Вирхов вплотную приблизился к выгоревшей стене. От портрета, с таким тщанием исполненного Романом Закряжным, практически не осталось ничего, сильно пострадал и драгоценный паркет. Характер распространения огня, по его мнению, совпадавшему с мнением брандмайора, соответствовал умышленному поджогу - скорее всего, злоумышленница плеснула керосином на портрет, а остатки жидкости вылила на пол, потом подожгла с помощью спичек. Следы керосина фигурировали и в других делах о поджогах: в Воспитательном доме, в помещениях Дамского кружка… Кто должен был стать жертвой поджигателя: Закряжный с его портретами или, упаси Бог, Мария Федоровна, Вирхов все еще не знал.
Внимательно осмотрел Карл Иванович и камин - тот, судя по всему, давно не топился, в зеве его просматривалось несколько аккуратно сложенных поленьев. Решетка была на ощупь холодна. Однако, проведя рукой по верхнему металлическому пруту, следователь с изумлением увидел, что на руке его осталась полоска жирной сажи. При обследовании мраморного обрамления камина Карл Иванович опять воспользовался лупой и обнаружил на белой его поверхности странные темные пятна - они были разной формы, но по охватившему его волнению следователь понял, что они как-то связаны с возгоранием зала. Чуть отстранившись и стремясь поймать в оке линзы совокупность всех пятнышек, Карл Иванович похолодел - не складываются ли они в знакомые ему очертания женской босой ноги? Он попросил своего помощника со всей тщательностью обвести мелом общее очертание пятен на каминной доске, а затем перенести его на бумагу. Сам же, низко склонившись и медленно продвигаясь вперед, начал всматриваться в каждую пядь под ногами… И тщание его было вознаграждено - чуть сбоку от камина он увидел полуобгоревшую бумажку. Вот оно, вещественное доказательство, которое поможет ему выйти на след преступницы!
Из своего портфеля, стоявшего рядом с пыхтящим над таинственными пятнами помощником, Вирхов извлек необходимые ему предметы. Взяв в одну руку стекло, а в другую кусок картона, следователь начал равномерно помахивать картоном в воздухе. От легкого движения воздуха обуглившаяся бумага поднялась и вновь опустилась на быстро подсунутое под нее стекло. Осторожно расправив ее пинцетом, следователь положил сверху второе стекло. На черном фоне стали видны белесоватые штрихи букв. Да, будет для эксперта работенка!
- Все колдуешь, Карл Иваныч? - раздался над ним басок прокурора.
- Бог даст, фотографическая пластинка больше нас прочтет… - Обернувшись, Вирхов поймал восхищенный взгляд затаившего дыхание помощника, и другой, умный, понимающий, - прокурора.
По распоряжению прокурора два эксперта, один из них фотограф, отделились от хлопотавшей у обгоревшего портрета, вернее, его останков, группы специалистов и, бережно взяв у Вирхова важное вещественное доказательство, отправились в лабораторию.
Вирхов с помощником тоже устремились на Литейный, предстояло допросить Романа Закряжного.
Когда вызванный из дому Вирхов прибыл к Аничкову дворцу, первый, кого он встретил, был художник. В расстегнутом пальто, без шляпы, с длинным нелепым шарфом, обмотанным вокруг жилистой шеи, он метался как безумный вдоль полицейской заградительной цепи, бросался в толпу зевак, пугая вопросами: не видел ли кто из них подозрительных людей, похожих на Петра Великого? Конец безобразному поведению портретиста положил сам Вирхов. Он велел городовому доставить беснующегося гения на Литейный и поместить его в комнату для задержанных, да чтоб глаз с него не спускали.
Вирхову казалось очень подозрительным, что Закряжный крутился именно здесь, на Невском, а не в других местах, где тоже хранились портреты его кисти. Крутился здесь накануне и Багулин…
Дежурный курьер, которого Вирхов попросил доставить задержанного, со смущением признался следователю, что Роман не один.
- Как не один? - изумился Вирхов. - А с кем же он?
- Понимаете, Карл Иваныч, он устроил городовому дикую истерику, прямо на Невском. Кричал, что надо арестовывать не его, а нищего Ваньку Попова, что сидит с ребеночком у ограды Екатерининского сада. Этот нищий, по словам Закряжного, бесценный свидетель - он видел, что незадолго до пожара мимо проходил оживший император вместе с арапчонком! Господин Закряжный так кричал и бесновался, так упирался и не желал идти, что городовой препроводил сюда и полуслепого оборванца.
Потрясенный Карл Иванович вздохнул, велел привести Закряжного да доставить горячий чай для себя и кандидата, которого усадил писать протокол.
Роман Закряжный, едва появившись в дверях, перекрестился.
- Господин Вирхов, я решил уйти в монастырь. Буду писать святые лики. Они не горят. А Петр Великий - Антихрист.
- Ступайте сюда, господин Закряжный, - сурово велел Вирхов, - и садитесь. В монастырь уйти всегда успеете. Да и заслужить надо право писать лики святые. Послушание пройти, душу очистить от скверны лжесвидетельствования и кровопролития.
- О чем это вы, Карл Иваныч? - смиренно спросил Роман.
- О Дмитрии Донском, - следователь обратился к своему любимому методу "буря и натиск".
- Да, да, Карл Иваныч, в память об убиенной Аглае буду писать образы святого благоверного князя Дмитрия Донского, освободителя Руси от злого ига татарского.
- Может быть, и будете, - загадочно сказал Вирхов, вглядываясь в неподвижное костистое лицо могучего художника. - А пока объясните мне, откуда вы узнали, что вечером будет подожжен портрет в Аничковом дворце?
- Я этого не знал. - Роман Мстиславович несколько раз моргнул, сгоняя слезу, набежавшую на глаза. - Более того, я был уверен, что ему ничто не угрожает.
- На чем зижделась ваша уверенность? - без паузы насел Вирхов.
- Во-первых, дворец хорошо охраняется. А во-вторых, я уже заплатил Модесту.
- Как это заплатил? - вскочил Вирхов. - За что?
- За то, чтобы он не поджигал более моих полотен, - сник художник, - как на духу говорю вам, Карл Иваныч. Думал я, что это его рук дело, чтоб, значит, заставить меня застраховать полотна. Вот и застраховал. Правда, денег у меня было немного, только на портрет в Аничковом и хватило.
- Вы изобличаете себя, милостивый государь! - в сердцах хлопнул ладонью по столу багровый Вирхов. - И сами не замечаете, что это делаете! Да после того, как вы застраховали этот портрет, вы же и заинтересованы в том, чтобы в случае его гибели получить кругленькую сумму! Модест здесь ни при чем! Или вы решили поделить полученный преступным путем доход? Как вы могли застраховать не принадлежащий вам портрет?
- Портрет еще был мой, денег я за него еще не получал. - Роман Закряжный закрыл руками лицо и неожиданно зарыдал.
Вирхов сел и с любопытством с минуту наблюдал за художником. Затем сделал знак кандидату, чтобы тот принес стакан воды.
- А зачем вы кричали о призраке Петра Первого? Вы намекали, что в Аничков дворец проник мистер Стрейсноу? - неожиданно спросил Вирхов, когда рыдания художника стали стихать.
- Стрейсноу? Может быть, - бессмысленно пролепетал портретист, - он-то и есть Антихрист… Он умеет человеческий облик принимать, а умеет и сквозь стены проникать, уничтожать свои изображения…
- Антихрист все-таки князь Тьмы, - сказал миролюбиво Вирхов, - а вы его, батенька, без венца, без короны повадились изображать. Может, тем и прогневили?
Художник неуверенно произнес:
- Но и другие портреты Петра писались без короны, и ничего, не загораются…
- Так-так, - постучал Вирхов согнутыми пальцами по столу, с интересом рассматривая Закряжного, - а где же скрывает мистер Стрейсноу своего арапчонка?
- Ума не приложу, Карл Иваныч, - прошептал обескураженный художник. - Может быть, Модест знает, я просил его следить за англичанином. Может быть, в английском посольстве? Или в представительстве иранского шаха?
- Да-да, - подхватил Вирхов, - вы еще Эфиопию вспомните! А может быть, это женщина-негритянка по профессии врач?
Хлопающий глазами портретист с опозданием ахнул.
- Ах, господин Вирхов! Тогда-то ее легко найти - разве много в столице людей с таким редчайшим сочетанием признаков!
- Думаю, нет ни одного. - Голос Вирхова стал ласковым и вкрадчивым. - А вы как думаете?
- Я верю в ваше мастерство, господин следователь! - воскликнул взбодрившийся художник, глаза его загорелись огнем.
- А я верю в вашу беспримерную лживость! - рявкнул Вирхов. - Ишь, как вы обрадовались, услышав о женщине-негритянке-враче! Да тут-то и попались на крючок! Ведь эта самая женщина то же самое что и святой благоверный князь Дмитрий Донской!
- Как это одно и то же? - качнулся, как от удара, Закряжный, острый кадык на его жилистой шее судорожно двигался туда-сюда.
- А так! - ликующе воскликнул Вирхов. - Вы мне басни свои плетете, а толком и соврать-то не можете. Какой образ Дмитрия Донского? Князь-то этот не святой!
- Не святой? - хрипло переспросил портретист. - Освободитель земли Русской от ига татарского?
- Он самый! - продолжал наступать Вирхов. - Не святой и не благоверный! Православной церковью не канонизирован!
Закряжный смотрел за Вирхова стеклянным взором.
- Значит, не писать мне святого лика княжеского, - выдохнул он и осел, как лопнувший мячик.
- Не писать, голубчик, не писать, - удовлетворенно потер ладони Вирхов, - не скроетесь от правосудия в монастыре. Кровь убиенной Аглаи вопиет!
- Да-да, вопиет, - подтвердил художник. - За что только смерть приняла бедняжка от моей бараньей кости?
- Вот мы и вернулись к нашим баранам, - уловив случайный каламбур, заключил Вирхов. - К тому, что вы говорили о покрове или пелене, на которой убиенная вышивала имя Дмитрия Донского. Врали, значит, следствию, вводили в заблуждение. Надеялись на легковерность Вирхова. Все учли, даже его немецкое происхождение.
- Чье немецкое происхождение? - спросил дрожащий портретист.
- Мое! Мое! - завопил Вирхов.
- А разве вы немец, господин Вирхов? - побледнел Закряжный.
- Хватит ваньку ломать! - зашипел обессилевший следователь. - Довольно изображать из себя идиота! Отвечайте не увиливая: зачем вы приплели к убийству Аглаи Фоминой Дмитрия Донского?
- Я? Приплел? - залепетал совершенно сбитый с толку художник. - Нет, господин Вирхов! Богом клянусь! Холст, который я видел у убитой, был украшен золотыми буквами!
- Прекрасно, - прервал его Вирхов. - Вот вам лист бумаги и карандаш. Немедленно воспроизведите надпись.
Следователь подвинул художнику бумагу и карандаш и замолчал.
После раздумья художник сказал:
- Буквы были большие, на листе не уместятся.
- Вы уж уместите, голубчик, постарайтесь, - язвительно попросил Вирхов, - да примерный масштаб уменьшения покажите снизу.
Художник нетвердой рукой начал набрасывать буквы. Затем остановился, задумался и наконец протянул лист бумаги Вирхову.
Тот воззрился на надпись - в ней было всего пять букв: ДОНСК.
- Так-так, - сурово свел плоские брови Вирхов, - опять хитрите. Увиливаете. С чего вы взяли, что эти буквы обозначают Дмитрия Донского?
Художник сидел, опустив голову.
- Во всем виновато мое воображение! - вздохнул он. - Такая уж догадка вспыхнула у меня в уме. А что я еще мог подумать? Там еще и крест был сверху вышит…
- Так пусть ваше воображение подключится и теперь - если не для храма вышивала Аглая пелену, то для чего, для кого?
Художник с минуту безмолвствовал, Вирхов ждал.
- Я боюсь идти домой, я боюсь выходить на улицу, - простонал Закряжный, - я боюсь, что не переживу надругательства над моим творчеством!
- Хорошо, голубчик, этому горю мы поможем, - пообещал Вирхов, - сидите здесь, никто вас не гонит. Ужином вас накормим, постелью обеспечим.
Когда художника увели, Карл Иванович позволил себе на пять минут расслабиться. Он встал из-за стола и, воспользовавшись тем, что кандидат улизнул, сделал несколько приседаний, вытягивая руки перед собой, согнул их в локтях, сделал несколько круговых движений, разминая затекшие плечевые суставы. Потом выпил стакан чаю и с нежностью посмотрел на жестяную баночку, которая каталась в ящике его стола, - это было сгущенное молоко "Нестле", которое рекомендовала ему Полина Тихоновна. И как она угадала, что Вирхов тайный сладкоежка?
Карл Иванович нажал кнопку электрического звонка и попросил появившегося дежурного курьера привести Ваньку Попова.
- Ну что, Павел Миронович, - дружески посмотрел он на осунувшееся лицо вернувшегося кандидата, - готовь бумаги, еще писанина будет. Иван Попов, сын Михайлов, родился в Тверской, из мещан.
Босяк появился на пороге без смущения - с явно выраженным неудовольствием.
- Подтверждаешь ли ты, Ванька, что видел ожившего Петра Великого с арапчонком? - после необходимых формальностей спросил устало Вирхов, не приглашая оборванца сесть.
Живописные грязные лохмотья Ваньки, наверное, кишели вшами, спутанные остатки волос торчали вкривь и вкось, черная повязка закрывала правый глаз. Из-за пазухи арестованного торчало что-то продолговатое, завернутое в грязную тряпицу.
- Нет у вас уважения к простому человеку православному, - расплылся в наглой улыбке Иван. - А каждый человек - Божье творение и тайна. Он, как писал Достоевский, всечеловек.
- Хватит балаболить, - прервал его Вирхов, - отвечай на вопрос. Достоевским он меня поучает.
- А Федор Михайлович-то был прав, надо, надо всем вам, прислужникам убийц и невольным кровопивцам, идти на Сенную площадь да землю целовать.
- Смотри, Ванька, - пригрозил Вирхов, - сейчас в желтый дом отправлю, там быстро на тебя смирительную рубашку наденут да цепями к койке прикуют.
- Не пугайте меня! Не пугайте! - нагло ответил оборванец. - Пострадать за правду-матушку не боюсь! И Христос за истину пострадал!
- Распятия добиваешься? - Вирхов угрожающе сдвинул брови. - Смотри, доиграешься. Отвечай на вопрос. Видел или нет призраков?
- Видел, видел, - радостно откликнулся Ванька. - Разгуливают по столице Российской, не дают дремать на пуховиках преступникам.
- Куда призраки направлялись?
- Да кто ж их знает? Длинный император, согнувшись и надвинув на лоб шляпу, к Александринке побрел, а арапчонок за ним устремился… Крался по кустам, как тать в нощи…
- Скройся с глаз моих, Ванька, - сказал Вирхов, - да смотри, чтоб более на Невском я тебя не видел.
Бродягу выпроводили. Вирхов нажал кнопку электрического звонка - на пороге возник дежурный курьер.
- Полюбопытствуй, голубчик, - сказал мягко Вирхов, - не готова ли экспертиза по той бумажке, что найдена в Аничковом?
- Готова, господин Вирхов, - вытянулся курьер, - уже докладывали, да вы заняты были, не хотел мешать дознанию.
- Хорошо, доставь результаты сюда. Я хочу взглянуть.
Не прошло и пяти минут, как Карл Иванович держал в руках снимки, сделанные в фотолаборатории. Судя по ним, возле камина в Аничковом валялась записка следующего содержания: "Клавка, чертова кукла, беги на Обводный к полудню к своему Адриану".
Глава 17
- Мама! Мамочка! - закричала, влетая в столовую, младшая дочь профессора. - В городе опять пожар!
В комнате кроме Елизаветы Викентьевны находились Брунгильда и доктор Коровкин.
- Что? - Брунгильда вскочила. - Пожар? Где?
Клим Кириллович растерянно глядел на Муру. Елизавета Викентьевна покачала головой.
- Погоди, Мурочка, не кричи. Садись за стол, мы чаевничаем. Расскажешь все по порядку. Но сначала поешь.
Мура повиновалась. Усевшись рядом с Климом Кирилловичем, она обвела глазами стол: ломтики ветчины, телятины, домашнего сыра выглядели так аппетитно. В окружении тарелочек с печеньями, вареньями, лимоном красовался и графинчик с красным бордоским вином - не пьянящим, душистым "Шато-Лярозом" потчевали Клима Кирилловича, как догадалась Мура, хотя хрустальные рюмочки с напитком густого рубинового цвета стояли и перед матерью, и перед усевшейся на свое место сестрой.
- А вот теперь рассказывай, - сказала Елизавета Викентьевна, когда увидела, что голодный блеск в глазах Муры пропал. - Неужели в Публичной библиотеке произошло возгорание?
- Нет, мамочка, все гораздо хуже, - Мура отвела глаза от тарелки с сыром, - пожар произошел в Аничковом дворце.
- Как в Аничковом дворце? - воскликнула Брунгильда. - Не пострадал ли Дмитрий Андреевич?
- Если кто и мог пострадать, так это Екатерина Борисовна, - доктор слегка покраснел.
Мура выдержала театральную паузу и, поймав взгляд доктора, глядевшего на нее с опаской, с наслаждением произнесла:
- Милая Катенька, Клим Кириллович, не пострадала. Она в это время развлекалась с господином Холомковым.
- Не может быть, - неуверенно произнес доктор: он начинал подозревать, что Мура специально выдумывает неприятные колкости о Кате. - Впрочем, все равно. - Морщинка, обозначившаяся было между его бровей, разгладилась. - Вы думаете, пострадал портрет, писанный Романом Мстиславовичем?
- Я не только так думаю, но и собственными глазами видела, как господин Закряжный, обезумевший, бегал по Невскому, вызывал пожарных, кричал, что гибнет его шедевр!
О еде Мура забыла, ее снова охватило возбуждение.
- Прямо напасть какая-то, - вздохнула Елизавета Викентьевна. - Один за другим, один за другим - так и горят его несчастные полотна.
- А зрелище было эффектное! - Мура положила себе на тарелку кусочек сыру и теперь намазывала маслом хлеб. - Я залюбовалась на то, как действуют пожарные. И полиция быстро прибыла и оцепила дворец. А как вы оказались здесь, милый Клим Кириллович? - Любопытство не давало Муре покоя. - Мы же с вами сегодня виделись.
- Когда Брунгильда вернулась из консерватории, выяснилось, что Ипполит не может сегодня ее сопровождать: у него назначена срочная встреча, - пояснила Елизавета Викентьевна, - мы и позвонили Климу Кирилловичу. Он был так любезен, что согласился поехать в гостиницу к мистеру Стрейсноу. Но сэр Чарльз не позволил доктору взглянуть на его рану и, как я поняла, рассердился.
- Вообще он был очень странный. - На нежном личике Брунгильды появилось недоуменное выражение: чувствовалось, что история с баронетом серьезно беспокоит ее. - У меня такое ощущение, что он хотел выйти на улицу, но мы ему помешали, и он занервничал. Он безостановочно ходил по номеру и время от времени морщился, будто от боли.
- Ничего удивительного, наверное, его беспокоила рана. - Доктор перехватил брошенный на него тревожный взгляд голубых глаз красавицы. - А вот ярость, вспыхнувшая у него во взоре, когда я попросил посмотреть его перстень…
- А зачем вы хотели его посмотреть? - прервала доктора Мура, расправившаяся с сыром и подвинувшая к себе тарелку с биточками, принесенную для нее Глашей.
- Разве я вам не рассказывал?! - воскликнул Клим Кириллович. - Княгиня Татищева уверяла меня, что мистер Стрейсноу может оказаться внебрачным ребенком императора Петра, усыновленным Стрешневым. Тем самым, который был влюблен в Евдокию Лопухину и отправлен в Англию. Если это так, то у баронета должен быть перстень с сердоликом, а под камнем - портрет Евдокии.
- Она думает, что фамилия Стрейсноу - англизированный вариант Стрешнёва! - воскликнула Елизавета Викентьевна.