- Иногда у меня появляется ощущение, что люди как-то неправильно представляют себе нашу работу.
- Но ведь это была не работа, - дружелюбно возразил Лейдиг. - А сейчас у тебя начинается выходной.
Когда они вернулись в свой кабинет, их встретил Штерн. Щеки его горели.
- Кто это посмел? - Он гневно помахал листком формата А-4. - Если кто-либо из коллег вздумал над нами посмеяться, я им покажу! Я пойду в комиссию по кадрам!
- Не нужно. - Лейдиг спокойно забрал листок из его руки. - Это был я.
- Ты не мог этого сделать! - отчаянно воскликнул Штерн. - Иначе между нами все кончено!
Такая перспектива нового витка конфликта всколыхнула в душе Тойера не только неудовольствие. Хотя сейчас он как раз боролся за противоположное, за то, чтобы сохранить реноме хорошего сыщика, но поистине душещипательная финальная картина: они с Хафнером, уволенные из криминальной полиции, пьют вермут на скамейке в парке, а вокруг их немытых, всклокоченных голов порхают голуби, - тоже не казалась ему такой уж отталкивающей.
Он выхватил у Лейдига листок, ставший поводом для бурного негодования, и прочел вслух:
- "Криминальная полиция Гейдельберга, криминальная инспекция номер два - расследование тяжких умышленных преступлений. Всем жителям района Хандшусгейм. Дорогие сограждане, нам нужна ваша помощь при расследовании особенно неприятного случая, который грозит лишить многих из вас чувства безопасности и порядка. За последние недели в городском лесу Хандшусгейма были жестоко убиты две овчарки. Злоумышленник или злоумышленники пока что не оставили достаточных следов. Может, вам довелось заметить людей, которые выманивают чужих собак? Или вам известны люди, бросающиеся в глаза своей откровенной ненавистью к собакам? Не замечали ли вы, гуляя по лесу или в парке, что-либо подозрительное? Любые мелочи, которые, возможно, покажутся вам незначительными, могут помочь нам раскрыть одно из самых отвратительных преступлений, на какое способны люди. Ведь вы не хотите, чтобы ваш преданный четвероногий друг погиб жестокой и бессмысленной смертью? Просьба присылать сообщения в письменном виде в ваш ближайший полицейский участок. Криминальная полиция Гейдельберга всегда стоит на страже вашего покоя!"
Тойер гордо окинул взглядом составленные в круг столы:
- Вот и прекрасно. Так мы и сделаем. Бросим эти листки во все почтовые ящики Хандшусгейма.
- "В письменном виде!" - простонал Штерн. - Да нам никто не напишет. И ведь каждый знает кого-либо, кто ненавидит собак! Но нам помогать никто не захочет! Так что все бесполезно.
- Даже если это так, - терпеливо возразил Лейдиг, - мы хотя бы выиграем время.
- Лично я не нахожу здесь ничего смешного, - возмутился Хафнер. - Когда-то у меня была собака. И я сейчас хочу завести одну. А то и двух.
- На случай, если одну убьют? - ехидно поинтересовался Лейдиг.
- С убийцей нужно сделать то же самое, что он делает с собаками, - продолжал бушевать Хафнер. - Око за око, вот мое мнение. И другого у меня нет.
- То же самое? - вмешался Тойер. - Значит, застрелить? Ты говоришь глупости, Хафнер! И от тебя несет спиртным! - Он рассмеялся. - Слушайте, парни, так дело не пойдет. Мы не можем орать и митинговать, как пенсионеры.
- Если мы займемся вот этим, - мрачно сказал Штерн и показал на каракули Лейдига, - и ничего не выясним насчет утопленника, тогда нам нечего делать в полиции.
Пристыженный Хафнер оправдывался:
- Да я готов рискнуть чем угодно. Ради себя самого и нашей группы. Но только знайте - я не пьяница.
- Конечно, нет, - успокоил его Тойер, - я тебя с кем-то перепутал.
Он взялся за бумаги, собранные по делу утопленника. На него глядело лицо покойного. Он долго в него всматривался. Что можно узнать по лицу мертвеца? Седые волосы лежали, словно приклеенные ко лбу; вероятно, не обошлось без стараний патологоанатомов. Даже трогательно - выпотрошили его, как ловцы крабов свою добычу, но перед тем, как сделать снимок, привели в порядок его прическу. Густые темные брови; полуоткрытые глаза глядят пристально и чуточку мрачно, словно повидали слишком много на своем веку. Впрочем, все это чушь, придуманная детективами. Узкий рот, казалось, растянут в улыбке, но если прикрыть ладонью приподнятый левый уголок рта, лицо кажется мрачным, угрюмым, оскорбленным собственной смертью. Что вполне понятно. Тойер ощутил озноб и взялся за другие бумаги.
Наконец, он отложил материалы в сторону.
- Итак, я сейчас попробую обобщить все, что увидел. На трупе обнаружены небольшие кровоподтеки в области груди и живота. Они говорят о применении силы. Человек утонул, быстро потеряв сознание в холодной воде; никаких наркотиков или алкоголя в крови не обнаружено. Общее состояние тела без отклонений. Под ногтями обнаружены коричневые волокна ткани, что говорит о судорогах. Перед смертью он съел что-то черствое, вероятно, бутерброд с сыром. Короче, на основании всех данных я уверен, что перед нами не несчастный случай. Кто станет перед самоубийством есть бутерброд с сыром? Да и в зимнем пальто не бросаются по доброй воле в воду. И разве трезвый упадет через перила моста? Дело ясное: перед нами убийство. - Он поднял голову и окинул взглядом свою группу. - Как это ни смешно, но у нас настоящее дело. Хафнер оказался прав.
Раздался шумный, удовлетворенный вздох. Он напомнил Тойеру о давно исчезнувших кружках, в которые собирали милостыню слепые инвалиды войны. В них так же шуршали никелевые монетки.
- Мы сделаем так, как предложил Штерн, и отправимся в Старый город с фотографией умершего. Допустим, что идея с ключом вполне имеет смысл, и покойный жил где-то там. Да, кстати! - Тойер взглянул на Лейдига с радостной детской улыбкой. - Вы уже видели снимок?
Лейдиг покачал головой, ведь копии материалов делал Хафнер.
- Но, возможно, вы все-таки его знаете! - настаивал Тойер. - Ведь вы живете в Старом городе.
- Живу? Да разве это жизнь? - вырвалось у Лейдига.
Его шеф пробормотал только "Ну-ну!" и подтолкнул к нему снимок:
- Вы все-таки взгляните.
Лейдиг посмотрел и вздрогнул так сильно, что остальные испугались.
- Это же Вилли!
3
Музыка затихла и больше не звучит в его голове. Черные пятна плывут на зловещем красном фоне, бесшумно плывут. Он открывает глаза, чтобы избавиться от этого видения.
Ночной переезд прошел жестко, но не в этом проблема. Единственный отрезок поездки, неприятный для него, начинается сейчас. Ему предстоит провести неизвестно сколько времени между двойными стенками каюты, свернувшись, будто зародыш. Вся ответственность лежит на незнакомом типе, а он лишен всякой свободы, будто охромевшая лошадь в боксе.
Он слышит слова голландского таможенника:
- Славная лодка, да только зря вы отправились в плаванье нынче ночью…
- Вот и я так сказал… - (Идиот!) - …сам себе. Что ж, в другой раз буду умней.
- Так вы хотите плыть вверх по Рейну?
- Да, отпуск у меня, на реке, вроде бы, ничего…
- Бар у вас хорошо упакован, ничего не скажешь.
Он дал лоцману концентрированную дозу средства от похмелья, а сам принял кодеин, чтобы предотвратить возможный приступ кашля. Как долго это еще протянется? От кодеина кружится голова. Двинутся ли они дальше, или наркотик успеет добраться до его сознания? Он терпеть не может наркотики.
Но все хорошо, и они уже плывут. Он слышит шум винтов, слышит шипенье за кормой. Придется подумать о другом варианте прохождения таможни, этот для него неприемлем. Он бьет кулаком в стенку, колотит ногами, кричит:
- Открывай, идиот! - В нем бушует ярость.
- Все уже о'кей. Мы прошли, не волнуйтесь.
До него доходит: этот муравей пытается его успокоить. Его!
Молчание после возгласа Лейдига длилось недолго, лишь одну сотую секунды, столько теряют на склоне лыжники, соревнующиеся в скоростном спуске, когда по ошибке оттопыривают большой палец. Но во времени все-таки образовалась дыра, куда ускользнула вся нелепая внутренняя жизнь Тойера. Он смог лишь внятно спросить:
- Кто такой Вилли?
Лейдиг еще раз посмотрел на снимок и покачал головой:
- Вилли это… Вилли - это Вилли. С такими типами в Старом городе сталкиваешься постоянно, хочешь того или нет, особенно если никуда оттуда не выходишь. Ты видишь их в лавках, в кабачках. Рано или поздно ты слышишь, как другие называют его Вилли. Я никогда с ним не разговаривал… Кого там только нет: прежде была горбатая цветочница, якобы игравшая в гольф за университет. Сумасшедшие со своими фантазиями и секретами, которые известны половине Главной улицы. Они кричали, что во всем виноваты шпионы. Среди них был и Вилли, точней, целая армия таких Вилли. А еще - неудачники-студенты, вечно корпевшие над дипломом, и…
- Так ты заходишь в пивные? - спросил Хафнер, словно озаренный теплыми лучами.
- Естественно. - Лейдиг даже обиделся. - Почему бы и нет?
- Я вижу тебя каждый день уже три с лишним месяца и никогда бы не подумал, что ты бываешь в пивных. - Хафнер смотрел на Лейдига почти влюбленно.
- Тут каждый знает, что я живу вместе со своей фрау мамочкой, поэтому я иногда ухожу из дома, чтобы побыть в одиночестве. В пивных ведь можно заказывать не только спиртное, но и минералку или кофе. Тебе это, конечно, не приходило в голову, - высокомерно пояснил Лейдиг. - А работаем мы вместе два месяца, хотя кое-кому такой срок может показаться и более долгим.
Этого объяснения оказалось достаточно. Даже Хафнер, почитавший всех матерей как богинь, вынес по поводу матери Лейдига приговор: "это нечто ужасное". Растерявшись, он слишком сильно ударил своего коллегу по напряженному плечу.
- Значит, больше вам ничего о нем не известно? - Тойер снова стал нормальным и даже вспомнил о своей придуманной стране, где живут только медведи. (Он переносился туда мыслями всякий раз, когда его одолевала тоска.) Мишки выпускали там газету, в которой были лишь крупные буквы, да картинки лосося и ульев. - Так вы больше ничего о нем не знаете? - повторил он.
Лейдиг взглянул на него почти с отчаяньем.
- Вы уже ответили, да я прослушал, - вздохнул Тойер. - Повторите для меня еще раз. Извините.
Его подчиненный попытался говорить ровным тоном, но было заметно, что он нервничает.
- Да, как я уже говорил… Я часто захожу в "Круассан", что на Хоймаркт. Вероятно, там я его и видел. Когда в начале Главной улицы еще стоял магазинчик Нанца. Возможно, это было и там. Не знаю. Таких людей встречаешь повсюду и нигде конкретно. Вот вы, шеф, когда вы в первый раз услышали про Гельмута Коля? Не помните? Ну и я тоже не помню.
- Обманщик, жулик, жирный мешок с дерьмом! - Хафнер неожиданно сошел с катушек. В его районе Пфаффенгрунд всегда голосовали за социалистов или за республиканцев и никогда не голосовали за "Черных" .
Тойер невольно рассмеялся.
Путаница трамвайных проводов висела в сыром воздухе, словно узловатая штриховка. Маленькая Бабетта уже не всхлипывала, но в школу шла понуро. Ильдирим смотрела ей вслед из окна, и ее маленькая подружка казалась ей раскрашенной от руки фигуркой из черно-белого фильма.
На фоне одиночества девочки она подумала и о себе. После того как лучшая подруга вышла замуж и переехала с мужем в Гамбург, Ильдирим иногда готова была разговаривать с порхавшими в доме мотыльками. Одноклассники рассеялись по всем частям страны, а с теми немногими, которые еще оставались, она давно уже не поддерживала отношений, увлеченная амбициозным стремлением сделать карьеру. Так что у нее осталась парочка школьных подруг, да и те уже давно обретались в надежной семейной гавани. И никаких интересных мужчин поблизости.
Ильдирим жила на Берггеймерштрассе, почти на уровне улицы Черныринг, всего в километре, если мерить по прямой, от Старого города, но вместе с тем на другой планете. Этот участок улицы застроили домами, а район Берггейм бесстыдно назвали "новым центром Гейдельберга". Но это был уже другой город, что-то вроде Мангейма. Знала ли она вообще другие города? За окном мчались автомобили, ведь, если выжимать полный газ, можно сразу проскакивать несколько светофоров и быстрей выехать на автостраду, к чему, как известно, стремится каждый водитель.
Она снова опустила гардину и взглянула на часы. Ей пора идти.
Ильдирим решила, что в джинсовой куртке сейчас слишком холодно. Потом все-таки надела ее. Сумка была собрана, как всегда, еще накануне вечером.
На лестнице не горел свет. Нижняя половина стен была покрашена зеленой латексной краской; при сумрачном свете дождливого дня она казалась почти черной. Дом был построен в тридцатые годы и после этого непрерывно эксплуатировался, и стоял он не среди гейдельбергских красот, а почти на выезде из невзрачного Берггейма, с видом на вокзал, а не на замок. В нем всегда воняло, а чем - Ильдирим даже думать не хотелось.
Внизу ей встретилась фрау Шёнтелер.
- Моя Бабет ток што вышла из дома, я видела, - проскрипела она. - Снова у вас торчала. Так не пойдет. Я ее мать. Нечего ее приваживать.
Ильдирим кивнула, покрепче сжала сумочку и попыталась проскользнуть мимо пьяницы.
- Нечего приваживать ее, ясно? - повторила женщина. - Ишь, фифа какая, вырядилась!
- Вы лучше почаще вспоминайте о своей дочери и заботьтесь о ней, а не оскорбляйте людей, которые желают ей добра! - огрызнулась Ильдирим.
- Я инвалид! - визжала мамаша. - У меня давление и сердце. Такие, как вы, виноваты, что я получаю жалкую пенсию. Погодите, скоро я позвоню в полицию!
- Вот и хорошо, - спокойно заявила Ильдирим. - С полицией хотя бы можно поговорить нормально.
За широкой фигурой соседки через открытую дверь она увидела почти все ее скудное хозяйство, и прежде всего бутылку из-под коньяка и рюмку на пластиковом столе. Жилище прямо-таки образцовое для дешевого магазина распродаж "Рудис рестерампе". Кое-кто в доме предполагал, что Шёнтелер принимала мужчин с коммерческими целями, но Ильдирим не верилось, что толстая, рыхлая, вечно жалующаяся на свои хвори женщина, получавшая пенсию по инвалидности, могла кого-то завлечь. Хотя в глубине души подозревала, что так оно и есть.
Энергично отодвинув в сторону ворчавшую соседку, она вышла на улицу. Дверь подъезда закрыла за собой лишь после того, как посмотрела в обе стороны. Привычка, вызывавшая в ней досаду. Она появилась после того, как в прошлом году бритоголовые положили на рельсы турецкого парнишку. Но все же Ильдирим ходила всюду пешком, у нее не было даже велосипеда.
Тут, вне дома, она должна всегда быть в форме. Ее тело должно быть жилистым, сильным, чтобы рассекать им чужой воздух. Машинально она сунула в рот антиникотиновую жвачку. На службе больше нельзя курить, к тому же чистое безумие курить, если у тебя астма. Каблучки цокали по асфальту. Она знала, что мужчины смотрели ей вслед, но она была вне дома, и вокруг был лед.
Она свернула направо и прошла мимо своего фитнес-центра, расположившегося в панельном доме наподобие гедеэровского, прямо за ним находилась городская библиотека, а дальше тянулись здания суда, хотя каждый день она надеялась, что они испарились, исчезли.
Спортивный тренер из Гонконга, один из тех людей, которые когда-нибудь оглохнут от собственного голоса, восторженно проревел, высунувшись из окна:
- Ну, турка чокнутая, сколько человек отправила сегодня за решетку?
Она показала ему средний палец.
Ее голова наполнилась вибрирующим звуком, напоминавшим скрипку. Это случалось все чаще. Ей снова вспомнился высокопарный начальник полиции. Может, она совершила промах? Первый труп в ее карьере, а она ничего не предприняла. Лучше бы ей досталось дело о собаках.
Городская библиотека приветствовала ее теплым светом, льющимся сквозь большие окна. С каким удовольствием она зашла бы туда и почитала что-нибудь, на худой конец даже специальную литературу. Но здания суда стояли на месте и никуда не исчезли. Облицованные бетонные кубики, выстроенные в ряд, рядом финансовое ведомство. Здесь всякий житель Гейдельберга мог развестись, обанкротиться и попасть за решетку, не замочив ног. В принципе, Ильдирим нравилась ее работа, но не эти здания и не всякая чушь, которой приходилось ежедневно заниматься.
- Доброе утро, фрау доктор. - Привратник поклонился ей с преувеличенной вежливостью.
- Доброе утро, господин Гартман, - ответила Ильдирим. - Только я пока еще не доктор.
- Для меня вы все доктора, - последовал подобострастный ответ. - Даже вы.
Связь номер один, звонок от начальства. Тойер набрал в грудь воздуха и снял трубку. Не прошло и тридцати минут, как Штерн отдал "собачье письмо" в типографию. Гаупткомиссар в ярости переключил телефон на громкий звук.
- Тойер.
- Зельтманн. Разрешите пожелать вам чудесного и доброго утра, мой дорогой господин Тойер. Впрочем, я взглянул на часы - скоро можно пожелать и приятного аппетита. Итак, приятного аппетита, господин Тойер. Мы говорим приватно? Без этого отвратительного динамика?
- Естественно, - солгал комиссар. - Только вы и я. Почти романтично.
- Романтично, это вы точно приметили! Ах, милый Тойер, вчера вечером я гулял с женой в Старом городе, это к слову о романтике. И знаете, что я подумал? Господи, этому Гейдельбергу ничего не страшно, даже затянувшийся дождь. Ничто не в силах его испортить…
Тойер старался изо всех сил не задремать и не улететь мыслями в свою придуманную страну медведей.
- Итак, я тут прочел вашу листовку, посвященную безобразиям с собаками в Хандшусгейме. Мой любезный, по существующим правилам бумаги сначала должны попадать на мой стол, так сказать, в пасть ко льву. Служебный порядок, вы понимаете. Но ладно, не будем об этом вспоминать! Нашлись коллеги, которые исправили эту маленькую небрежность. И слава богу, скажу я вам…
Тойер мысленно перебрал свою картотеку говнюков. Кто мог на них настучать? Получился внушительный список подозреваемых.
- …но уважение! Я позволил себе внести пару небольших изменений, а в остальном бумага свидетельствует о том, что ваша группа вполне подходит для этого дела. Для каждой кастрюльки своя крышечка, как говаривала моя бабушка.
- Что за изменения? - спросил Тойер, полный нехороших предчувствий.
- Ах, ничего особенного, практически ничего. Изменения - слишком громко сказано. Считайте меня редактором ваших трудов. Редакторская работа - это труд повивальной бабки в духовной области, не более того. Пускай порой бывает больно, но все направлено на общее благо. Автор - это рожающий гений, а его редактор - врач, принимающий роды. Мужской и женский принцип. Инь и Ян.
- Определенно. - Тойер взглянул на свою группу и увидел, что у всех отразился в глазах его собственный страх. Он заставил себя сдержаться и не брякнуть: "Ну совсем как Толстяк и Коротышка" , а только слегка фыркнул. - Я был сильно беременный, но теперь мне уже лучше.
Зельтманн не удостоил внимания его шутовскую фразу.