более того, Индюкова вдруг посетила странная мысль, что эта женщина и есть та, к которой он шел. Как ее? Нина? Нана? Нет, Нана это группа была, когда он зубной пастой в девяностые торговал. Хорошее было время, только безденежное.
Поэт, торгующий пастой зубной,
о чем ты мечтаешь на хладном ветру?
Мда… не Лермонтов. Даже не Индюков - тот, который ранний. Но девушкам нравилось. Тогда еще девушкам нравилось.
Женщина с ножом тем временем не унималась.
-..я его самолично засуну головой в…
- Нина здесь живет? - не будучи полностью уверен, что видит перед собой ту, к которой пришел, осторожно прервал ее Индюков. Он все еще с опаской косился на нож, кто их знает, этих жителей Кулацкого. Самый криминальный район в городе, говорят.
- Какая еще Нина? - запнувшись на очередной угрозе, растерялась женщина.
- Э… или Нана?
- Нонна! Я Нонна. Чего надо?
- Иван, - покосившись на пацаненка, произнес гость. - Иван Индюков, поэт. Помнишь?
- Индюков? - уточнила женщина. - То есть ты не сантехник? Нет, не помню.
- Ну, как же! - растерялся гость. То, что его запросто могут не узнать, как-то не приходило в голову. - Мы с тобой в одном лито занимались - "Тонкое перо". Вспомнила?
- Сигареты есть? - неожиданно спросила Нонна.
- Конечно! - Индюков выдал самую обаятельную улыбку на которую был способен. Достал из кармана сигареты, эффектным щелчком выбил из пачки ровно на четверть сигарету и протянул хозяйке… Пацаненок отчего-то захныкал и спрятался за женщину. Та в ответ хмыкнула и забрала пачку целиком. Закурила, выпустила струйку дыма, убрала тыльной стороной ладони упавшую на лицо прядь и принялась изучающее рассматривать гостя.
- В "Тонком пере", говоришь? - спросила она и потрепала пацаненка свободной рукой по макушке. - Не бойся Васька, это не покойник. Это поэт Индюков собственной персоной пожаловал. Классег отечественной литры. Ну, чего пришел классег?
- Я… - снова растерялся Индюков. - Я… можно войти?
Вместе с воспоминаниями о канувшем в лету литературном кружке ему вдруг припомнилось, что именно с этой Нонной он никогда не мог поговорить по-человечески. Уж на что у него был подвешен язык, а вот на тебе. Да ладно бы влюблен в нее когда был, так ведь нет. Просто ее дурацкая манера речи…
- Ну, если бутылку принес - проходи, - хмыкнула Нонна и искренне удивилась, когда он достал шампанское из пакета.
III
Ах, вы желаете к нам впереться? Ну щас войдёоооооте. В следующий раз крепко подумаете, прежде чем вторгаться на территорию осьмнадцатой квартиры. Мой дом - отнюдь не крепость, и не надейтесь! Что такое жалкая средневековая крепость перед нынешней артиллерией? Мой дом - это бункер, последнее слово современных технологий. Километр железобетона во все стороны. И - ни щёлочки как в допотопном танке, этой примитивной груде бесполезного металлолома. Танк уязвим, мой бункер - вечен.
Сделав зверскую рожу и выставив вперед нож, открываю дверь. Васька сзади вцепляется в штанину моих закатанных до колен треников. И штанина подозрительно начинает трещать. Пацаненок нервничает. Мои предварительные приготовления к приему непрошенных гостей ему явно не нравятся. Я подмигиваю:
- Не бойсь, Васятко, мы им покажем, этим покойничкам! Будут знать, почем фунт лиха у нас с тобой.
За порогом стоит франт. Плешивый, круглый, молодящийся старый хлыщ. Точно не из тринадцатой - там одни дикари. Там цивилизацией и не пахнет. Иногда мне кажется, что в тринадцатой заселились сбежавшие из зоосада год назад шимпанзе. Их ведь так и не нашли, говорят… А этот - этот точно не оттуда. Он явно прямиком из лакейской девятнадцатого века. С распомаженной гладкой улыбочкой, которая, как воск, стекает с лица, обозначая ранние посталкогольного синдрома борозды. Бульдожьи обвислые брыли предательски выдают если и не полный, то близящийся полтинник.
Но что такое: ежели франт - так не мужик, что ль? Мужик! А раз мужик, и раз не из тринадцатой, значит, все-таки водопроводчик. Мало у нас спившихся интеллигентов по котельным да жактам ошивается? Небось, мозги все пропил, пару баб обрюхатил, дождался, что из дому вышвырнули, а теперь за подсобку при нежилом фонде с бомжами-таджиками конкурирует. На всякий случай реву изо всех сил: "Это ты, мерзавец - новый сантехник?!" - и чувствую, что если Васька еще сильнее дернет за штанину, чем сейчас, то треники разъедутся при всем честном народе, ославив меня до конца жизни. А славы мне и без того хватает. Так что я для острастки успокаивающе лягаю Ваську ногой и, не давая франту передохнуть, наезжаю на него изо всех своих слабых дамских сил. Мало ли что, всегда лучше если инициатива в разговоре в моих руках, а не в чужих. Пусть знают, кто в доме хозяин: я или клопы!
И тут эта пропитая физиономия на глазах опять превращается в вылизанную, лакированную и начищенную розовой, поросячьего цвета, мастикой. Ах, это Индюков! Ванечка Индюков! Собственной персоной! И он, заразо, даже не помнит, как меня зовут! То Ниной называет, то Наной! Да я его, гада… Стоп-стоп-стоп. Не теряй инициативы, Гусева! И я делаю вид, что знать не знаю, ведать не ведаю, что это за тип такой. Ах, мы занимались вместе в "Тонком пере"? Да мало ли я с кем занималась, так уж всех упомнить должна! Что ему, интересно, надо?! Кой черт притащился?! И так день неудачный, а тут еще Индюков, заразо! Дай-ка я с него хоть пачку сигарет выцыганю. Без еды можно прожить, а без курева - ни-ко-гда. Без курева мои мозги отказываются шевелить своими извилинами, слипаются, как ириски в кармане. А стрелять у малолеток хабарики по дворам и парадным в моем возрасте несолидно уже как-то.
Короче, пачкой кэмела я разжилась. Глянула в мешок к Индюкову, а у него там шампанское и конфеты местной подпольной фабрики - "кондитерские изделия - бэ у", ха-ха. Вот жмотина. Однако, делаю вид, что удивляюсь расточительности Индюкова и пропускаю его в квартиру. Похоже, потрепало нашего классика изрядно по жизни. И если разорился на вино и конфеты - значит, на меня виды какие имеет. А если имеет виды, то явно не в долг просить. А если ошибаюсь и попросит, то полетит с третьего этажа ангелом небесным. Ишь, лысину какую нарастил. А она ему идет, между прочим, на колобка похож становится, пухленький такой, домашний. Волосатых вообще не люблю - грубые они, неотесанные. Тьфу на волосатых! Они только воображают, что чем больше на них растительности, тем они аппетитнее выглядят. Как же, павианы косматые, разбежались! С лысым всегда можно договориться. И лохануть лысого легче. Сейчас мы попробуем этого сделать.
Васька по-прежнему хвостиком за мной, в сторону - ни чуть-чуть. Шаг влево-шаг вправо… На Индюкова подозрительно смотрит. Не верит ему Васька. И я не верю. Но выжать что-нибудь надеюсь.
- Ну дык, чего надо? - спрашиваю Индюкова, усадив его в старинное кресло с выскочившей пружиной - пусть почувствует себя неуютно. Кого на кол посадили - сговорчивей бывает, чем тот, кто расслабился и думает, что раз впустили, так он все может. А мне нужен сговорчивый Индюков, другого какого себе забирайте, если вам хочется, а вообще-то мне вовсе не Индюков нужен, мне новый винт нужен, остро - как пружина в заднице. И желательно, чтобы деньги потом не отдавать. Интересно, сумею с него пару тыщ выжать? Ну не две, ну полторы хотя бы, а?
Индюков мнется, устраиваясь поудобнее. Но у него слишком круглый зад, чтобы пружина могла его миновать. Покрутившись слегка так-сяк, он встает и говорит:
- Нонна, я не просто так, собственно, пришел.
- Я тоже так думаю, - отвечаю я. А потом заставляю его покраснеть и довольно, и противно внутри себя ухмыляюсь: - Что ж это ты весь извертелся так? Мало ли что у меня кровать не прибрана? Ты же не предупредил, что заявишься. Учти, Индюков, если насчет секса, то и не заикайся. Ни сейчас, и никогда. Такие, как ты, мне как мужики не нравятся по определению.