Но с механиком он разобрался быстро, даже не испытывая при этом какой-то душевной тяжести. Тем более что впереди уже отчетливо маячило Лазурное побережье с его остролистыми агавами, пальмами и соснами-пиниями.
Однако поздний субботний звонок из Подмосковья сюда, в Питер, немедленно спутал ему все карты.
Если б он не знал дядю Витю, то решил бы, что это чья-то ловкая провокация. Но в голосе старика он услышал настоящую панику. Какие-то крутые накатили, фотографию костылей в нос ткнули и потребовали, чтобы дед такие же сделал. Нет, не верю!
И никакие это, скорее всего, не крутые, даже если и хорошо работали под них, а в лучшем случае – ментовка. А фотик – это, возможно, просто ориентировка, которую разослали по отделениям милиции для проверки: вдруг кто клюнет!
Если старик послушался его и уехал, то пока за его жизнь можно не волноваться. Как и за свою собственную. Пропал – и с концами. Кстати, скорее всего, так и придется поступить, то есть полностью обрубить концы. Жаль, отличный был мастер.
Сергей поймал себя на том, что сказал о дяде Вите "был". Ну что ж, значит, не судьба…
А если взять за основу худший вариант? И были у старика не крутые и не ментовка, а ребятки из органов безопасности? Ведь сидел однажды старик, и там очень хорошо знают за что. А "винторез" даже по телевидению засветили. Чего им стоит в такой ситуации расколоть испуганного пожилого человека! Этого Сергею объяснять не стоило: сам все прошел, на собственной шкуре испытал – во время учебы. Да и на практике тоже. Тогда дело гиблое, и со стариком надо прочно завязывать. И с Подмосковьем тоже.
Так что же делать? На что решиться? Пока на это не ответишь, нельзя предпринимать никаких следующих шагов. Это что же, отказаться, значит, от своей работы? Да кто ж такое позволит? Теперь и на краю света достанут, не они, так свои…
Долго размышлял Светличный и наконец пришел к выводу, что никакой Лазурный берег от него с Нелькой не уйдет, если он будет точно знать положение дел. Не оставалось ничего иного, как самому ехать в Москву, поскольку уж эту миссию он никому не мог перепоручить.
Он нашел и предупредил Нелли, мечущуюся по городским организациям вместе с новоиспеченным своим секретарем-архитектором, что их вылет за границу может несколько задержаться. Это Нелли не встревожило, напротив, лишние день-другой ей тут как раз и были нужны до зарезу. А билеты – что ж! – можно перенести на другой рейс или, еще лучше, на конец следующей недели. Да, хлопоты с особняком стали наконец для Нелли Кутеповой тем необходимым делом, которого ей в последнее время так не хватало.
Кладя телефонную трубку, Светличный усмехнулся про себя. Недоставало, чтобы, вернувшись в Питер, он неожиданно застал в фирменной кутеповской постели этого мальчишку, неудавшегося архитектора из Павловска, который ухитрился буквально вмиг чем-то очаровать капризную звезду подиума. Но ревнивцем Сергей себя не считал, тем более что и жизнь к тому никак не располагала, и подумал: ну потрахаются, в конце концов, и что? Нельки, что ль, убудет? А мальчишку можно зато всегда поставить на место. Было б на пользу…
Однако перед отъездом он решил все-таки сделать контрольный звонок.
– Менеджер Акимов, – услышал он в трубке.
– Здесь Сергей. Я собираюсь отдохнуть недельку-другую. За рубежом. Связь прежняя.
– Минутку, вам есть сообщение. Зайдите на Главпочтамт. До свидания.
"Неужели опять срочная работа? – подумал Светличный. – Это было бы сейчас очень некстати…"
На Главпочтамте в окошечке "До востребования" он получил письмо без обратного адреса. Тут же вскрыл. В конверте лежала короткая записка:
"Если есть свободная минутка, позвони по этому номеру…"
Тут же, из уличного автомата, Сергей набрал указанный в записке номер. Узнал голос Патриарха.
– Сергей говорит.
– Здравствуй, Сережа, – мягко ответил Савелий Иванович. – Давно с тобой не беседовал. Все недосуг. То тебе, то мне. Есть минутка для разговора не по телефону?
– Есть.
– Ну хорошо. Ты где?
– У Главпочтамта.
– Я знаю, что собственным транспортом ты пользоваться не любишь, поэтому подошлю свою машинку. Ты постой там маленько, к тебе подойдут. Приезжай, поболтаем…
И весь разговор. Попробуй не подчиниться Патриарху! Тем более что он, похоже, в расслабленных чувствах и ему требуется собеседник. Даже и не для разговора, а чтоб просто внимательно слушал стариковские откровения. Хотя какой он старик?
А может, и к лучшему. Сергей уже решил не торопиться с принятием окончательного решения по поводу судьбы дяди Вити. И если обсудить этот вопрос с Патриархом, нельзя исключить, что и срочно ехать в Москву не придется. Есть же люди для поручений подобного рода. В конце концов, он стрелок, а не чистильщик…
Сергей походил немного вдоль фасада Главпочтамта, и наконец к нему подошел спортивный парень в кожаной курточке:
– Это вы Сергей?
– Я.
– Я на машине, прошу.
Подвел к обычной, неприметной "девятке", предупредительно открыл пассажиру дверь.
До Солнечного добрались меньше чем за час. Парень отлично вел машину. Да и движок у нее – слышал Сергей – был, скорее всего, снят с какой-нибудь оперативной. Форсированный.
Уже бывавший здесь, Сергей сам, без сопровождающего, поднялся на второй этаж, в гостиную, где под лампой с большим шелковым абажуром – под старину – в мягком кресле сидел с кипой газет на коленях Савелий Иванович.
Всякий раз он чем-нибудь да удивлял Сергея. Ну вот как сейчас – газетами! Читатель он, мать его ети! Государственный деятель! Все он буквы наизусть помнит…
Но при всем при том не мог не отдать должное Патриарху Сергей Светличный. Толковая у этого уголовника была башка. Все он знал, и, хотя оставался постоянно в тени, без него в городе практически не вершилась никакая политика. Он был всем нужен, ибо обладал своей особой, подпольной властью.
Светличный пожал протянутую ему руку и сел в кресло напротив. Монахов скинул газеты на пол, пристально посмотрел на Сергея, усмехнулся и сказал:
– Ну говори, чего там у тебя случилось.
– Разве? – Сергей продемонстрировал легкое удивление.
– А как же! Я ведь и газетки почитываю, и ящик регулярно гляжу. Особливо криминальную хронику. Всякое там показывают. Ну так что? Ай-я-яй, Сережа, что ж ты так-то?
– Это вы про кого?
– Да про механика твоего, – помрачнел Монахов. – Ты ж ведь, поди, убыл в ту же ночь, а я в телевизоре видел выступление следака, что на убийство выезжал. Он же и про фоторобот, стало быть, не преминул заявить. Не показал, правда, в телевизор. Это можно по-разному понимать, и хотелось бы думать, что нету у них ничего. Пустышка это – с фотороботом-то. Однако все равно нехорошо. Ты ж ведь к такому не приучен, верно?
– Все абсолютно правильно, Савелий Иванович, – вздохнул Сергей. – Но у этой истории возможно некоторое продолжение.
– Так отчего ж я не знаю?
– А я сам недавно только получил сообщение…
И он, ничего не утаивая, рассказал о звонке дяди Вити, Виктора Ильича Бессонова, незаменимого оружейного мастера.
Слушая, Монахов укоризненно качал головой, время от времени повторяя: "Ах, Сережа, Сережа…" А когда рассказ закончился и Светличный сообщил о том, что уже собрался ночным ехать в Москву, чтобы самому во всем там разобраться, Савелий Иванович возразил:
– Никуда тебе, думаю, ехать сейчас не надо. У тебя телефон-то какой? На тебя записан?
– На бабку Матрену?
– Это что за хохма? – нахмурился Патриарх.
– Соседка, – спокойно объяснил Сергей. – По даче в Кратове. Померла год назад.
– Понятно. Давай его сюда, он тебе больше не пригодится. Другой дам. Хозяин жив-здоров, в загранке пребывает. И еще. С дачей той своей ты, милок, распрощайся. Вот так сразу, при мне. И чтоб я больше о ней ничего не слыхал, понятное дело?
С чем– то всегда, всю жизнь, приходится прощаться. В том числе и с кратовскими тихими улочками, усыпанными красными, желтыми и зелеными листьями. Оставалось лишь вздохнуть.
– Ты намекал, помню, на отдых? Сильно, что ли, устал или еще чуток поработаешь?
– Дело-то стоящее?
– Вполне. Кусков на триста. Сроки нам не устанавливают. Сделаешь – и ладно… Лучше б совсем тихо, чтоб тебя там и близко не было. А там уж как получится.
– Кто таков?
– Да вот… – Патриарх, кряхтя, нагнулся к брошенным на пол газетам, поднял одну, другую, отшвырнул и взял третью. Ее развернул, потом сложил, еще раз и протянул Сергею: – Взгляни, знакомая личность?
На газетном снимке был бывший петербургский губернатор Анатолий Саблин с толстой книгой в руках. Подпись под фотографией сообщала, что только что вышла из печати книга известного политика, в которой рассказывается о бескомпромиссной борьбе автора за построение свободного государства с рыночной экономикой, а также дается хроника демократических преобразований в России начиная с костров у Белого дома и торжественного марша победившей демократии. Еще сообщалось, что презентация книги Анатолия Ананьевича Саблина, написанной в тяжелейших условиях постоянных преследований со стороны ангажированной правоохранительной системы, отдельных средств массовой информации и вообще красно-коричневой части электората, состоится в самые ближайшие дни в одном из элитных клубов города, о чем публике будет сообщено отдельно.
– Что скажешь? – как о чем-то незначительном спросил Монахов. – Вопросы, просьбы есть?
– Пожалуй, нет. Как у него со здоровьем, – Сергей снова взглянул на подпись под снимком, – в связи с постоянными преследованиями и тяжелейшими условиями загрансуществования?
– Умница, в самый корень зришь. Имел парочку инфарктов. Но крепенький. Говорят, еще и по женской части не промах. А чего усмехался, когда читал?
– Да это так… Элитный бывает козел. А клуб – элитарный. Нас еще, помню, учили не делать таких ошибок. Так мы-то кто? Солдаты. А эти!… – Он кинул газету в кучу других.
– Дам я тебе, Сережа, одного доктора, поговори с ним. Можешь не стесняться, говорить открытым текстом. Я к тому, что, возможно, и не надо будет стрелять. Зачем шум, верно? Подумай. Ну а потом, если все путем, и отдохни. Прокатись куда-нибудь. Но ненадолго. Чует мое сердце, что скоро работы будет во! – Патриарх чиркнул себя указательным пальцем с большим брильянтовым перстнем на нем под подбородком. – Ну ладно, коли других дел нет, отдыхай, Сережа, не забывай старика. Весточки о себе подавай. Там, внизу, мой паренек, что тебя привез и теперь доставит куда скажешь, мобильник передаст. А свой оставляй, он тебе теперь без надобности. И в Москве тебе, Сережа, делать нечего, так что поезжай-ка спать. Утро вечера мудренее. И учти, я недоволен тобой. Опять недоработка, нехорошо…
Когда же Светличный, попрощавшись, вышел, Монахов пробормотал:
– Хуже нет – исправлять да доделывать… – Взял телефонную трубку и набрал номер: – Соедини-ка меня с Акимычем… – Дождался, когда раздалось в трубке: "Менеджер Акимов", и сказал: – Вот что, Акимыч, слушай меня внимательно…
Ложь – действительно оружие политика, кому ж и знать, как не ему, профессиональному юристу, вознесенному уникальными обстоятельствами на самую вершину политики…
Великому государству, сделавшему зигзаг от светлого коммунистического будущего в звериные джунгли капитализма, немедленно потребовались идеи абсолютной свободы от всех прежних, вбиваемых десятилетиями в людские головы принципов. Необходимо было все разрушить до основания, чтобы на обломках бывшей империи восторжествовал наконец один закон, определяющий права сильного. В России – синоним богатого. Передел предстоял кровавый, это понимали все, но его надо было оправдать – не перед собой, нет, перед мировым общественным мнением, с которым, к великому сожалению, все-таки приходилось считаться.
Они многое желали – эти молодые, яростные демократы, преуспевшие в переделе государственной собственности. Они были уверены в своей неприкосновенности и, торопясь, делали многочисленные ошибки, сбивая эйфорию обещанного праздника свободы и, напротив, возбуждая негативную энергию народных масс, обманутых этими обещаниями.
Кровь таки пролилась. И не только у Белого дома, но и в сердцах, душах обездоленных людей. А искусно раздуваемый оппозицией пепел горя и нищеты звал к отмщению.
Этому сопутствовало и отсутствие зримых перспектив. О дальних никто уже и не заикался, поскольку большинству было в высшей степени наплевать на них – все равно не дожить. А о ближних без устали вещали всевозможные СМИ, призывая нести свои сбережения в банки-однодневки, участвовать в беспроигрышных лотереях, жевать "орбит" и пользоваться прокладками с крылышками, тем самым создавая себе благополучие на каждый день. Народ участвовал, проигрывал, зверел и отказывался верить своим вчерашним кумирам. Более того, он начинал их ненавидеть, называя виновниками всех собственных бед.
Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы увидеть, как блестящие некогда идеи оказывались полностью скомпрометированы чудовищной практикой. И Анатолий Ананьевич Саблин понял это раньше многих других.
Есть ложь тоже чудовищная – по доктору Геббельсу.
Есть ложь обыденная – сродни воровству голубого Альхена. Иначе говоря, ложь на каждый день – по любому поводу, по мелочам, привычная и оттого уже часто незаметная.
Есть, наконец, ложь во спасение – "О ложь святая! Так солгать могла лишь мать, полна боязни, чтоб сын не дрогнул перед казнью…"
Есть промежуточные варианты.
Политик обязан пользоваться всеми видами и подвидами лжи. И это тоже твердо усвоил опытный юрист и политический деятель Анатолий Саблин, вознесенный в самый центр событий, на вершину пирамиды власти, буквально на острие ее. Но сам же в конце концов оказавшийся жертвой собственной эйфории и обращенный обстоятельствами в известную старуху у разбитого корыта, он постоянно ищущим своим умом просто вынужден был вернуться к истокам. Он хотел сам понять, когда, на каком этапе, произошло необратимое. Ведь и корыто было уже новое, и столбовое дворянство – вот оно!
Масса неожиданно свободного от политики и общественных дел времени подвигла на мемуары. Не он первый, не он и последний в этом значительном ряду. Что это было – желание оправдать себя, подобно множеству таких же неудачников? Или желание облегчить душу ссылкой на объективные обстоятельства, о которых мало кто был наслышан, а если и знал, то далеко не всю правду о недавнем еще прошлом? Или, может быть, это обычное свойство человеческой натуры – произносить наедине с собой гневные монологи на лестнице, когда тебя прогнали из квартиры? Вероятно, подействовало все, вместе взятое.
В отличие от большинства уходящих политиков, нанимающих армии подручных писателей ради собственного увековечения, Анатолий Ананьевич сел за письменный стол сам. И родил-таки эссе. О прошлом и будущем, о честных своих заблуждениях и нечестных играх вокруг его имени и обо всем ином, что вызывает интерес и меланхолические воспоминания прежде всего у самого автора. Но если бы писатель был уверен, что написанную им книгу не прочитает никто, кроме него самого, он бы никогда не положил перед собой чистый лист бумаги. Значит, что же? Исповедь? Ну и пусть будет исповедь. Однако же не без доли лукавства – кто ж о себе полной правды-то захочет!
Но была и еще одна, потаенная цель. Самооправдание – это одно, в принципе перед кем оправдываться? И достойны ли они, эти его читатели, чтобы он раздевался перед ними? Нет, объяснения своих прежних позиций понадобились Саблину для того, чтобы все-таки склонить общественное мнение на свою сторону. Мало ли что было в прошлом! А сейчас что, лучше? Этого хотели? Ну, скажем, было что-то, виноват, но ведь на Руси издавна как? Покаялся – и греши себе дальше. Так вот, Анатолий Ананьевич очень надеялся, что появление его книги, ее широкая презентация, общественный резонанс, на который он совершенно определенно рассчитывал, – все, вместе взятое, вернет его на столь желанную политическую арену. Благо и обстоятельства складываются благоприятно. Обвинения против нынешнего губернатора Алексеева были куда серьезнее, нежели те, что в свое время инкриминировались ему, Анатолию Саблину. А тут и покаянная книга должна сыграть свою роль. Не пропала еще надежда и на то, что старая демократическая гвардия не вычеркнула его из своих списков. Словом, по его мнению, перспектива имелась. И презентация книги "Годы в политике и возле нее" должна была ознаменовать начало, официальное объявление его губернаторской гонки. Так он представлял себе тональность разговора с элитарной петербургской публикой, несколько подуставшей от грубоватого просторечия действующего губернатора.
Однако всякой ответственной презентации требовался и соответствующий антураж. Ходить в обиженных или, пуще того, делать оскорбленный вид по той причине, что от тебя в свое время отвернулась общественность, ни в коем случае не следовало. Напротив, необходимо было окружить себя новыми лицами, желательно широко известными в модных тусовках, лицами, которые и подчеркивали бы твою известность, укрепляли бы твой имидж нестареющего борца за демократические идеалы, и создавали новый образ человека негордого, широкого, гостеприимного, не помнящего прежние обиды.
Размышляя над списком приглашенных, Анатолий Ананьевич неожиданно подумал о Нелли Кутеповой, с которой познакомился еще в Париже, кстати не в самые лучшие свои дни. Но именно сейчас Нелли с ее роскошной внешностью, парижской известностью и взбалмошным, непредсказуемым поведением может сыграть самую важную роль в задуманной им операции по возвращению во власть. Нет, скажут, не так уж и стар наш кандидат, коли его такие красавицы окружают. Есть, значит, еще порох, рано захотели списать в обоз.
Вот и позвонил он сам Кутеповой, шутливо объявив, что был бы поистине счастлив видеть ее на ближайшей тусовке в своем ближайшем же окружении.
Сергей, которому Нелли, естественно, немедленно сообщила о приглашении, ничем не выдал своего торжества: жертва сама лезла в петлю. Наоборот, выяснив, когда состоится презентация и где конкретно, он недовольно поморщился оттого, что вряд ли сможет составить ей компанию. Есть кое-какие дела. Нелли не обиделась, хотя дата презентации опасно приближалась к очередному сроку вылета за границу.
Она ответила согласием, не упомянув о своем спутнике: будет – будет, а не получится – ничего страшного. Всегда можно переиграть.
Сергей учел пожелание Патриарха постараться обойтись по возможности без лишнего шума. Это значило, что надо было сменить свой привычный стиль работы. Никаких снайперских штучек. Да кроме того, видимо, какое-то время придется довольствоваться тем оружием, что есть. Очень сомневался Сергей после разговора с Савелием Ивановичем, что крутые – кем бы они на самом деле ни были – отстали от дяди Вити. Патриарх взял этот вопрос на себя. Да, впрочем, и сам Светличный мысленно уже распрощался со старым мастером. Чего ж возвращаться-то…
Зато пригодился совет Патриарха побеседовать с его знакомым доктором.
Здоровенный, стриженный наголо детина, который всем своим видом напоминал скорее не врача-кардиолога, а медбрата, работающего в морге, разговаривая со Светличным, словно бы машинально наматывал на толстый палец с широким золотым перстнем золотую же цепь, висящую на шее. Какая там медицина! Самый настоящий братан! Его совершенно не интересовала фамилия клиента, ему нужен был диагноз.