Ему доводилось краем уха слышать о Борисе Грабовском, да и в Интернете упоминания о нем на сайтах соответствующего содержания были нередки. В последнее время его имя частенько появлялось в выпусках новостей; однажды Глеб, заинтригованный этой шумихой, живо воскрешавшей в памяти времена стремительного взлета Кашпировского и Чумака, заглянул на личный сайт Бориса Григорьевича, и от того, что он там прочел, у него волосы встали дыбом. Грабовский с одинаковой готовностью брался предсказывать судьбы не только людей, но и поездов, и самолетов – разумеется, не бесплатно. Транспортные средства он "тестировал" на договорной основе, по контракту, получал за это огромные гонорары и исправно выплачивал солидные налоги. С людьми Борис Григорьевич вел себя намного осторожнее: платы за свои услуги не брал, но каждый, кто обращался к нему за помощью, должен был внести определенную сумму в возглавляемый им фонд, основанный якобы для финансирования исследований в области парапсихологии. Сумма взноса была внушительная, и выплачивалась она, разумеется, сугубо добровольно. С точки зрения действующего законодательства придраться тут было не к чему, но именно тщательность, с которой Грабовский обезопасил себя от каких бы то ни было преследований со стороны закона, наводила на мысль, что он нечист на руку. Впрочем, путаница в финансовой отчетности рано или поздно уравнивает и честного человека, и прожженного мошенника, усаживая их рядышком на нары в камере следственного изолятора. Осмотрительность необходима в любом бизнесе, и далеко не каждый, кто, имея дело с большими деньгами, прибегает к помощи профессиональных бухгалтеров и юристов, – непойманный вор…
– Хорошо, – сказала Ирина, которая прекрасно поняла, что означало восклицание Сиверова, поскольку никакой другой реакции от него и не ждала. – По-твоему, все экстрасенсы – мошенники…
– Я этого не говорил, – вставил Глеб, снова подумав, что Ирина в последнее время стала слишком часто обобщать – видимо, очень переживала.
– Но подразумевал.
– Да нет же! Не все журналисты продажны, не все женщины глупы, и не все экстрасенсы – охочие до чужих денег обманщики. Далеко не все. Но многие.
– Ладно. Тогда что ты, материалист, реалист и прагматик, можешь предложить взамен?
– Ждать, надеяться и искать, – не задумываясь, ответил Глеб. Ничего иного он действительно не мог предложить.
– Правильно, – неожиданно согласилась с ним Ирина, – искать. Я так понимаю, что в таком деле все средства хороши. Да пускай этот Грабовский на поверку окажется хоть чертом с рогами, лишь бы помог!
До Глеба вдруг дошло, почему Ирина так решительно одобряет и защищает довольно сомнительное решение подруги обратиться за помощью к экстрасенсу. Ведь именно таким образом она сама когда-то отыскала считавшегося погибшим мужа! Вспомнив ту давнюю историю, Сиверов не стал говорить о том, что сделки с чертом, какими бы удачными они поначалу ни казались, имеют очень неприятное свойство неизменно выходить людям боком.
– Да я же и не спорю, – сказал он мягко. – Тем более что я твоей Нине не указ: как сочтет нужным, так и поступит, даже если мы с тобой насмерть разругаемся, выясняя, права она или нет. Не знаю, будет ли польза от ее визита к Грабовскому. Главное, чтобы не было вреда… Пусть попробует. А мы поглядим, что из этого получится. Вдруг Грабовский и вправду волшебник?
– Но если он ее обманет, ты ведь ему этого так не оставишь? – задала Ирина вопрос, которого Глеб уже некоторое время от нее ждал.
– По-моему, меня склоняют к тому, чтобы злоупотребить служебным положением, – сказал он в пространство.
– Ну конечно! – с возмущением воскликнула Ирина. – Главное – ничего не делать без ведома начальства! Вдруг Федор Филиппович рассердится? А на человека плевать…
– Все сотрудники спецслужб – кровавые, продажные, тупые и бессердечные подонки, – не удержавшись, с огромным удовольствием обобщил Сиверов. – Знал бы – не покупал, – добавил он после того, как на него грозно замахнулись букетом.
Глава 5
Дом был огромный, серовато-желтый, тяжеловесный, с лепными карнизами и железной шатровой крышей, украшенной по углам натуралистично выполненными статуями каких-то колхозниц, обнимавших гигантские снопы пшеницы, и шахтеров, державших наперевес отбойные молотки. Крыша была обведена крошащейся бетонной балюстрадой с пузатыми, рябыми от облезшей побелки столбиками; в полукруглых нишах, что тянулись вдоль всего фасада на уровне третьего этажа, прятались закопченные, засиженные голубями бюсты каких-то никому не известных личностей – не то героев античности, не то полярных летчиков, не то, опять же, прославленных шахтеров и многостаночников. Дом спал; ровные ряды окон, казавшихся по сравнению с его громадной махиной узкими, как бойницы, мрачно поблескивали, отражая черными, как омуты, стеклами свет уличных фонарей. Лишь застекленные лестничные марши мерцали в ночи вертикальными полосами неяркого желтоватого света, да горели вразброс три или четыре бессонных окошка, за которыми какие-то полуночники безжалостно жгли табак и нервные клетки, решая свои никому не интересные проблемы.
Из темного устья огромной сводчатой арки, что, пронзая толщу дома, выводила на проспект, показалась одинокая мужская фигура. Человек шагал неторопливо, но целеустремленно, засунув руки в карманы и подняв воротник изрядно измятого и грязного пиджака. Он зябко ежился: дни все еще стояли теплые, солнечные, но по ночам было уже по-настоящему прохладно, и, чтобы не мерзнуть, требовалась одежда более солидная, чем пиджак. На правом плече мужчины, тяжело и некрасиво оттягивая на сторону ворот, висела на ремне спортивная сумка – полупустая, но явно очень увесистая.
Случайный прохожий, заглянув в его лицо, был бы по-настоящему испуган. Это лицо ровным счетом ничего не выражало, мимические мускулы были полностью расслаблены, придавая небритой физиономии сходство с посмертной маской. Глаза – тусклые, неподвижные – смотрели прямо перед собой. Иногда такое выражение лица можно видеть у мертвецки пьяных, но ночной прохожий не был пьян – об этом свидетельствовала его ровная, уверенная поступь. В этом движении чудилась отрешенная целеустремленность потерявшего управление механизма.
Выйдя из арки во двор, человек повернул направо и двинулся по узкой пешеходной дорожке между проезжей частью и пестревшим поздними цветами палисадником. Из темной травяной чащи вынырнул и бесшумной тенью скользнул через дорогу кот – черный как сажа и облезлый, как долго бывший в употреблении ершик для мытья унитаза. Человек не обратил на кота внимания; казалось, он его даже не заметил. Дойдя до третьего от арки подъезда, он свернул – не так, как сворачивает добравшийся до места назначения человек, а как получивший команду шагающий экскаватор с дистанционным управлением, – и подошел к дверям. По пути он миновал стоявшую под полуоблетевшим кустом старой, узловатой сирени скамейку, на сиденье которой, на самом видном месте, перочинным ножом были глубоко вырезаны буквы "М" и "С" – по всей видимости, чьи-то инициалы. На эту надпись, которой вскоре должно было исполниться тридцать лет, прохожий обратил внимания не больше, чем на кота.
Скамейка была все та же, что и тридцать лет назад, а вот дверь изменилась в соответствии с требованиями времени – стала железной, с электромагнитным кодовым замком и переговорным устройством. Остановившись перед ней, человек немного помедлил, будто не зная, что делать дальше, а потом механическим движением заводной куклы достал из кармана звенящую связку ключей, на ощупь выбрал из нее электронный чип и приложил его к контакту замка. Дверь издала переливчатую музыкальную трель и открылась.
Человек вошел в подъезд. Лифт, словно дожидаясь его, стоял на первом этаже – двери его распахнулись, едва лишь указательный палец с обведенным траурной каймой грязи ногтем коснулся кнопки вызова. Нелепая фигура, со спины особенно напоминавшая оживленный каким-то злым волшебником мертвый предмет, шагнула в кабину и неловко, неуверенно нажала кнопку шестого этажа. Створки лифта сомкнулись с характерным лязгом, в тишине спящего подъезда взвыл электромотор, заскрипели, наматываясь на барабан, толстые замасленные тросы. Эти громкие звуки не привлекли ничьего внимания: стоял самый глухой предрассветный час, когда сон наиболее крепок.
На шестом этаже человек вышел из лифта и с прежней механической уверенностью приблизился к двери нужной ему квартиры. Связка ключей снова блеснула в свете электрической лампы; после секундной паузы человек переложил ее в левую руку, а правой достал из кармана какой-то продолговатый предмет. Послышался тихий металлический щелчок, и из пластмассовой рукоятки выскочило острое двенадцатисантиметровое лезвие, отливавшее тусклым металлическим блеском. Человек посмотрел на нож так, словно видел его впервые, и принялся, неловко орудуя левой рукой, один за другим отпирать замки.
Справившись с этой задачей, человек повернул ручку и шагнул в темноту прихожей. Он по-прежнему двигался, как заводная кукла, но никакого шума при этом не производил. Закрыв за собой дверь, человек прислонился к ней спиной, затаил дыхание и немного подождал. В прихожую никто не вышел; проникавший с улицы свет люминесцентных ламп зажигал голубоватые искры в узорчатых стеклах межкомнатных дверей и ложился на пол четкими косыми четырехугольниками. В тишине было слышно, как на кухне негромко гудит компрессором холодильник и размеренно капает из прохудившегося крана вода.
Человек на ощупь запер за собой дверь и, не зажигая свет, беззвучно, как тень, заскользил вперед. Он заглянул в спальню. Вид пустой, аккуратно застеленной кровати не вызвал у него никаких эмоций; скользнув равнодушным взглядом по стоявшей на тумбочке фотографии счастливой, смеющейся пары, мужчина осторожно снял с плеча и опустил на пол сумку, а затем, держа в опущенной руке нож, направился в гостиную.
Никого. Пусто было и в кабинете, и в маленькой комнате, где когда-то была детская, а теперь разместилось что-то вроде кладовой, куда год за годом складывались ненужные вещи, которые по каким-то причинам хозяину было жаль выбросить. На кухне тихонько урчал и уютно светил желтым глазком контрольной лампочки работающий холодильник; где-то за мебелью копошилась и что-то с аппетитом грызла жившая за плинтусом мышь, но, когда под ногой человека скрипнула отставшая половица, мышь испуганно притихла. Из крана по-прежнему капала вода; человек протянул руку и привычным движением довернул кран – сильно, но осторожно, чтобы не сорвать резьбу. Он вовсе не собирался этого делать и, когда стук капель о дно раковины прекратился, некоторое время тупо, безо всякого выражения, разглядывал свою ладонь, которая по собственной инициативе совершила не предусмотренное программой действие.
Ванная, туалет, кладовка и даже встроенный шкаф в прихожей также подверглись осмотру; поскольку свет с улицы туда не проникал, человек включил цилиндрический карманный фонарь. На полочке в ванной стоял стакан с двумя зубными щетками, красной и синей; рядом на алюминиевом блюдце устроились бритвенный прибор и старый, наполовину истершийся помазок с костяной ручкой. Луч фонарика на некоторое время задержался на этих предметах; человек поднял руку, в которой держал нож, и рассеянно потер внешней стороной запястья шершавый, колючий подбородок. Он немного постоял на пороге ванной, словно и впрямь раздумывая, не побриться ли ему, раз подвернулся такой удобный случай. На самом деле он ни о чем не думал, а просто ждал, когда заложенная в него программа справится с последствиями очередного незначительного сбоя. Затем он вздрогнул, будто проснувшись, отвел луч фонаря от полочки под зеркалом и вышел из ванной.
Покончив с осмотром квартиры, человек убрал нож в карман, прихватил стоявшую у дверей спальни сумку и направился в кабинет. Здесь он без колебаний сел за рабочий стол, положил на край включенный фонарик, придвинул к себе системный блок компьютера и, вооружившись отверткой, снял боковую стенку. Через минуту жесткий диск, хранивший огромное количество весьма любопытной информации, был снят и бесцеремонно, как ненужный хлам, брошен в сумку. Отодвинув в сторону выпотрошенный жестяной корпус, человек принялся один за другим опустошать ящики письменного стола. Затем очередь дошла до полок; пригоршни разрозненных дискет и стопки плоских пластмассовых коробок с компакт-дисками сыпались в кривую беззубую пасть открытой сумки.
Забирать папки с бумагами человек не стал: он знал, что они не содержат в себе ничего важного. А если бы и содержали, таскать всю эту кучу макулатуры на себе не было никакой необходимости…
Собрав все, что нужно было собрать, человек вынул из сумки пятилитровую пластиковую бутыль и щедро расплескал по кабинету ее содержимое. В воздухе густо запахло бензином. Отставив в сторону пустую емкость, он присел на корточки и двумя руками осторожно вынул из сумки объемистый полиэтиленовый пакет. Положил его под стол, поближе к компьютеру, прямо в быстро испаряющуюся бензиновую лужу, после чего подхватил с пола изрядно полегчавшую сумку и, не оглядываясь, даже не потрудившись запереть за собой дверь, вышел из квартиры.
Оказавшись на улице, человек пересек пустынный, как обратная сторона Луны, ярко освещенный проспект, свернул в боковой проезд и направился к стоявшему у самого перекрестка автомобилю. Не оглядываясь по сторонам, все еще двигаясь по заданной траектории, как выпущенный из орудийного дула снаряд, он открыл заднюю дверь, опустился на сиденье и замер, глядя прямо перед собой, прямой, как ручка от швабры, и такой же безучастный. Давно не мытые руки с грязными ногтями мирно улеглись поверх сумки, которую он поставил на колени, свет горевшего на проспекте фонаря двумя острыми искорками отражался в неподвижных зрачках.
Сидевший за рулем массивный мужчина с бритым, сужающимся кверху, как пуля, черепом повернул к нему малоподвижное лицо с тяжелой челюстью и коротким приплюснутым носом. Из угла его широкого тонкогубого рта свисала незажженная сигарета, глаза прятались в тенях, заполнявших глубокие глазные впадины под выступающими, как у неандертальца, надбровными дугами.
– Как сходил? – поинтересовался он.
Человек на заднем сиденье не ответил. Он даже не взглянул на водителя, его неподвижный взгляд был мертво зафиксирован на фонаре, что горел рядом с домом, из которого он только что вышел. Этот дом был прекрасно виден с того места, где стояла машина.
– Ты с кем разговариваешь? – с ярко выраженным украинским акцентом спросил у водителя сидевший рядом с ним толстяк. Ощущавшийся в салоне запах чеснока многократно усилился, стоило лишь ему открыть рот.
– Фу ты черт, – сказал водитель. – Никак не привыкну.
Перекинув через спинку сиденья длинную руку, он запустил ее в стоящую на коленях у пассажира сумку, наугад порылся там, бренча дискетами и пластиковыми коробками с компакт-дисками, и, нащупав увесистую металлическую блямбу винчестера, удовлетворенно кивнул.
– Кажись, нормально. Нож!
Повинуясь резкому, повелительному тону, пассажир механическим движением сунул руку в карман пиджака, достал оттуда нож и отдал его водителю. Тот со щелчком открыл лезвие, внимательно его осмотрел и, неопределенно дернув мощным покатым плечом, бросил нож в ящичек под приборной панелью. То, что на лезвии не осталось следов крови, могло означать только одно: в квартире никого не было.
– Молодец, чистая работа, – похвалил водитель. – А теперь – спать!
Человек на заднем сиденье, так и не шелохнувшись и не издав ни звука, закрыл глаза и задышал медленно и ровно.
– Ну и зря, – благоухая чесноком, рассудительно сказал толстяк. – Пускай бы поглядел. Вместо телевизора.
– Перебьется, – проворчал бритоголовый, доставая из внутреннего кармана пиджака портативную рацию.
– Он-то перебьется, – сказал толстяк. – А вот если там, – он кивнул на видневшийся в отдалении старый сталинский дом, – что не так, кто переделывать пойдет? Его ты теперь долго не добудишься.
– А что там может быть не так? – возразил водитель. – Ты что, Хохол, не веришь в… как это?.. в силу разума?
– Верю, верю, – проворчал тот, кого водитель назвал Хохлом. – А только в народе говорят: доверяй, но проверяй.
– Ты это хозяину расскажи, – посоветовал бритоголовый водитель и, прекращая дебаты, большим пальцем нажал кнопку вызова на корпусе рации.
Одно из выходивших на проспект окон на шестом этаже старого дома озарилось изнутри мрачной красно-оранжевой вспышкой. В следующее мгновение вихрь стеклянных осколков и обломков дерева и штукатурки фонтаном брызнул наружу вместе с тугой струей дымного пламени, в уши ударил плотный грохот мощного взрыва, и машину ощутимо качнуло на амортизаторах. Стекла продолжали сыпаться по всему фасаду; разбитый взрывной волной фонарь погас, повсюду выли и улюлюкали сирены автомобильных сигнализаций, в выбитых окнах начал загораться свет; из четырех окон квартиры на шестом этаже, где только что прогремел взрыв, уже выбивались языки набирающего силу пожара.
– Ну вот, – сказал бритоголовый водитель, спокойно запуская двигатель, – видишь, все в ажуре. А ты – не так, не так… Что значит высшее образование! На полном автопилоте сделал все как надо!
Он тронул машину с места, вырулил на озаренный пляшущими оранжевыми отблесками проспект и, неторопливо прокатившись мимо растревоженного взрывом дома, где набирал силу пожар, прибавил газу.