Валерий Гусев
Давите их, давите
Давите их, давите - 3
Аннотация
Валерий Гусев родился в 1941 году. В настоящее время является исполнительным секретарем Московской ассоциации детективного романа. Книги В. Гусева хорошо известны широкому кругу читателей. Среди них - "Шпагу князю Оболенскому", "Остановить ветер", "Вольный стрелок", "Волчара"…
А уж теперь - ходу! Теперь главное - убраться отсюда живым. И желательно - относительно здоровым. Тебя-то уж, Серый, бывшие коллеги хорошо приласкают, если достанут. И далеко не потащат, в первом же подъезде шлепнут, Но сперва душу отведут - вдоволь прикладами погладят…
Вдоль коридора снова ринулся шквал автоматного огня. Пули сбивали дверные ручки, молотили плафоны, рикошетили от пола и стек, злобно впивались в потолок, все превращая в ядовитую пыль, бушующее крошево обломков и осколков.
Сейчас рванутся волкодавы. Я вскинул руку с "вальтером", вдоль стены без счета и прицела, не жалеючи, выпустил почти всю обойму, чтобы выгадать нужное мне мгновение. Неясные фигуры в касках и бронежилетах в конце коридора мгновенно исчезли, словно влипли в стены и в пол, - и я нырнул в дверь.
Сзади послышался азартный вопль: "Дави его, Кудряш, дави краснозадого!", стукнула в пол к покатилась граната. Взрывом захлопнуло за мной дверь.
Дети Подземелья - две вежливые девчушки в простеньких курточках и брючках - спокойно ждали внизу. Одна из них взяла меня за руку, и, оглядываясь, они повели меня за собой.
Мы спускались какими-то лестницами, ныряли в какие-то низкие проемы, открывали какие-то двери. Мы шли то в темноте - и девочки зажигали запасливо прихваченный огарок свечи, то бесконечным тоннелем, освещенным рядом тусклых лампочек, развешанных с равными промежутками, - и тогда девочки заботливо гасили свечу. Иногда под ногами был ровный бетонный пол, иногда - хлам и отбросы, порой тянулись какие-то ржавые рельсы; иногда - вода, по колена, по пояс, по грудь, по шею, и девочки висли на мне, задирая головки, а я поднимал повыше свой "вальтер", чтобы не попала в него вода. Иногда слышался какой-то ритмичный гул, и под ногами дрожало и сыпалось сверху или хапало за шиворот ("Метро", - шептали девочки); иногда между нами шныряли громадные крысы, и мы дружно вздрагивали от омерзения. Р1ногда далеко впереди или в боковых проходах мелькали тени каких-то людей, и я машинально вскидывал пистолет, но не стрелял - тени молча растворялись то в свете, то во мраке.
Юные диггеры чувствовали себя здесь как дома, деловито советовались, раза два поспорили, останавливались, что-то прикидывали и принимали решение, - и мы шли все дальше и. дальше - то в ярком или неясном свете, то в темноте или во мраке.
Я совершенно потерял ориентировку, да и не пытался запомнить наш путь, я все еще был там, наверху, все еще сражался отчаянно, безнадежно…
В каком-то коллекторе мы наконец остановились у колодца. Под ногами хлюпало. Знобило от мокрой одежды. Было тихо, слышалось только наше дыхание и потрескивание фитилька свечи.
Засунув пистолет сзади за пояс, я взобрался по ржавым скобам, прислушался.
– Девочки, - тихо сказал я, приподнимая крышку люка, - если через пять минут я не вернусь за вами, сразу же уходите и ищите другой выход, подальше отсюда. Спасибо вам…
– Пожалуйста, - вежливо отозвались они.
Я сдвинул чугунный блин и осторожно высунул голову, готовый мгновенно нырнуть вниз. Но, когда в мои отвыкшие от света глаза яростно ударил луч осеннего солнца, я зажмурился. И в этот момент во двор, где находился люк, въехал микроавтобус, А за ним милицейский "уазик".
Из распахнутых дверей автобуса выбросились парни с автоматами. Трое. И побежали прямо на меня. Потому что из окна дома кто-то злорадно закричал: "Вон еще один, крысенок фашистский! Держи его!"
Сорваться вниз я бы еще успел, но там, задрав мордашки, стояли и ждали моего сигнала девочки. В узком проходе одной гранаты - брошенной в люк, хватило бы нам вполне. На всех троих.
Я резко подтянулся, выскочил и бросился им навстречу. Качнулся в сторону, сбил первого, который уже вскинул было автомат, поймал его оружие и уже был готов свалить очередью остальных, но из автобуса раздался знакомый веселый голос:
– Серый! Не стреляй - свои! - на подножке, раскинув руки, улыбался Слава-КПСС. - Давай сюда! В темпе!
Вот этого я никак не ожидал. Быстро же он опять перекинулся, Ну к хрен с ним. - Главное - выбраться. Свести счеты. Не побрезгую ради этого и Славой. Потом отмоюсь… Покаюсь…
Я опустил автомат к пошел к автобусу.
– Купался? - спросил Слава, протягивая руку.
У меня не было сил ответить, я только кивнул и отдал ему автомат. Он сразу же передал его кому-то в автобус и посторонился, пропуская меня.
В салоне было полно людей: раненых, избитых, в грязной к окровавленной одежде. Они лежали в проходе, на задней площадке, на сиденьях. Кое-кого я узнал: одного депутата, двоих ребят из охраны здания. Но я не понял, что это значит, я подумал, что в автобус собрали раненых,
– Закуривай, все позади, - Слава протянул мне сигареты.
Я к тут не очнулся: ведь если Славе приходилось угощать куревом, он никогда не отдавал всю пачку в чужие руки. А сейчас буквально сунул мне ее. И Серый купился на такой пустяк. И взял пачку, и стал доставать из нее сигарету.
Все было разыграно точно, в расчете на дурака Серого: сзади накинули и защелкнули наручники.
Я не завыл только потому, что сил на это не было.
Стоящий за спиной рывком повернул меня к себе и профессионально обыскал. Это был тот, у кого я выбил оружие. Теперь он отыграется. Он раскрыл мое удостоверение, посмотрел его и ударил меня корочками по носу, как проигравшего в карты.
– Ваш? - спросил он Славу.
– Наш, - радостно подтвердил тот. - Яркая птица, из лучших. У него наград и поощрений больше, чем у тебя телок.
– Ничего, я его обгоню. По телкам уж точно. Отбегался. - И ударил меня ногой в пах. - Стоять, сука, не гнуться! - Добавил кулаком в лицо.
Я отлетел от него и, приложившись спиной к металлическому поручню, вскрикнул от неожиданной боли в пояснице. Этот опытный шмональщик сразу сообразил, в чем дело, выдернул у меня из-под свитера пистолет, подбросил на ладони:
– Интересная машинка.
– Ты ее, Шурик, в Кирилловку забери, на свою фазенду, - хмыкнул развалившийся на сиденье громила, что-то потягивая из горлышка. - Машкиных кобелей гонять будешь.
Ревнивый "фазендеро" приблизил ко мне потное лицо с красными веками, из которых торчало по две-три белых реснички:
– Тебе где ее выдавали, курва? В гестапе? Ты кто - Штирлиц, что ли? Или папашка Мюллер?
– Фашист он, - лениво произнес громила и рыгнул. - Красный, коричневый. Всякий. Зубы на Россию точит, мразь!
– Больше не будет. - "Фазендеро" ударил меня рукояткой пистолета по челюсти. - Нечем теперь кусаться.
Я не удержался на ногах и на мгновение потерял сознание. Очнулся от пинка в ребра. Надо мной висело широкое тупое лицо: злобные прозрачные глазки, ощеренный рот, из которого разило разве что не дерьмом.
– Ты что мокрый, сука? Ты чью кровь на себе замывал? Братанов наших? - Сказал бы уж - "корешей". Каждый вопрос сопровождался ударом. Он все больше заводился, набирал обороты, вгонял себя в истерику. Ему, уставшему от крови, надо было раскачать себя на "праведный гнев". "И тогда, в азарте, уже не остановится, забьет", - тоскливо подумал я. И решил молчать, будто в полуобмороке.
– Что ж ты, сволочь, на своих пошел? А еще присягу давал!
– Ну не тебе же, - все-таки пробормотал я, царапая язык осколками зубов. И снова получил ботинком по ребрам.
– Во, падаль! То молчит, то разговаривает. Слава, куда его? Или здесь кончить?
– Передадим кое-кому. Там с ним разберутся. Он кое-что рассказать должен.
Тупомордый приподнял меня за шиворот, подтащил к дверце и выкинул из автобуса.
Там приняли другие, пинками поставили на ноги, погнали к "уазику", бросили внутрь.
– Голову вниз! В окно не смотреть!
Долго петляли по городу. Остановились. Кто-то вышел из машины, послышался короткий неразборчивый диалог. Толком уловил одну фразу: "Информацией делимся - такое условие…" Поделитесь, как же, мне одному-то ее мало. Да я уже и забыл все. Замкнул на два оборота.
Вытолкнули из машины, втолкнули в стоящий впритирку большой джип, бросили на пол. Один из сидящих в нем, в гражданке, поставил мне ногу на голову, прямо на ухо.
Хлопнули дверцы - снова поехали. И снова молча кружили по городу. Где-то постояли - послышался визг ржавых воротных роликов, - куда-то въехали.
Пинок в ребра, простой такой, доходчивый - мол, поднимайся, мужик" приехали.
Осмотреться не дали - из дверцы машины в дверь задрипанного особнячка (я потом, если выберусь, найду его и взорву к чертовой бабушке со всеми обитателями), прогнали коридором, швырнули в крайнюю комнату.
Здесь трое парней (кто - за столом, кто - на столе) пили и закусывали. Обернулись, разглядывая меня.
– Этот живым не уйдет, - услышал я за спиной. - Принимайте его, ребята, развяжите ему язык.
И дальше было совсем уж неинтересно. Да и не все запомнилось.
Но парней этих умелых не забуду. Отстреляю, клянусь, если жив останусь.
Так и пробормотал в один из перерывов в "работе":
– Ребята… если уйду от вас… всех достану… Я вас не забуду… Никого… не обижу. - Видно, не в себе был, что-то с головой, разоткровенничался.
– Я его боюсь, - с издевкой сказал тот, что постарше. - Придется его замочить.
…Устали… Покурили… Выпили… Привели какую-то бабу… Отдохнули по очереди… Снова взялись…
Битья почти не помню.
Помню: сажали на стул, заворачивали за спину руки, сцепляли наручниками - и пластиковый пакет на голову. Задыхался, падал вместе со стулом и дергался в конвульсиях на мокром от крови и мочи полу… Смотрели с любопытством - еще не наскучило, смеялись, спорили - сколько продержусь…
Помню хвастливые разговоры - кто как поохотился за девками, за барахлом. Помню дурацкие вопросы: про каких-то депутатов, про каких-то "замоченных" мною корешей, про какое-то оружие - где я его спрятал? Про какие-то деньги - куда я их дел? И вот совершенно едва помню вопросы о Прохоре: где, мол, этот "писака" скрывается с документами?…
Вопросы помогли мне немного определиться. Ясно, что за участие в обороне Белого дома меня не похвалят. Ясно и то, что расторопный Слава сдал меня ребятам Махноты. А у них есть ко мне объективные претензии. В свое время я изрядно прополол их ряды.
Но это, стало быть, не все. Если они выбивают из меня Прохора, значит, как-то просочилась информация, что я укрыл у него свои деловые бумаги и, в частности, разработки по группировке Махноты на тему: "Развитие криминальной интеграции по вертикали в переходный период российской экономики". В этом материале было только одно слабое место - в той его части, где вопрос касался вертикальных связей, засветились такие влиятельные лица, что я благоразумно не вошел со своими предложениями к руководству, а отложил их до лучших времен. В квартире Прохора. Эти бумаги - и моим коллегам, и бандюгам Махноты - что стакан холодной воды в пустыне. После недельной жажды под жестоким солнцем.
Такой вот расклад…
На ночь оставили в этой же комнате, на полу, приковав наручниками к батарее. Наутро пришли снова. Полные сил…
Пить не давали. Хватал холодные брызги, когда отливали водой.
Помню на какой-то день, третий вроде, появилось испуганное лицо молоденького парнишки (Витя, кажется), который под наблюдением отдыхающих "старших" неумело и слабо стучал мне по голове рукояткой пистолета и… выронил его.
Я подхватил пистолет. Старшой шарахнулся к двери и замер, уставившись мертвыми от ужаса глазами в дырку ствола. Витя присел и схватился руками за голову. Двое других вскочили, вдавились в стену. Ну, мразь, мой черед пришел!…
Палец уже сам собой сгибался на спусковом крючке. Ну и что? Конец? Этих завалю, двоих еще достану в лучшем случае. И все? Мне мало этого. Надо живым уйти, чтобы полной мерой отвесить, кому что от меня положено…
Я бросил пистолет под ноги Вите. Он долго не мог засунуть его в плечевую кобуру дрожащей рукой.
Старшой дал ему подзатыльник и подошел ко мне вплотную:
– А ты шутник!
Теперь били меньше. Можно сказать, почти не били. Уговаривали. Сами не зная - зачем. Чего-то ждали. Распоряжения? Анализа обстановки? Решений руководства?
Покормили какой-то дрянью. Пить не давали, пить приходилось, когда водили в туалет. Почему-то в другое здание, вроде флигелька. По дороге я приглядывался - как бы дать деру. Надо, надо уматывать. Хоть какой-то шанс.
Здания были окружены кирпичной выщербленной оградой, метра в два высотой. Пока она мне по силам. За ней, судя по деревьям, парк или сквер.
Через двор водили в наручниках. В сортире конвоир их снимал. Ну и что? Не справиться мне сейчас с ним голыми руками. Теми же наручниками по башке и влепит…
И я попросил какую-нибудь емкость для воды.
– Термос или сифон? - вежливо уточнил старшой. - Пива не хочешь? А бабу?
Но через полчаса все-таки пришел парнишка Витя и подарил мне большую пластиковую бутылку из-под колы, сказал глупо и виновато:
– Ты на нас не обижайся. У нас задание.
– У меня тоже, - сказал я. - За бутылку спасибо. Удружил. Я тебя за это не убью.
Один день я пропустил - мне нужен был конвоир поглупее, я уже наметил его.
Он пришел за мной, когда стемнело, лучше и не надо.
Мы вышли из здания, пересекли тесный дворик, чуть освещенный несколькими окнами и висящей в дальнем углу слабенькой лампочкой под жестяным конусом. Но туда-то я не побегу - не успею, и все-таки светлее там. Мишенью не хочу быть. А побегу я вон к тому битому "жигуленку", что сиротливо прижался вплотную к стене.
Я вышел из кабинки и стал заливать воду в бутылку. Конвоир терпеливо ждал. Я потуже завернул пробку и ахнул его бутылкой сначала в лоб, а потом в затылок. Он молча ткнулся мордой в писсуар. Я вынул из его кобуры пистолет, сунул за пояс. Прихватил его руку наручниками к трубе писсуара, бросил в окно урну и бросился за ней сам. Упал удачно. Вскочил, побежал к ограде: на капот, на мятую крышу машины, подтянулся, кряхтя от боли, и свалился по ту сторону забора, в темный прекрасный парк.
В забор, с той стороны, ударила бесполезная очередь.
Быстрым шагом я пересек парк и вышел на чуть освещенную улицу. Остановил такси.
– У меня нет с собой денег, - сказал я таксисту, - я расплачусь с вами дома.
Он пригляделся ко мне, зло усмехнулся:
– Как же - расплатишься! Ступай откуда пришел, - и резко тронул с места. - В свой "Белый дурдом". Погрейся на угольках.
Догнал бы я его парой пуль без сожаления, да пистолет выронил, когда переваливался через забор, а поискать его времени не было… Ну пусть еще поживет…
У меня не было иного выхода, я продолжал ловить машину. Вряд ли, конечно, возьмет меня кто-нибудь в таком виде. Другие времена, другие и люди.
Но я ошибся. Эту машину я не останавливал. Она сама притормозила, и водитель, распахнув дверцу, спросил:
– Куда вам ехать? Садитесь скорей!
Домой нельзя, наверняка меня там будут
ждать. Я назвал адрес Прохора. Все равно ведь надо его вытаскивать. Если еще не поздно.
– Оттуда? - спросил водитель, когда мы подъезжали.
– Вам лучше этого не знать.
– Я сам у "Останкино" был. Еле ушел из-под пулеметов.
Мужик попался толковый.
– Вас подождать на всякий случай? Дверца будет открыта.
– Пожалуй, не стоит. Если меня там встретят, мне уже не уйти.
– Желаю удачи. - Он протянул мне руку. - Сигареты возьмите.
– Спасибо.
Я поднялся двумя этажами выше Прохоровой квартиры и стал медленно спускаться. Ничего подозрительного. Я позвонил.
Дверь открыл Прохор.
– Леша? Откуда ты? Ах, да. - Он явно был не в себе, в каком-то затянувшемся шоке.
– Собирайся, Проша, пора и нам отдохнуть. Поедем ко мне, в загородное имение. Вот-вот за тобой придут.
– Пусть приходят. Мне все равно. Как после этого жить?
– А мне не все равно. Я тебя не отдам. Собирайся.
– Ты хоть умойся.
– Да, конечно, найди мне во что переодеться. И какую-нибудь пудру. Или крем. И бритву дай.
Я сбросил с себя все на пороге и пошел под душ. Вода словно хлестала меня проволокой, я чуть ли не визжал от боли.
Прохор принес старые джинсы и нервно мял их в руках, пока я брился, и все приговаривал:
– Как жить теперь? Как жить? Разве можно?
– Прежде всего штаны мне давай. Я такие вопросы без штанов не решаю. И поищи у супруги какой-нибудь грим, - напомнил я. - И документы, что я у тебя оставлял.
– Здорово тебя отделали, Леня. Тебе в больницу надо, а не за город.
– Шевелись, Проша, шевелись, иначе и ты такой же будешь. Дай же штаны наконец.
Я привел себя в относительный порядок, выбросил свои вонючие окровавленные тряпки в мусоропровод, сварил и выпил кофе.
Прохор, причитая, сновал по квартире, таскал за собой чемодан, что-то складывал в него, потом вываливал на пол и снова что-то собирал.
– Проша, - намекнул я, - не на курорт едем. Самое необходимое бери, в авоську.
– Но рукописи, Леня. Разве можно их оставлять им?
Длинный требовательный звонок и угрожающие удары твердым в дверь прервали наши споры.
Я примерился, повернул Прохора, подвинул чуть в сторону и ударил. Расчетливо - в нос, чтобы он сразу залился кровью. И упал он хорошо - свалил сервировочный столик с чашками и кофейником и стул. Я сбросил на пол и его любимую вазу.
– Не вставай, Проша.
Решительно распахнул дверь. На площадке двое, вооруженные, в форме; за их широкими плечами - кто-то в штатском, рука в кармане плаща.
– Русаков? - Ладони плотнее обхватили рукоятки автоматов.
Я дружелюбно, понимающе, без опаски сделал шаг назад:
– Заходите, ребята. Как раз с ним разбираюсь, - и демонстративно потер костяшки правой руки.
Мы вошли в комнату. Картина была убедительной. Прохор успел размазать кровь по лицу, корчился на полу среди разбитых и разбросанных из чемодана вещей.
– Вы за ним, что ли? Не отдам, ребята, - я первый. - Я по-хозяйски достал из бара бутылку, разлил водку по фужерам.
– Добро, - сказал штатский, хлопнув водки и пнув Прохора носком ботинка. - Из коричневого красного сделал. Спроси его за одно - где Серый? Он должен знать, корешуется с ним.
– Серый - это который? Не сыщик Сергеев из областного управления?
– Ну! Он самый. Предатель. Мокрушник. К нему особый счет.
– Спрошу, - пообещал я многозначительно. - Все равно вопросов много.
– Звякни тогда, не посчитай за труд. - Он протянул мне карточку.
Я мельком взглянул на нее, сунул в карман.
– Могу, стало быть, с тобой на "ты", капитан? Я полковник.
– Виноват. - Он разочарованно задержал горлышко бутылки над фужером.
– Да брось ты, - отмахнулся я. - Одному делу служим.
Горлышко радостно накренилось, облегченно забулькало, торопливо выливая в стакан остатки водки.