– Уваровка? - повторил я, уточняя.
– Отсюда автобус в нее ходит, - шепотом подсказал Бирюков.
– А ты вообще-то где? - небрежно поинтересовался Витек. - А то тебя многие спрашивают.
– Все ты знаешь, Витенька, это правда, стало быть. А вот, где Серый, не узнаешь никогда. - И я положил трубку.
Мы обговорили еще кое-какие детали и собрались восвояси.
– А на кой тебе этот "Защитник"? - обратной дорогой спросил Саныч.
– Я пистолет там забыл. Надо забрать - дедово наследство.
На ферму мы вернулись в самый разгар битвы: Яна успешно сражалась с плитой, а Прохора мы отыскали под обрушившейся на него поленницей. Он был по пояс мокр (воду таскал), грязен (навоз убирал) и весь в синяках (это тоже понятно). Стал доказывать нам с намеками, что поленница сама по себе обвалиться никак не могла, что это чей-то злостный происк, Яна эти намеки проигнорировала. Стало быть, неспроста.
Мы пообедали, я занял у Саныча денег на дорогу и стал собираться.
– Отложить никак нельзя? - огорчилась Яна.
– Самое время сейчас. Спокойно пока, стало быть.
Я щедро раздал своей команде оперативные указания, поцеловал Яну и уже до темноты прятался в канаве напротив садового участка ревнивого красноглазого "фазендеро" Шурика, который со товарищи бил меня в автобусе и забрал, сволочь немытая, мой пистолет.
Жизнь в этом "Защитнике демократии" по осеннему времени не шибко бурлила. Многие уже съехали, а те, что еще держались, сидели в основном по домам, топили печки, стучали молотками и пили водку.
Я внимательно изучил подходы к даче, наметил пути отхода, разобрался в планировке дома. Стал мерзнуть - к вечеру засвежело, и подстеленная Санычева телогрейка уже не спасала. Ладно, зато комаров нет.
Незадолго до возвращения Шурика со службы его верная супруга выпустила из дома мужика, и тот, шумно прошагав мимо меня, освежив вечерний воздух перегаром, скрылся в доме напротив. Да, если Шурик и в самом деле ведет отстрел любовников своей жены из моего пистолета, у меня будут проблемы с патронами. Тем более что их всего два в обойме оставалось…
Немного позже - вот это удача! - Шурикова супруга снова появилась на крыльце, одетая "на выход", не иначе в город намылилась, мало ей, стало быть, местных кобелей.
Я пригляделся к ней, когда она, "дыша духами и туманами", направилась к воротам "Защитника" - ну вот ничего в ней нет: ни кожи, ни рожи, ни шарма. Загадка природы, стало быть. А Шурик страдает. Сокол ясный…
Мне уже надоело его ждать, я замерз до дрожи, плюнув на конспирацию, несколько раз вставал и прохаживался вдоль штакетника, пытаясь согреться…
Ну вот он - здрасте! Пьянее пьяного. Упал, бедный. Поднялся, опять упал, перебирая планки забора, добрался до калитки, ввалился в нее, пошел на четырех к садовому крану, подставил голову под струю воды. И все - четко, отработанно.
Пришел в себя быстро, встал на ноги, содрал с веревки какую-то тряпку, вытер голову. Поднялся на крыльцо, довольно споро попал ключом в скважину, вошел, зажег свет.
Я видел в окна, как он бродил по дому, пил чай, наконец стал раздеваться и исчез - стало быть, плюхнулся в постель.
Надо еще выждать. Чтобы его хорошо забрал сон. Я, уже не таясь, закурил, поглядывая на освещенное окно. Под ним стоял словно специально забытый для меня стул. Я хвачу им по стеклу, нырну в комнату и… А вот и нет, совсем по-другому. Что я буду стекла бить, когда Шурик дверь-то не запер.
Все, пора. Скрипнула под моей ногой ступенька крыльца, скрипнула входная дверь, за ней еще одна, - в жилую комнату. Здесь все скрипело. Только кровать под Шуриком помалкивала - так он ее придавил. Рядом с кроватью - больничная тумбочка. На ней фонарик и мои часы, именные, еще от МВД СССР. А в тумбочке (дверца, конечно, тоже скрипнула), а в тумбочке - мой "вальтер".
Я взял его, тщательно обтер висевшим на спинке кровати полотенцем, вынул обойму - так и есть, один патрон. Да один в стволе. Снова загнал обойму в рукоятку.
На душе - прямо весна расцвела!
Я подошел к окну, задернул штору, вернулся. Шурик спал на животе, свесив голову с кровати, похрапывал. Я не дал себе воли, не пустил воспоминания в ход - иначе тут же разбил бы его затылок добротной девятимиллиметровой пулей. Я просто ткнул стволом его в ухо и сказал:
– Вставай, Шурик, пора!
Профессионал - среагировал мгновенно: вскинул голову, рванулся к стене, прижал к груди подушку.
– Все? - спросил я. - Не густо.
– Ты кто? - хрипло, испуганно, не отводя глаз от дырки ствола. - Что надо?
– Да я за своей пушкой пришел.
– А! Забирай, конечно. Не возражаю. Что еще?
– А что у тебя еще есть?
– Оружия больше нет, оно в части,
– Жилет? Наручники? РП?
– В шкафу. - Он судорожно притиснул подушку к жирной груди. Дурной, я ведь, если что, в голову буду стрелять.
– Не дыши пока, - посоветовал я, собирая в подвернувшуюся сумку трофеи. - Баллончик есть?
– В кармане, - он кивком указал на валявшуюся на полу куртку. - Хороший: перцовая аэрозоль.
– Как ходят? - Я взял с тумбочки свои часы и надел на руку.
– Тик в тик, - пояснил он. - Советские. - Швырнул мне в лицо подушку и прыгнул.
Я этого ждал - чуть развернувшись, встретил его ударом ноги в лицо. Он тяжело рухнул на прежнее место.
– Убьешь?
– Убью. Но не сейчас. Тачка у тебя есть?
– В городе она.
– У соседей?
– Можно поискать.
– Поищи, отвезешь меня на шоссе. Одевайся. Следующий твой прыжок будет последним.
– Понял уже, - согласился он, натягивая брюки.
Мы вышли на улицу. Час еще был не очень поздний, кое-где светились окна. Он постучал через два дома в третий.
– Федя! Федюнь, выгляни.
Федюня выглянул:
– А, Шурик, чего бродишь?
– Выручи, на станцию надо сгонять, за бабой.
– За своей? - хохотнул Федюня. - Иль за чужой?
– Какая подвернется.
– И то! - Он скрылся в доме, протянул руку с ключами в окно. - Держи. А это кто с тобой?
– Корешок. Ночевать будет. Зайдешь? Посидим.
– Поздно уже, я спать собрался. Ключи утром занесешь, не буди сегодня: у моей месячные кончились, понял? - И заржал.
Я сел на заднее сиденье. Положил рядом сумку. Шурик вывел машину на дорогу, повел ее к шоссе.
– Здесь останови. - Ни к чему ему знать в какую сторону я буду попутку ловить. Хотя можно и продемонстрировать, ложный след дать. Да ну его… Не будет выступать. Все понял. Это ведь не стариков по головам лупить, не детей расстреливать.
– Выключи зажигание. Положи ключи на полочку. Поставь на нейтраль и на ручник. Опусти стекло. - Я вышел из машины, подошел к его дверце, поднял пистолет. - Кто еще с тобой был тогда в автобусе? Кто бил меня? Кто искал Прохора Русакова? Отвечать!
Он ответил. Но не сразу. И не потому, что раздумывал, колебался. Он добросовестно вспоминал. И так же добросовестно ответил. Даже некоторые адреса и телефоны назвал.
Я сунул пистолет за пояс, плюнул ему в глаз и пошел к шоссе.
Вот уж дверь в баньку-то не скрипнула. Я скинул сапоги, сложил в угол добычу и тихонько забрался на сеновал. К своей милашке.
– Нагулялся? - спросила Яна ясным голосом.
– Стало быть, вволю.
– Спать хочешь?
– В каком смысле смотря?
– А как тебе милее?…
Все дни до среды мы, как ни странно, были заняты хозяйственными делами. Бандюги бандюгами, а жизнь шла своим чередом, в любви и трудах. А что делать? Сердце без любви черствеет, а хозяйство без труда чахнет.
Яна - эта наша городская фифа, дитя горячего асфальта - быстрее всех освоилась с сельским бытом, будто в родную деревню вернулась.
Саныч ее от души похваливал: все у нее ладилось - и в дому, и вокруг дома. Сена с соломой уже не путала. Даже коров научилась доить. И было почему-то очень приятно смотреть, как она, похожая в косыночке на красивую крестьянку, сдувая со щеки обязательно выбившуюся пепельную прядь, азартно работала своими узкими нежными ладонями; как, шипя, в волнах замечательного запаха, закипает в подойнике густой пеной парное молоко. Как довольная Апреля тянется к ней лобастой безрогой мордой, просит вкусненького…
С Прохором сложнее было. Конечно, он догадывался, что булки не растут в поле, но, подозреваю, с изумлением узнал, что коров, оказывается, доят не в молочные пакеты. Он даже самовар ставить не научился. Лопата в его руках не держалась, топор слетчи с топорища, молоток почему-то категорически предпочитал не шляпку гвоздя, а пальцы, яйца выпрыгивали из кошелки, поросята кусались, петух ревновал к курам и норовил взлететь Прохору на голову…
– Ладно, - сжалился наконец над ним Саныч, - в пастухи тебя определю…
Прохор загорелся. Вообразил, видно, себя кудрявым Лелем с жалейкой - расшитая рубаха до колен, гребешок на поясе и лапоточки на ногах. Вокруг красны девки в сарафанах, и среди них - Яна в венке из васильков…
– …Будешь утром телят выгонять на солнышко, на травку - пока она есть. А вечером пригонишь обратно, в телятник. - И протянул ему кнут.
Тут Прохор угас. Спрятал руки за спину.
– Что? И это не умеешь? - изумился Саныч. - Учись.
Он легко взмахнул кнутовищем - длинная ременная полоса с волосяной кисточкой на конце послушно побежала волнами назад и легла за его спиной - как по линейке. Неуловимое движение - и она рванулась вперед, раздался сильный, резкий, как выстрел, треск.
– Это не трудно, - обнаглел Прохор. - Этому я сейчас научусь. Главное - принцип действия этой структуры понять.
– Во-во, - согласился Саныч, - структуры. Поставь-ка коробок, - он кивнул на забор, где на штакетинах сушились вверх дном вымытые Яной банки.
Прохор поставил на дно банки торчком спичечный коробок. Саныч прищурился и взмахнул рукой - коробок с треском исчез, словно взорвался, от него даже дымок пыхнул. Прохор засунул пальцы под мышки, хмыкнул.
– Леша, хочешь сигарету твою загашу, прямо во рту?
– Не смей, Серый, - взвилась Яна. - Он тебе голову снесет, если промахнется.
– Слабо? - подначил Прохор.
Я повернулся к Санычу профилем, вытянул подальше губы с зажатой в них сигаретой. Прохор хихикнул, Яна ткнула его своей нежной рукой в бок.
Стало тихо, как в цирке, перед смертельным трюком, даже воробьи замолкли со злорадным интересом.
Саныч на этот раз примеривался дольше, легонько покачивая правой рукой, вытянув вперед левую, не отрывая глаз от кончика сигареты.
– Не тяни, - пробормотал я, не разжимая губ, - она укорачивается, все ближе к носу…
Дымок сигареты щекотал ноздри, сейчас чихну и без носа останусь.
– Не шевелись, - предупредил Саныч, - и не дрожи. Держи ее крепче.
Раз! Мне показалось, что сигарета дернулась в конвульсии - я скосил глаза: вместо огонька на ее кончике лохматился табак.
Яна зааплодировала.
Прохор решительно забрал у Саныча кнут, огляделся, сорвал с антоновки яблоко и положил его Яне на голову. Повернулся к ней спиной, волоча за собой кнут, начал отмерять шаги. Когда он снова обернулся и поднял кнут, Яна уже доела яблоко и бросила в него огрызок.
На том его обучение и закончилось.
Правда, он тайком, за сараем, сделал потом еще две попытки. С первого раза сорвал с березы старый скворечник, со второго обмотался кнутом, как колбаса шпагатом.
Вечером, как раз к самовару, поспел участковый Андрюша. поинтересовался нашими делами, сговорился с Санычем поехать с утра по фермерам, набирать ополчение, а потом вызвал меня на крыльцо.
– Знаешь наше самое слабое место в обороне?
– Знаю.
– Если ее схватят, мы сдадимся без боя. На любых условиях.
– Если ее схватят, они даже пожалеть об этом не успеют.
– Ты же знаешь Махноту.
– И он меня знает. Кстати, ты мне патронов к "вальтеру" не поищешь? У меня два всего.
– Пошукаю. Разрешение на него, конечно, есть?
– Конечно, нет. То есть есть, но много кратно отобранное.
– Да, с оружием у нас слабовато. - Он спустился с крыльца, пошел к мотоциклу. - Ну, бывай жив и здоров. За женой доглядывай все-таки.
Доглядишь за ней…
Полдня Яна, воркуя, оборудовала на сеновале "наше семейное гнездышко". Сгребла к одной стороне сено, отгородила его доской - получилось супружеское ложе. В изголовье поставила ящик из-под водки, разместила на нем керосиновый фонарь, косметику, зеркальце. Натянула веревки и повесила на них распоротые мешки: "спальню" обозначила. По крыше развесила букеты кленовых листьев.
– Вообще-то, - громко говорила она при этом, чтобы слышал пыхтевший за письменным столом Прохор, - это несправедливо. Здесь Прошка должен жить, а мы - семейные - внизу. Но он нахал, ему все равно, что молодая красивая женщина по сто раз в день мучается на лестнице, рискует таким телом. Слышишь, ты, Вильгельм Телль? Хоть бы покраснел. Вот такие никогда девушке место в метро не уступят. И всегда у стенки спят. За женщину прячутся. - Помолчала, подумала. - Но, с другой стороны, Прошке наверху жить нельзя, да, Серый? Обязательно с лестницы сорвется. Ухаживай за ним потом, горшки из-под него выноси…
Внизу хлопнула дверь. Не выдержал писатель дружеской критики.
– Серый, ты очень злишься, что я пистолет забыла?
– Я сам виноват, Ничего, обойдемся.
– Но ты же обещал капитану застрелить его из этого пистолета.
– Подумаешь, застрелю из другого. Мало, что ли, мне врать приходилось, относительно честному?
– А жене? Приходилось врать?
– Однова, - уклонился относительно честный.
– Ребята приехали, - сказала Яна, с трудом выбираясь (или выдираясь) из моих объятий. - Пойдем обедать. И новости послушаем,
Новостей-то как раз и не оказалось. Саныч и Андрей вернулись почти ни с чем. Только Ковалевы из Ключиков со своими знаменитыми именами - Семен Михалыч и Михал Иваныч - согласились выставить свои кандидатуры на посты борцов с местной мафией. И больше из фермеров никто не откликнулся на наше предложение им же помочь. И никто ничего не знает, никто никому не отстегивает. Какой такой рэкет? Слово-то, Андрей Сергеич, какое привезли, у нас отродясь такого не водилось.
– Боятся. Запугали их насмерть.
– Ничего, поможем им опомниться, - сказал я. - С другого конца поможем. А для начала урок им дадим. Мужикам, чтобы осмелели, пример нужен.
– Да где ж взять? - растерялся Саныч.
– Сами сделаем… Завтра среда. Ты, Саныч, замани сюда под хорошим предлогом парочку робких земледельцев. Покажешь им, как надо с рэкетирами обращаться.
– Смогу ли?
– Еще как, стало быть. А мы поможем.
Засадный полк под моим командованием в составе Яны, Прохора и двух молодых фермеров по имени Коля и Оля сосредоточился в сарае, что прямо напротив ворот.
Мы сидели на соломе вокруг кучи фасоли и лущили ее на расстеленные мешки. Естественно, ни Коля, ни Оля не догадывались об истинной причине их присутствия (пришли помочь, Потому что Саныч попросил - нашел хорошего оптовика на фасоль, а времени на ее обработку в обрез); не знали они и того, что под соломой хоронится Санычева "перданка" шестнадцатого калибра, а на моей все еще ноющей пояснице греется дедов "вальтер".
Фермер Оля старательно перебирала грязными пальчиками жухлые сухие стручки, а фермер Коля пялил глаза на Яну так настойчиво, что это не могло не тронуть ее отзывчивую женскую душу, нежней которой только женские руки. И Яна не была бы Яной, если бы не стала подмигивать ему и строить глазки, а когда Коля клюнул На приманку и перебрался к ней поближе, злорадно показала ему язык.
А вот мне - нет, не показала, стало быть. Хотя я тоже не сводил с нее глаз. Чтобы не таращиться в запыленное окошко, через которое все равно с моего места ничего не было видно. Кроме синего неба и дрожащей от холода ветки березы с последними желтыми листьями…
– Тихо, - сказал я и привстал, заслышав визг плохих тормозов за забором. Подошел к окну, поманил фермеров. К другому окну приникли Яна с Прохором. Причем Прохор стоял как часовой, не моргая и не дыша, приставив к ноге приклад ружья. Изготовился, стало быть.
За воротами истошно сигналила грязная "Нива", из которой с трудом вылезал пузатый парень в кожаной куртке и в дурацкой, не по погоде, бейсболке. Второй - длинноволосый - остался за рулем.
Саныч, небрежно держа в правой руке сложенный кнут, неторопливо вытащил из створок ворот деревянный брус и распахнул одну из них. Напрасно - надо было две - вдруг не пролезет любитель пива после бейсбола.
– Заходи. - Саныч посторонился, пропустил его и снова запер ворота - молодец, не забыл.
Парень дурашливо поднес к козырьку два пальца, Саныч лениво постукивал кнутовищем по сапогу.
Разговор между ними поначалу был спокоен и ровен. Правда, толстого парня мы слышали плохо, он бубнил свой текст только в расчете на Саныча:
– Обналичишь… Кому передать, где, как - тебе сообщат. Или перечислишь на этот счет, - он протянул Санычу клочок бумаги. - Не задерживай, - кивок в сторону грязной "Нивы", - сам видишь, на какой дряни приходится ездить…
– Все? - спросил Саныч громким злым голосом (это правильно) и медленно порвал бумажку на четыре части (вот это зря). Скомкал и швырнул в лицо толстяка (ну, ладно). - Ни рубля вам от меня не будет. Так и передай хозяину. А если не уйметесь, руоповцы вами займутся. Они вам все ноги из ж… повыдергивают и узлом завяжут (не совсем понятно, но сойдет).
Парень растерялся - не ожидал такой реакции от мужика, - шагнул назад. Я достал пистолет, не оглядываясь, дал знак Прохору. Сзади послышалась какая-то возня, пыхтение, шорох соломы - не иначе ружье наш Тургенев потерял.
– Ну, смотри, - не очень уверенно пригрозил толстяк. - Пожалеешь, да поздно будет. Детишек побереги, дурак. Не жалко детишек?
– Детишки уже далеко, вам их не достать. - Саныч сделал шаг вперед, парень, соответственно, шаг назад.
– Все знаем. Телка у тебя тут крутая по явилась - не боишься, что поделиться не только деньгами придется? - Еще шаг назад.
И кстати.
– Все! - сказал Саныч и поднял кнут, отводя назад руку. - Чаша моего терпения лопнула! - (Красиво, правда?) - Сейчас ты у меня попляшешь. И споешь. Дурным голосом.
Первый выстрел кнута сбил с головы бедного парня бейсболку, второй вырвал из руки нож, третий обвил его щиколотки и повалил на землю - толстяк с такой силой грохнулся жирной спиной, что запрыгали и зазвенели банки на заборе.
Он очумело вскочил, попытался бежать, но Саныч снова дернул кнут, и парень опять грохнулся, теперь уже лицом.
Взбрыкнув ногами, он сбросил с них путы и поскакал к забору - вокруг него защелкали резкие и быстрые удары. Вот это была работа: лопнула на спине посланца куртка, слетели ее обрывки, выстрелили перебитые кнутом подтяжки - с круглого брюха поползли вниз штаны, мешая парню бежать. Он подхватил их руками, а тут вот он - забор, руки пришлось освободить, штаны, стало быть, выпустить. Над забором навис толстый зад в красных трусах, которые тут же разлетелись в клочья, а на беззащитном голом седалище загорелись не менее красные полосы.
Толстяк взвыл, как ошпаренная кошка. Его длинноволосый напарник вывалился из машины, распластался на земле, вытянул вперед и положил на камень руки с пистолетом.