- Теперь скажите мне, Леша, он как, предупреждал вас, просил никому об этом не рассказывать? Что вы отворачиваетесь?
Все ясно. Наверняка она кому-то все рассказала - и о Лешке и о лопоухом. Да, судя по тому, как она сейчас отвернулась, рассказала. Если комендантше и сменщице, это еще ничего. Но ведь те тоже могли кому-то рассказать. Ладно. Придется исходить из того, что есть. Только не нужно ее сейчас пугать. Ни в коем случае не нужно. И вообще, от этой тети Поли теперь зависит довольно много, почти все, она и сама не представляет даже, как много от нее зависит.
- Только вы, тетя Поль, вы правду мне скажите. Если он просил не говорить, а вы об этом кому-то сказали - ничего страшного в этом нет. Просил?
Тетя Поля повернулась к Ровнину:
- Просил. Откуда же я знаю? Мало ли таких бродяг? Он сказал, Леша-то, придет, а сам не приходит. Ну я, я Вале, Зуевой Вале, сменщице своей, рассказала. Говорю, вот, мол, говорю, жулика на днях видела. У нас тут крутился. Знай, поди, кто жулик, а кто нет.
- А про Лешу? Про то, что из милиции приходили, вы тоже Зуевой сказали?
- Сказала, - тетя Поля нахмурилась. - Милиция, говорю, даже приходила, интересовалась. И Варе сказала, комендантше. Да какое это значение-то имеет? Не скажут они никому, я же их знаю, не скажут, Андрей! Они и забыли давно. Ну, говорили, ну, про жулика - да, и забыто.
- Вот что, тетя Поль. Вы мне вроде бы поесть предлагали. Так вот, как там насчет поесть? Стена, она затрат требует.
- Поесть? Ой, - тетя Поля приложила руки к груди. - Ой, Андрюш. Ну конечно. Поесть. У меня же тут и борщ, и вареники, и огурчики маринованные, - она открыла холодильник.
Пока тетя Поля возилась с духовкой, раскладывала на противне пирожки, Ровнин попробовал прикинуть, что и как будет происходить дальше. Прежде всего надо решить, далеко ли распространилась информация о Лешкином появлении и его разговоре с тетей Полей. Конечно, для комендантши и сменщицы сообщение тети Поли о некоем лопоухом не бог весть какая сенсация. Но только при условии, что обе, и Зуева, и комендантша, чисты. Допустим, он верит, что они чисты и что лопоухий не мог к ним относиться никаким боком. Тогда остается одно: принять на веру, что волны от Лешкиного появления никуда не распространились. Ну, принял. Значит, южинцы, в смысле южинское УВД, ничего пока не знают о Лешкином появлении в общежитии. Ну да, ведь им, как и всем, был неясен истинный смысл этой Лешкиной записи. Что ж, в первую очередь он должен сказать об этом Семенцову. Но что сказать, что именно? Хорошо, сегодня он заедет к Семенцову и все расскажет. Что Евстифеев был двадцать пятого февраля в общежитии и зацепил связь. Или хотел зацепить. Ведь должна же быть у банды более или менее безопасная связь с Госбанком. Ну, естественно, если у них в самом деле есть там свой человек. Правда, ориентировка по почти вымышленным портретам, конечно, не ориентировка. Кто был, как взял, что взял? Письмо от своего человека в банке? А может быть, все это туфта. В некоем общежитии у неких стеллажей болтался некий лопоухий? Что это значит?
Значит. Это - значит. Значит, потому что он, Ровнин, знает Лешку Евстифеева, как самого себя. В поисках скрытой связи Лешка мог перепахать весь город. Да что там - город, дай Лешке волю, он бы не по рисункам, а по воздуху, по запаху раскрутил бы всю эту группу. Да он ее и раскрутил почти, если бы его не убили.
- Тетя Поль. Я… хотел с вами поговорить.
- Ну? - кажется, она поняла его взгляд. - Слушаю.
Как будто, по всем признакам, она его поняла. А раз поняла, то, хочет он того, или нет, у него не остается ничего другого, как полностью довериться ей. Полностью, до конца, иначе просто ничего не получится.
- Тетя Поль. Вы не представляете, как влажно нам найти этого лопоухого. Найти его мы пока не можем.
Тетя Поля опустила глаза, провела ладонью по столу. Сказала:
- Я слушаю, Андрюш. - Судя по всему, она поняла. - Что же он… - она подняла глаза. - Такого натворил?
Сказать, что он убил Лешку? Нет, не нужно будить сейчас ее воображение. Ни к чему.
- Зло натворил. Много зла.
Он должен довериться. Довериться до конца, полностью. Иначе все будет впустую.
- Ну вот, тетя Поль. Это преступник. Опасный преступник. А мы, мы с вами, вдвоем, понимаете, мы попробуем его поймать.
- Это что - как же это поймать-то?
Если бы он знал как. Если бы.
- Во-первых, вам, тетя Поль, надо молчать. Никому уже теперь не говорить о нашем с вами разговоре. А во-вторых, думаю я вот что. Он еще раз придет. Как будто бы в этом стеллаже он письма брал. Ну вот, мы с вами и должны не спугнуть теперь этого лопоухого. Делать вам самой пока ничего не надо. А когда надо будет, я скажу. Главное же сейчас - молчать. А если лопоухий этот еще раз придет за письмом, тут мы его и накроем.
- А он придет?
- Не знаю. Ну, а вдруг придет? Если тетя Валя ваша и Варвара Аркадьевна не особо болтливы, то, думаю, он придет.
Сам Ровнин, конечно, понимал, что все это не так. Гарантий, что лопоухий придет снова, - два процента. Если он, Ровнин, все понимает верно, то таких, как эта преступная группа, может спугнуть все что угодно. Даже легкое облачко.
Вечером Ровнин встретился с Семенцовым и рассказал ему то, что услышал от тети Поли. Они решили: Ровнин должен продолжать контролировать стеллаж без подстраховки, так, как он и делал это с самого начала.
Мимо проходили девушки - кое-кто из них перепрыгивал через ступеньки, кто-то сбегал, некоторые шли с достоинством, но все спешили, потому что до занятий оставалось пятнадцать минут. Значит, так будет каждое утро. Ровнин сидел за столом рядом с тетей Валей и запоминал, потому что, чем раньше он будет знать каждую из живущих в общежитии в лицо, тем лучше. Из тридцати шести комнат одна - для дежурных, четыре мужских, в остальных живут девушки. Некоторых он уже знал и помнил. Вот тихо прошмыгнула мимо беленькая, с косичками, в перешитом школьном платье - Еремеева Галя, четвертая комната. Старый знакомый, тонкошеий парень в кедах и очках Сабуров Борис, тридцать первая комната. Этих двух в белых свитерах в обтяжку он пока не знает, но заметил, что они ходят все время вдвоем. Вот похожая на белочку Лена Клюева из пятнадцатой комнаты. Дальше, с челочкой, в потертых джинсах - Бекаревич Юля, вторая комната. Глаза сияют, брови вразлет - Макарова Наташа, шестая. Битюг в замшевом пиджаке - Бондарев Алексей, тридцатая. Спортивная блондинка, та самая - Купреенко Оля, шестнадцатая. Эту не знает. Кульчицкая Эля, идти на занятия ей жутко неохота, не проснулась еще, идет и смотрит под ноги - десятая комната. Ему пока нужно только одно - поймать момент, когда в одну из ячеек ляжет письмо. Только после того, как в ячейку ляжет письмо с несуществующей фамилией, появится след. Письмо с фамилией, не значащейся в списках общежития. Пока же все остается зыбким и неясным. Утопией, чистой утопией. Но ведь выбора у него нет. Просто нет. Полная, с ямочками на щеках, хмурящаяся от застенчивости, пробежала стремглав Собко Валя - из двенадцатой. Медленно проплыла мимо, искоса оценила его, тонная матрона, полная достоинства - Ревич Вика. Но ведь выбора у него нет, он должен верить в то, чего, может быть, и не существует. В нем сейчас происходил некий диалог - диалог, в котором он разговаривал сам с собой. Зачем он, этот лопоухий, появлялся у стеллажа? - Затем, чтобы взять оттуда письмо. Допустим, напишу я в общежитие на любую фамилию. - Зачем? - Тютькину, ну а если под этой фамилией в общежитии никого нет? Письмо ведь никто не тронет, пока я сам его не возьму. - Не возьмет, ты прав. Но ведь зыбко? Зыбко, а что делать?
Сидя за столом рядом с тетей Валей и делая вид, что проверяет инвентарные списки, Ровнин прикидывал. Почту в общежитие приносят два раза - утром и днем. От девяти до десяти и от двух до четырех. А запирают общежитие в одиннадцать вечера. Значит, он должен каким-то образом незаметно каждый раз после прихода почты проверять ячейки. Проверять, только и всего. Но как? Делать это надо нежнейшим образом. Тихо. Но как? Допустим, с первой почтой он в этом смысле может что-то сделать. А со второй? Единственное утешение: до тех пор, пока в ячейке не будет письма, никто из банды в общежитие не покажется. Светиться лишний раз им незачем. Но все-таки как проверять вторую почту? Так, чтобы было незаметно? Вторая почта - самый наплыв. Все толкутся у стеллажа. Надо что-то придумать. Придумать.
Тишина. Кажется, все ушли. Да, если лопоухий и появится, то вряд ли он это сделает утром. Потому что утром в будни прихожая пуста и он будет на виду. "Маленький" может возникнуть, если возникнет, скорее всего, днем, часа в четыре, когда в прихожей самая толкучка. Впрочем, это может быть и не "Маленький", а кто-то еще. Скажем, "Рыжий" или "Длинный". Хорошо, утром, допустим, он будет просматривать ячейки сам. Но днем?
Решение, как проверять дневную почту, возникло, когда после занятий в дежурку, где сидел Ровнин, вошла Ганна. Скорее, даже не вошла, а вплыла. Вплыла и, увидев его, остановилась:
- Андрей, извини, пожалуйста, я к тебе.
Ее лицо при этом неподвижно, будто каменное, а глаза не знают, на чем остановиться. "Такие, - подумал он, - именно такие девушки просто созданы быть старостами общежитий".
- Я слушаю, Ганна.
- Андрей, ты уж меня, пожалуйста, извини. А что насчет инвентарного списка? Тебе ведь нужно обходить все комнаты. Ну а там… - она отвела взгляд. - Ну, ты понимаешь. У нас же почти все девушки. Так вот, если тебе трудно и если ты не возражаешь, все женские комнаты могу обойти я.
Все женские комнаты может обойти она. А ведь это удача. Просто даже везенье. А он хорош. Ну и сотрудник - не додумался. Да ведь эта девушка создана самой природой создана для того, чтобы помочь ему.
- Не возражаю, - он стукнул ладонью по столу. Кажется, все складывается. Ведь это - последнее, чего ему не хватало. - Ганночка, золотце!
Легче, легче, Ровнин, не перегибай.
- Да, Андрей?
- Ты даже не представляешь, какую услугу мне оказываешь. Ганночка, да я… я просто не знаю даже, как мне тебя благодарить. На колени встать?
- Ну что ты, Андрей? Что случилось?
- Встать или нет?
Покраснела. Чуть-чуть. Легкий румянец. И тут же нахмурилась. Вот оно, решение. Именно - такая девушка не продаст. Никогда не продаст. Да такую девушку, ее хоть сейчас просто на выставку.
- Мне же это совсем не трудно.
- Не трудно. Да ты понимаешь, Ганна!
Надо серьезней. Потому что говорить об этом - не лясы точить. Не лясы, он отлично понимает.
- Послушай, Ганна. Ты сама откуда? Родом ты откуда?
- Я? - она растерянно моргнула.
- Понимаешь, Ганна: то, что я хочу тебе сейчас сказать, очень серьезно.
- Серьезно?
Она посмотрела в упор. Ну конечно. Она пока не понимает, что он хочет ей сказать. Но это не так уж и важно.
- Ты где живешь? Дом твой где?
- Дом? В Желтянском районе. Под Южинском.
- Понятно. Там у тебя кто, родители? Братья, сестры?
- Родители и братишка и сестренка. Младшие.
Теперь уже она настроилась, без всякого сомнения, настроилась.
- Ты комсомолка?
- Комсомолка.
- Ганна, знаешь что, сядь. Ты ведь никуда не спешишь?
- А что случилось-то? - она села. - Я член бюро.
Просто удача. Такая девушка - действительно удача. Надо только все правильно ей изложить. Правильно, без пережима.
- Ганна. Ты встречала когда-нибудь в нашем почтовом стеллаже письмо или открытку с незнакомой тебе фамилией?
- Что?
- Я говорю серьезно - ты встречала когда-нибудь в нашем стеллаже конверт или открытку с незнакомой фамилией?
- С незнакомой фамилией?
- Ты ведь всех в общежитии знаешь по фамилии?
- Всех. - Она смотрела на него уже с тревогой. - Да что случилось-то, Андрей, ты можешь мне объяснить?
- Ну, ну, Ганночка. Не смотри на меня так. Абсолютно ничего не случилось. Все хорошо. Просто, понимаешь, кто-то балуется с нашим стеллажом для писем.
- Балуется? Со стеллажом для писем?
- У милиции, понимаешь, у милиции возникло подозрение, что кто-то использует наш почтовый стеллаж для скрытых передач.
Сейчас лучше всего помолчать. И дать ей почувствовать и осознать новость. Она повернулась к нему. Дернула плечами, будто отмахиваясь.
- Скрытых передач? Глупость какая-то. Каких скрытых передач?
- Во-первых, Ганночка, это совсем не глупость. Совсем. А во-вторых. Во-вторых, прежде всего, самое важное, ты должна запомнить: об этом нашем разговоре никто не должен знать. Это очень важно. Никто.
Она надменно поджала губы. Нахмурилась:
- Ну, само собой, Андрей. Ты мог бы мне этого и не говорить.
Само собой. Ты мог бы мне этого и не говорить. Золотая девушка. Просто золотая девушка.
Она опять посмотрела ему в переносицу:
- Так что? Что вообще тебе нужно?
- Умница, Ганночка. Умница, что поняла. А нужно мне совсем немного. Во-первых, как я уже говорил, никто не должен знать о нашем разговоре. Это - первое, самое первое. Второе - каждый день, утром и вечером, мы с тобой должны проверять свежую почту. Понимаешь? Проверять, чтобы выяснить, не появилось ли в одной из ячеек нужного нам письма. Нужного! Понимаешь? С незнакомой фамилией! Ты понимаешь?
- Понимаю.
- Объясню, почему я сказал: мы с тобой. Те, кто использует стеллаж, не должны знать или даже просто подозревать, что этот почтовый ящик под наблюдением и что мы с тобой будем его проверять. Значит, всю эту проверку нам нужно делать очень незаметно. Крайне незаметно. Совсем незаметно. Ты поняла?
- Да, конечно.
Кажется, накачивать ее больше не нужно. А вообще - вообще она хорошая девушка.
- Отлично. Значит, по утрам ячейки могу проверять я. Прихожая в это время пуста. А вот дневную почту - другое дело. Как раз все приходят с занятий, толкучка. Ну и, если я начну копаться во всех ячейках, сама понимаешь. Все это увидят.
Ровнин услышал шум шагов. Он успел только переглянуться с Ганной, как дверь открылась и вошла Варвара Аркадьевна.
- Ну что? Обвыкаем? - улыбаясь, спросила комендантша.
- Обвыкаем, Варвара Аркадьевна. Вот уточняем со старостой общежития инвентарный список.
- Я смотрю, ты скоро прямо меня заменишь, - комендантша сняла халат и надела плащ. - Я в учебный корпус. Если кто спросит, я там.
- Хорошо, Варвара Аркадьевна.
Комендантша ушла.
- А что, если я такое письмо увижу? - спросила Ганна. - Что тогда делать?
- Очень важно, что тебе в этот момент делать. Поясню. Когда будут приносить дневную почту, я всегда буду находиться тут же. Или за столом, или в дежурке. Каждый день, ты поняла? Обязательно каждый день.
- Что, и в воскресенье?
- И в воскресенье, даже особенно в воскресенье. Потому что в воскресенье здесь самая толкучка. Поэтому в воскресенье тебе придется проверять и утреннюю почту, чтобы опять на меня не обратили внимания. Ты поняла? В воскресенье и утреннюю? Как, не трудно тебе это будет?
- Не трудно.
Он оценил ее взгляд. Да, его выбор оказался точен. Такая не проговорится. Такая медлительная, с таким взглядом не проговорится.
- Значит, Ганночка, если такое письмо появится и я в это время буду сидеть у входа за столом - ты подойдешь и чуть тронешь телефон. Аппарат на столе. И все. Тронешь телефонный аппарат и можешь заниматься своими делами. В остальном разберусь я.
- Так. А если ты будешь в дежурке?
Она все поняла. И прежде всего поняла разницу между "за столом" и "в дежурке".
- Умница. Значит, если я окажусь в это время в дежурке, подойди к столу и незаметно позвони - коротко, четыре раза. Знаешь, где кнопка?
- Знаю. И все?
- И помни, Ганночка, хорошо помни, проверять ячейки каждый раз надо незаметно. Очень незаметно. Лучше, чтобы в это время никого не было рядом. А если кто-то стоит, делай вид, что ищешь письмо для себя. На всякий случай я дам тебе свой домашний телефон. Возьми бумажку и запиши.
- Хорошо, - она взяла бумажку.
- 72-54-55. Помни, звонить по нему можно только в самом крайнем случае. Ну, допустим, неожиданно принесли почту поздно, когда я уже ушел. Или меня нет, а ты вдруг заметила в ячейке письмо с незнакомой фамилией. Тогда сразу звони мне. Ясно?
- Да.
Ганна сложила и спрятала бумажку с телефоном. Да, с такой девушкой сразу - гора с плеч. Конечно, в любом случае он будет подстраховывать все ее действия.
- Все, Ганночка. Бери инвентарный список.
Теперь каждый его день начинался и кончался одинаково. Он вставал в полшестого, делал зарядку, принимал душ, варил геркулес и крепкий чай и, позавтракав, ехал в общежитие. Дорога занимала полчаса; обычно он входил в прихожую ровно в половине восьмого. Первое, что он делал, - незаметно оглядывал стеллаж. Движение в учебный корпус начиналось в начале девятого; он пережидал его, сидя в дежурке или за столом у входа. Теперь он уже знал в лицо и помнил имя и фамилию каждого проходящего - до последнего человека. Всех девушек, которых было сто двадцать три, и шестнадцать парней. Его тоже теперь все знали. В начале десятого почтальонша, которую звали Лизой, хотя ей было далеко за сорок, приносила первую почту. Лиза, полная, колченогая, с хмурым, неподвижно-недовольным лицом, лишенным всего женского, войдя в прихожую, обычно кивала Ровнину - быстро, наспех, будто стараясь скорей отделаться от ненужной обязанности. Сначала она отдавала ему все газеты, потом шла к стеллажу. Письма Лиза раскладывала умело и ловко. Она вынимала их веером, держа между пальцами, так, чтобы были видны фамилии. Всмотревшись, поднимала руки и точными скупыми движениями сверху вниз распределяла конверты по ячейкам.
Когда Лиза уходила, Ровнин по ее движениям уже примерно знал, сколько и в какие ячейки пришло писем. Он подходил к стеллажу и просматривал все, что поступило; постепенно он научился проверять ячейки за десять пятнадцать секунд. Там, где лежали одно - два письма, хватало взгляда; там же, где писем было больше, - легкого движения руки.
Потом наступала протяженность - протяженность дня, который надо было чем-то заполнить. До начала четвертого, появления почтальонши и конца занятий, общежитие оставалось почти пустым, и он должен был найти себе какую-то работу или занятие, желательно - находясь при этом недалеко от входа. В первые дни работа еще была - Ровнин вычистил, замазал и заштукатурил все щели, вставил стекла, навел полный инвентарный порядок в кладовках, переписал все до одного списки. Все это было сделано довольно скоро; потом уже ему оставалось находить и придумывать занятия самому. Обычно он просто сидел за столом или в дежурке, выслушивая новости от тети Поли, тети Вали или комендантши. Все эти новости он давно уже изучил; он знал все о дочери и внуках тети Поли; знал об одинокой жизни тети Вали, знал, что главная забота и смысл жизни Варвары Аркадьевны - удержать собственного мужа, который хочет ее бросить и которого она любит. С комендантшей ему приходилось говорить особенно часто: она считала Ровнина человеком, хорошо знающим жизнь, и уже несколько раз спрашивала совета, как ей быть с мужем. Если же никого не было, то после первой почты Ровнин просто сидел один и просматривал газеты.