– Видите ли, Аркадий Михайлович, я Луконин Иван Петрович, солдат 27 пехотного полка, патриот России, в апреле 1917 года я дезертировал из армии и с того времени скитаюсь по России. Податься мне некуда, я сирота, ни родственников, ни знакомых у меня нет. Всю жизнь я пас скот у крестьян в Пензенской губернии, кочуя из одной деревни в другую. Первый документ я получил, когда пошел добровольцем в армию, надеясь, что там меня научат грамоте и какой-нибудь специальности. Во Владивостоке я оказался совершенно случайно и встретился с вами на железнодорожном вокзале. Вас привлек мой типаж, а в дороге мы еще и подружились. Я думаю, что и вы российский патриот, и правильно поймете мой рассказ. За границей я никогда не был и думаю, что этот факт из нашей с вами истории будет исключен навсегда. Я очень плохо разбираюсь во всей этой обстановке и надеюсь на вашу помощь, чтобы избежать всех этих недостатков, которые делают меня несколько странным в глазах нормальных людей. Единственное, что я понял за время нашего знакомства, так это то, что нам в это трудное время надо держаться вместе, стараясь приспособиться к новой жизни. Со своей стороны я буду делать все, чтобы вы и ваша семья всегда находились в безопасности, а ваше знакомство с простым крестьянским неграмотным пареньком будет способствовать вашему сближению с простым народом, который, похоже, надолго и всерьез берется за дело управления государством. Есть у меня такое чувство, что если мы с вами расстанемся, то это будет губительно для меня и для вас.
Практически я в какой-то степени раскрылся перед гостеприимным хозяином, не указав свой государственный флаг, и предложил ему сотрудничать на благо России. Новой России, в которую мы вместе собираемся влиться и участвовать в строительстве новой жизни. В такой же степени я указал собеседнику и на то, что излишняя откровенность с другими людьми в отношении моей персоны, может повредить лично ему, правда, не известно, с какой стороны. На профессиональном жаргоне это называется вербовкой. Вербовкой практически "в лоб". Куда уж более откровенно можно это выразить? А завершающая ее стадия, то ли оформление подписки, то ли вручение денежного поощрения, то ли достижения джентльменского соглашения, будет зависеть от ответа собеседника.
Аркадий Михайлович посидел некоторое время молча, затем взял пустые чайные чашки и унес на кухню. Минут через пять он вернулся с чаем, сел в кресло и сказал:
– То, что вы мне сказали, Иван Петрович, звучит несколько загадочно и, я бы сказал, несколько зловеще, хотя я не отметил никакой враждебности по отношению ко мне. Есть у нас, русских, такая плохая черта, постоянно копаться в себе и в других людях, выискивая причины преступления и наказания, падения и взлета, как это делал господин Достоевский. Мне неизвестно, из какой страны вы прибыли к нам. Американские доллары и немецкие рейхсмарки не являются показателем вашей государственной принадлежности. С вашим предложением я согласен, но с одним условием - во вред России я делать ничего не буду. Хотя сейчас очень трудно понять, что делается во благо, а что во вред нашей матушке-России. Кстати, я попросил Катю привести в порядок вашу солдатскую форму, думаю, что она вам будет требоваться ежедневно. И потом, если я буду обращаться к вам на вы, то это будет очень бросаться в глаза. Поэтому, не взыщите, мой молодой друг, но мне придется к вам обращаться на ты, а вам перестраиваться не надо, по-прежнему называйте меня по имени-отчеству и на вы.
Что и требовалось доказать. Я молча пожал руку Аркадия Михайловича в знак одобрения его слов и попросил приютить меня на некоторое время в качестве знакомого служанки Кати. Это создаст заполняемость квартиры, - сказал я, - и позволит избежать домогательств новых органов домового самоуправления.
Глава 17
Подтверждая мою легенду, мне определили место для ночлега в чуланчике, а Кате хозяин сказал, что обязан мне помощью во время поездки из Владивостока в Москву.
Для Кати я повторил свою легенду, сказав, что долгое время скрывался в безлюдных местах, боясь ответственности за дезертирство. Узнал, что произошла революция, и вернулся к людям, чтобы начать новую нормальную жизнь.
Для Кати я был малограмотный солдат, который хотел знать, что происходит в стране. По моей просьбе, Аркадий Михайлович стал ежедневно покупать газеты, просвещая меня о политических новостях, а Катя читала мне вслух отдельные заметки, одновременно обучая меня грамоте.
Аркадий Михайлович купил старые учебники по программе реального училища, и я вместе с Катей начал заниматься. Иногда к нам приходили знакомые Аркадия Михайловича, занимавшиеся преподавательской деятельностью, и по его просьбе, разъяснявшие нам отдельные темы по физике и математике. С Катей мы посещали курсы по изучению школьной программы. С нами занимались настоящие учителя, готовившие великовозрастных учеников, вернувшихся из армии или не имевших возможности продолжать учебу, к экзаменам экстерном по программе гимназического курса.
Из газет и из речей на митингах, которые проводились в большом количестве по самым разным поводам, я узнавал о событиях, происходивших в России после октябрьской революции.
26 октября 1917 года II Всероссийский съезд Советов принял Декреты о мире и о земле. Россия предложила народам и правительствам воющих стран начать переговоры о справедливом, демократическом мире и выразило готовность со своей стороны без малейшей оттяжки, тотчас же заключить перемирие. В Декрете о земле объявлялось об отмене помещичьей собственности на землю: вся земля обращается во всенародное достояние, переходит в безвозмездное пользование всех трудящихся и распределяется между лицами, работающими на земле.
Есть от чего закружиться головам крестьян и тех, кто четыре года воюет в окопах. Никто, кроме большевиков не мог предложить столь радикального решения самых основных проблем, главной из которых являлся вопрос о земле.
Как это солдат в плену мне говорил: "Когда знаешь, куда да за что, - не давай времени на роздых. Как кто поперек - сшибай". Ни одна партия так не подходила к решению этих вопросов. И народ русский, кто поперек ему - сшибет, кто бы ему на пути не попался.
К марту 1918 года власть Советов, или, как ее уже начали называть, Советская власть распространилась по всей территории Российской империи. Сопротивления почти не было. Единственная антибольшевистская партия конституционных демократов, или кадетов, была объявлена враждебной народу. 5 января 1918 года большевики закрыли Учредительное собрание, которое должно было определить дальнейшую судьбу России, и стали единовластными руководителями страны.
Мне думается, большевики сразу допустили ошибку, когда опубликовали "Декларацию прав народов России". Второй пункт - о праве народов России на свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства всколыхнул самые темные силы, дремавшие в тени царского орла и выжидавшие момент вырваться из неволи и перекусать всех, правых и неправых, виноватых и невиноватых, лишь бы побольше, чтобы все боялись.
В национальных районах образовались Центральная Рада на Украине, Белорусская Рада в Белоруссии, курултаи в Крыму и Башкирии, Национальные Советы в Эстонии, Латвии, Литве, Грузии, Армении, Азербайджане, "Алаш-орда" в Казахстане, "Шуро-и-Исламия" в Туркестане, "Союз объединенных горцев Кавказа" и другие. Все эти организации были направлены против русских, которых жители национальных окраин считали виновниками своих бед.
Впрочем, национальный вопрос не является моим заданием. Этим пусть занимаются работники аналитических служб, обобщая данные и делая прогнозы по темам, используемым для принятия важных политических решений.
Мне надо получить образование и упрочить свое положение в России. Но сделать это сразу не удалось.
Перед моим прибытием в Москву, Совнарком, в связи с затягиванием подписания мирного соглашения и начавшимся наступлением германских войск, издал постановление, которое называлось "Социалистическое отечество в опасности". Народ не знал, что Лев Троцкий, возглавлявший советскую делегацию на мирных переговорах с Германией, выдвинул непонятный никому тезис "ни мира, ни войны". Немецкое командование, находившееся в неопределенной ситуации, отдало приказ о начале наступления, чтобы все-таки выяснить, что хотело советское правительство, мира или войны.
Наступление сразу стало развиваться очень успешно. Разложенная и деморализованная большевиками старая армия бросала позиции и разбегалась в разные стороны. В постановлении советское правительство приказывало уничтожать железнодорожные сооружения, а вагоны и паровозы угонять вглубь России; уничтожать все продовольственные запасы; организовывать по мобилизации батальоны из буржуазного класса для рытья окопов, сопротивляющихся этому - расстреливать; закрывать печатные издания, препятствующие делу обороны; немецких агитаторов и шпионов - расстреливать на месте. Последний пункт для меня был очень неприятен.
Для советской власти наступило очень серьезное время. Речь шла о самом существовании революции, так как в надежде на немецкую помощь могли воспрянуть все контрреволюционные силы, которые смели бы всех большевиков и им сочувствующих.
По этим вопросам развернулась дискуссия во всех большевистских газетах. Особенно внимательно читались статьи Ленина о позиции ЦК РСДРП (большевиков) в вопросе о сепаратном и аннексионистском мире. "Тяжелый, но необходимый урок" Ленина предупреждал от "шапкозакидательства", призывал подписать "самый тяжелый, угнетательский, зверский, позорный мир", чтобы учиться воевать самым серьезным образом. Речь шла о создании регулярной армии. Одновременно было принято и решение об эвакуации Правительства России в Москву.
Так я случайно, или неслучайно, оказался в столице новой России.
Однажды на улице меня остановил вооруженный патруль, проверил мои документы, записал адрес, где я проживаю, и приказал явиться в военный комиссариат на Кузнецком мосту.
В комиссариате без слов взяли мою справку, внесли данные в журнал, спросили, занимал ли я какие-нибудь командные должности, образование, приказали завтра утром явиться на сборный пункт на Красной площади для торжественной отправки моей воинской части к месту службы. Начальник военного комиссариата и партийный руководитель пожали мне руку и сказали, что Россия гордится такими солдатами как я, которые не стали служить царю, по первому зову откликнулись на призыв партии большевиков и советского правительства. Приятно это слышать, но ведь еще и придется ехать воевать против своих товарищей по училищу. А, может быть, - думал я, - плюнуть на все, и уйти к своим. Ладно, посмотрим.
Аркадий Михайлович сдержанно отнесся к моему сообщению, сказав, что отказываться нельзя, все данные записаны, а дезертиров большевики расстреливают без разговоров.
Больше всего меня удивило то, что Катя, услышав о моем призыве в армию, зарыдала и убежала к себе. У нас с ней были хорошие дружеские отношения. Мы вместе учились на курсах. Она мне рассказывала о Москве и показывала ее. Я ей помогал по хозяйству, колол дрова, ходил вместе с ней за покупками. Как положено воспитанному человеку, я иногда дарил ей цветы, не огромными букетами, как актрисам, а одним цветком, выбирая у цветочниц тот, который более соответствовал настроению или состоянию погоды. Бедная девушка, если бы она знала, кого она пожалела, о ком плакала, ее слезы бы мгновенно высохли, а чувства поменялись бы на противоположные.
Глава 18
На следующее утро я прибыл в военный комиссариат. Нас собралось там человек тридцать. Старшим над нами поставили усатого солдата, лет сорока. Он повел нас на Красную площадь, где уже собирались войска. Войска - это слишком громко. Было всего два стрелковых полка. Старший группы подошел к командиру и вручил предписание. Нам объявили, что мы являемся вторым взводом, и отвели в расположение роты, которая располагалась почти напротив деревянной трибуны. Так как мы были без оружия, то наш взвод поставили в самые последние ряды. В основном эти два полка были сформированы из солдат бывшей царской армии. Кого-то мобилизовали, кто пришел сам. Все были спокойно сосредоточены, суеты не было. У каждого за спиной вещмешок. К нам подошли командир роты и командир батальона. Командир батальона, видно, из бывших офицеров. Подтянутый, форма подогнана хорошо, шашка не болтается, лишних движений не делает. Командир роты из унтер-офицеров. Тоже, видно, служака. Должность офицерская, но еще не знает, как к ней подступиться. Привычнее для него с нами в строю стоять, ощущая тяжесть винтовки на плече.
Наконец подали команду "смирно". Все вытянулись, на площади стало тихо. На трибуну поднялись командиры полков и группа штатских. В рядах зашелестело: "Ленин". Спросил, какой из них. Оказался небольшой, в кепке. Сняв фуражку, он заговорил слова, которые я уже где-то слышал. Точно, как я читал в постановлении Совнаркома "Социалистическое отечество в опасности", так и он почти слово в слово повторил его. После его слов: "Социалистическое отечество в опасности! Да здравствует социалистическое отечество! Да здравствует международная социалистическая революция!" все закричали "Ура", "Да здравствует товарищ Ленин!". Потом снова команда "Смирно", "Напра-во", и мы под звуки оркестра мимо трибуны пошли на Петербургский вокзал.
На вокзале нас вооружили. Каждому выдали винтовку, подсумок для обойм, двадцать патронов, саперную лопатку. Погрузили в вагоны. Посадка прошла быстро. Имущество роты было заранее погружено в вагоны. Личный состав посадку произвел быстро. Старшие вагонов доложили о наличии людей. Прозвенел колокол и наш состав двинулся в неизвестность. На платформе я увидел Катю. Она бежала по платформе, что-то кричала, но из-за оркестра я ничего не слышал и только приветливо помахал ей рукой.
До Пскова мы ехали сутки. За это время все успели перезнакомиться. Кто-то нашел своих земляков. Кто-то вместе воевали в окопах. У меня знакомых не было, но навыки общения, приобретенные во время поездок по России, сослужили мне хорошую службу. Самое главное, не жадничай. Что-то есть - поделись. Если с тобой поделились, ешь скромно, и обязательно поблагодари того, кто с тобой поделился. Если русский народ не обижать, то это золотой народ. Кашу хлебали из одного котла, который принесли на одной из остановок. Когда ешь из одной чашки с другими, то правила поведения более жесткие, чем, если бы каждый ел из своей тарелки. Первое - не ча?сти, а не то получишь ложкой по лбу от старшего. Второе - не лезь не в свою очередь. Третье - не выбирай лучших кусков, они должны остаться на дне. Ну, а соблюдение гигиены, это уже само собой.
Кстати, полевые кухни - это чисто русское изобретение, подхваченное всеми армиями мира и присвоенное себе, как и автомат Калашникова в настоящее время. Русским есть, чем гордиться, и я горжусь этим вместе с ними, потому что я такой же, как и они, и еду вместе с ними навстречу опасностям.
Мы все думаем, что полевые кухни существовали во все времена, а они были запатентованы только в 1907 году. Министерство торговли России выдало этот патент автору изобретения подполковнику Турчановичу Антону Федоровичу. Свою идею совмещения кухни, пекарни и самовара в "одном флаконе" он вынашивал еще с русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Везде его поднимали на смех. Но в 1903 году он сделал первый образец "кухни-пекарни-кипятильни". В русско-японскую войну эти кухни получили настолько высокую оценку, что сразу были приняты на вооружение армии. В другой стране изобретатель озолотил бы себя, но в России изобретатели всегда оставались нищими. Спасибо подполковнику Турчановичу за эти кухни. Это нам рассказал полковой интендант, бывший офицер, который приходил проверить, как у нас обстоят дела с довольствием.
По прибытии на место мы выгрузились из вагонов на какой-то станции и маршем двинулись в ту сторону, откуда доносился гул взрывов.
Часа через три пути мы вышли к какой-то деревне, наполовину разрушенной, без жителей, на окраине которой виднелась линия окопов. От окопов к нам бежал офицер, без погон, в грязной шинели. Скорее занимайте окопы, - кричал он, - артподготовка закончилась, скоро немцы пойдут в атаку.
Наш командир батальона, наскоро поговорив с офицером, собрал ротных и поставил им задачу. Ротные дали команду взводным. Каждому взводу был определен участок, который они должны были занять.
Я не пишу мемуары. Солдатских мемуаров не бывает. Кому интересно знать, как солдат живет в окопе, как стреляет, что ест, куда ходит оправляться, где спит, где умывается? Такие грязные вещи не видны из окон кабинетов в высоких штабах и не интересны простому обывателю, какое бы положение в обществе он не занимал. У солдата нет возможностей привести текст директивы главнокомандующего, описать обстановку на совещании по принятию решения и того, как дивизия одна пошла налево, а другая - направо. У мемуаристов за номерами дивизий и полков не видно солдат, без которых эти дивизии всего лишь пустой звук.
Мы быстро заняли окопы, в которых находилось несколько десятков солдат, что оставались от полка старой армии, разбежавшейся, кто куда. Пока было время, каждый стал оборудовать то место в окопе, которое ему было определено. Лопатками подкапывали дно траншеи, набрасывали земляной бруствер, устраивали место для винтовки. В это время интенданты привезли ящики с боеприпасами и ручными гранатами.
Примерно минут через тридцать мы увидели цепи немецких солдат в темно-серых шинелях и металлических шлемах. Они шли во весь рост, не пригибаясь, держа винтовки наперевес. Они не стреляли, не стреляли и мы. Когда до нас оставалось метров сто, они дали залп и с криком "ура" побежали. И тут наша траншея дала залп. Второй залп. На правом фланге затрещал пулемет. Немецкая цепь залегла. На траншею посыпались пули низким тоном тявкающего пулемета "Шварцелозе". Затем все стихло. Немцы не стреляли, не стреляли и мы.
Затем снова началась артподготовка. Тяжелые снаряды, давно пристрелявшихся к траншеям пушек, начали разворачивать наши окопы. Наш командир выскочил на бруствер с наганом в руках и крикнул: "В атаку, за мной" и побежал к немецкой цепи. Нас как будто кто-то подбросил из траншеи, и мы с криком "ура" побежали за ним. Немцы были ошеломлены. Не будучи окопанными, они попытались отстреливаться, но потом встали и побежали к своим окопам. А немецкие снаряды продолжали утюжить наши окопы.
Сил для атаки немецких окопов не было. Артиллерийской поддержки тоже. Командир приказал нам окапываться на том рубеже, на котором до этого располагались немцы. Окапывание летом еще понятно, но зимой это сделать в несколько раз труднее. Сначала снег выскребается до самой земли. Затем начинается долбежка мерзлой земли. Зима в том году на западе выдалась не такая суровая. Снежный покров был довольно высоким, и поэтому слой мерзлой земли был не сильно большим. Часам к девяти вечера у нас уже были отдельные окопы, в которых можно было сидеть. Мы по одному ходили к деревне и собирали палки и щепки, чтобы в окопе можно было развести костерчик для обогрева. Скоро нам был доставлен ужин в виде перловой каши с заправкой прогоркловатым подсолнечным маслом и кипяток с сухарями.
На следующий день одиночные окопы были закончены и мы начали прорывать ходы сообщения к соседям, чтобы ходить в гости и общаться. Работа выматывала силы, но она и согревала нас, не совсем сытых и злых на немцев, которые не захотели подписывать мир и вытащили нас снова в окопы.