Однако в Трускавце дело с налаживанием сердечных контактов имело свои трудности. Право же, мысли о том, что у намеченной избранницы камни в печени или панкреатит, не способствовали любовному настрою. О чем шептаться в нежном экстазе? О пользе "Нафтуси", об эффективности озокерита или доморощенных способах избавления от камней в желчевыводящих путях?
Профессор, болезненно относящийся к своей хворобе, инстинктивно стремился к здоровому молодому телу. Поэтому на женщин из своего санатория он смотрел чисто платонически. Не бежал общения, но планов никаких не строил. Да и встречая других курортниц, тоже не забывал, зачем они в Трускавце, заранее ставя на них крест как на объекте ухаживания.
Конечно, была другая возможность - познакомиться с кем-нибудь из местных. Но как к ним подступишься? Не подойдёшь ведь просто так на улице. Случайных знакомств Скворцов-Шанявский не признавал.
Вот почему он, гуляя по городу, внимательно всматривался в лица молоденьких женщин, пытаясь узнать ту случайную знакомую, с которой судьба свела его в новогоднюю ночь в Средневолжске.
В который раз Валерий Платонович ругал себя за то, что не взял у неё адрес. Хотя бы узнать фамилию - в паспортном столе разыскать было бы пара пустяков.
Правда, координаты Орыси были известны Эрику Бухарцеву, шофёру Скворцова-Шанявского, теперь уже бывшему. С ним они расстались месяца два назад, и Эрнст уехал куда-то из Москвы.
Признаться честно, хотя профессор знал, что Орыся разведёнка, на неё у него видов не было. Но ведь у неё есть знакомые, приятельницы и подруги. А в каждой клумбе всегда отыщется цветочек, ароматом которого захочется насладиться.
Однако сколько Валерий Платонович ни фланировал по улицам Трускавца, казалось, не было улочки, уголка, куда бы он не заглянул (и не один раз), - Орысю пока нигде не встретил.
Неизменным спутником профессора являлся Иркабаев. Они встречались каждый день и сошлись весьма близко. Ко всему прочему, Мансур Ниязович был хорошим гидом по городу.
Они частенько наведывались на рынок. Иркабаев недоумевал: бушует май, весна глядит на лето, а цены на зелень почти не снижались.
- Жена пишет, у нас такая же история! - возмущался Мансур Ниязович. - Что делается с базаром, а? Как бороться с рвачами? Это же форменный грабёж!
- Цены зависят от предложения и спроса. Пока мы не наводним рынки овощами, фруктами, зеленью и другой продукцией, диктовать цены будет частник. Ситуацию можно изменить только изобилием в госторговле и кооперации. Остальное - чистый волюнтаризм! Призывы, как и ограничения, - не выход!
- У узбеков есть хорошая пословица: сколько ни говори халва, во рту слаще не станет… А мы пока в основном болтаем, - заключил Мансур Ниязович сердито.
На рынок они продолжали ходить, хулили цены и все равно покупали то, в чем не хотели себе отказывать.
Однажды Иркабаев предложил:
- Валерий Платонович, а не побродить ли нам по лесопарку?
- Охотно, - согласился Скворцов-Шанявский.
Было воскресенье, свободный от процедур день.
От центра города пришлось идти минут двадцать. По пути купили в кондитерском магазине сладостей. Конфеты и печенье предназначались для медведей и диких кабанов. Кстати, кабаны гуляли в лесопарке, где хотели.
Мансур Ниязович всю дорогу чему-то улыбался, тихонько напевал.
- Вижу, вы сегодня в настроении, - заметил профессор. - Добрые вести из дома получили?
Жена Иркабаева чуть ли не каждый день слала ему письма, звонила. И вообще, как понял Скворцов-Шанявский, его узбекский друг был завзятым семьянином, чьи мысли целиком занимали дела детей. И хотя Валерий Платонович был чужд этого, но сочувственно наблюдал за Мансуром Ниязовичем.
- Представляете, сын прислал деньги! - с удовольствием откликнулся на любимую тему Иркабаев. - Ахрорджан!.. Пишет: папа, не отказывай себе ни в чем. Понимаете, самому в Москве нужно на кино, мороженое, а он…
- Ну, положим, вашему сыну мороженое уже не по возрасту как бы, - улыбнулся Скворцов-Шанявский. - Девицу следует водить в ресторан.
- Это я так, - засмеялся Мансур Ниязович. - Он для меня ещё пацан.
- Из каких это заработков он отвалил вам? - поинтересовался профессор.
Про своего первенца и гордость Ахрора Иркабаев прожужжал профессору все уши, и тот знал об аспиранте почти все.
- Статья большая вышла, - ответил Мансур Ниязович. - Научная. Гонорар получил.
- Внимательный у вас парень. Другой бы прокутил да ещё постарался содрать с родителей, а он…
- Ахрорджан молодец! - с гордостью произнёс Иркабаев. - Очень самостоятельный. Вот с таких лет… В детстве мы его не баловали, не на что было. Я - мэ-эн-эс…
- Младший научный сотрудник, - кивнул профессор. - Сто пять рублей в месяц.
- Семьдесят.
- Да-да, - вспомнил Скворцов-Шанявский. - Тогда были жутко низкие ставки.
- Ну, а Зульфия ещё училась в педтехникуме. Хорошо, нам её родители помогали. Они в кишлаке жили. Деньжат, правда, не очень подкидывали, в основном - натурой, что в саду и огороде росло. Не хватало, конечно. Тесть привезёт осенью виноград, дыни, говорит: айда, Ахрорчик, на базар продавать. Сынишка любил торговать. Да и мы с Зульфией считали, пусть учится жизни.
- Не боялись, что разовьются не совсем правильные наклонности? - осторожно спросил профессор. - С малолетства привыкать к торгашеству…
- А лучше было бы, если бы он крутил собакам хвосты и рос бы потребителем? - усмехнулся Иркабаев. - Нет, я считаю, дети с раннего возраста должны понимать, что к чему и почём фунт лиха! Хочешь в кино или мороженое - заработай!
- Ну, работа работе рознь. Я понимаю ещё сдавать макулатуру, металлолом… - начал было Валерий Платонович.
- Продавать на базаре честно выращенные дедушкой овощи не зазорно! - прервал его Мансур Ниязович. - Мыть посуду в столовой или подмести улицу - в этом тоже ничего постыдного нет. Мы кричим на каждом углу, что детей надо приучать к труду, что любой труд - чистый. Понимаете, чистый! Лишь бы ты своими руками. Но растим-то их белоручками: это, мол, непрестижно, позорит родителей. А я, признаюсь, когда Ахрор сказал мне однажды, что иногда в студенчестве - он тоже окончил сельскохозяйственную академию - грузил сахар на товарной станции, мне было как маслом по сердцу! Домой не писал: пришлите денег. У меня были, не волнуйтесь. Нет, ночь не спал, а заработал на модные туфли. Ведь, в сущности, дело не в каких-то там рублях…
- Ну, положим, и в них тоже.
- Да-да, я хотел сказать, не только в них, - поправился Иркабаев. - Гордость у человека появляется. Другие дети как: дай, папа, дай, мама… Что выйдет из такого? Попрошайка, иждивенец! Самолюбия ни на копейку! И у самих родителей положение не очень хорошее - выходит, ты сыну или дочери подачку даёшь, любовь покупаешь… А знаете, что заявила мне недавно дочка? Зачем, говорит, ты все время твердишь мне: учись, учись, читай побольше книжек, а то школу не закончишь, в институт не поступишь? Не нужен мне институт, ты и так сделаешь меня директором кинотеатра.
- Почему именно кинотеатра?
- Очень кино любит, - пояснил Иркабаев. - Это же страшно! Соплюшка совсем, а уже знает, что в жизни существует блат.
- Страшно, - согласился Валерий Платонович, - это вы верно выразились… Сейчас твердят: будьте активны, проявляйте принципиальность, стойте на честной гражданской позиции… Откуда им взяться? Ведь столько лет взращивалась, культивировалась беспринципность и приспособленчество!
Они не заметили, что уже не только добрались до лесопарка, но и углубились в него. Пронизанный тропинками, он поражал диковинными деревьями и кустарником. Тут росли редкие экзотические растения - сосна Веймутова, самшит, уксусное дерево.
Забыв о мирских заботах, проблемах, профессор брёл по лесопарку, вертя головой направо и налево, очарованный необыкновенной растительностью. Мансур Ниязович тоже весь отдался созерцанию. Народу было здесь не очень много, не как в самом Трускавце, но все же нельзя было сказать, что место уединённое.
- Где же кабаны? - спросил Скворцов-Шанявский.
И не успел он произнести эти слова, как послышались крики, шум и на тропинку, по которой они шли, выбежали мужчина и молодая женщина. Они были возбуждены, о чем-то громко спорили.
Приблизившись, наши спутники увидели следующую картину: мужчина задрал разорванную штанину, а женщина перевязывала ногу носовым платком, сквозь который сочилась кровь.
- Говорила же тебе, не подходи! - всхлипывала женщина.
- Да брось, Таня! - успокаивал её пострадавший. - Ничего страшного. Он же ручной.
- Ничего себе ручной! - дрожащим от пережитого волнения голосом продолжала женщина. - Страшилище этакое! Клыки - как у быка рога! Подденет в живот - все кишки наружу!
Иркабаев спросил, что случилось, не нужна ли помощь.
- Спасибо, ничего не надо, - ответил мужчина. - До свадьбы заживёт.
- Ишь, храбрец нашёлся! - поднялась с корточек женщина и пояснила: - Представляете, идём по парку - кабан выскочил. Морда - во, клыки торчат, как кинжалы. Федя решил почесать его за ушком. Ну, что, доигрался? - повернулась она к своему спутнику.
Происшествие это подействовало на профессора не самым лучшим образом.
- Что, медведи тоже разгуливают на свободе? - спросил он Иркабаева, когда они отошли от пострадавшего.
- Нет-нет, - заверил Мансур Ниязович. - Да вы сами сейчас увидите.
Валерий Платонович бодрился, не подавал вида, что ему расхотелось гулять по лесопарку, пытался даже насвистывать весёлую мелодию, однако мысли о возможности встретить полудикого вепря не давали покоя.
Скоро они подошли к ограде, внутри которой была клетка. В ней и находились медведи - пара довольно крупных животных.
"Слава богу, - облегчённо вздохнул Скворцов-Шанявский, глядя на двойное ограждение. - Эти-то не вырвутся".
Посмотреть на косолапых собралось десятка полтора людей. Мишки знали, что от любопытствующих можно получить подачку, и вели себя соответственно. Как всякие попрошайки. Сладости, которые кидали им в клетку, подхватывались чуть ли не на лету и тут же отправлялись в рот.
- Смотрите-ка, вон тот, гривастый, обиделся, - сказал Иркабаев.
Действительно, одному из медведей лакомства досталось меньше, и он, словно бы нахмурившись, отошёл в дальний угол. И сколько смотритель (он находился между внешней оградой и клеткой) ни упрашивал его взять печенье или конфету, упрямился.
- Как у людей, - заметил с усмешкой кто-то. - С характером…
Вдруг раздался женский визг. У профессора похолодело внутри, и он схватил за руку Иркабаева. Буквально в нескольких метрах был кабан. С ощетинившимся загривком и грозно торчащими клыками он приближался к людям. Толпа бросилась врассыпную. Валерий Платонович, объятый ужасом, тоже побежал.
- Не бойтесь! Постойте! - кричал сзади Иркабаев, пытаясь догнать профессора. - Да посмотрите же, все в порядке!
Скворцов-Шанявский наконец остановился, оглянулся.
Кабан удалялся в чащу… с каким-то смельчаком на спине.
Профессор с трудом перевёл дух.
- Ну, знаете, - держась за левую сторону груди, прохрипел он, - от таких штучек можно раньше времени на тот свет.
Иркабаеву было неловко, ведь инициатором прогулки являлся он. Мансур Ниязович пытался все превратить в шутку, но Валерий Платонович долго не мог прийти в себя, твердя, что в лесопарк он больше ни ногой. Они уже давно вернулись в город, а профессор нет-нет да оглядывался по сторонам, словно ожидая из-за каждого угла нападения хищного зверя.
Окончательно он успокоился лишь тогда, когда они добрались до толпы у бювета и слились с людской массой.
Они решили устроиться где-нибудь на скамейке и отдохнуть. Проходя мимо очередного фотографа, Иркабаев обратил внимание спутника на реквизит.
- Может, рискнём? - подмигнул Мансур Ниязович.
Профессор не смог сдержать улыбку. Можно было сняться у декоративного колодца, красочного, со всяческими завитушками и украшениями. Местный, так сказать, колорит. Здесь же стоял автомобиль - дедушка современных лимузинов. Надевай цилиндр, краги, садись за руль, и фотограф перенесёт вас в первое десятилетие нашего века… Запечатлевал он клиентов и просто на фоне бювета.
Что особенно умилило Скворцова-Шанявского, так это табличка, прикреплённая к штативу: "Вас обслуживает мастер художественной фотографии Роман Евграфович Сегеди. Качество гарантирую! Срок исполнения - двадцать часов!"
Сам мастер Сегеди сидел рядом на стульчике, лениво потягивая пепси-колу прямо из бутылочки. Он тоже был весьма колоритен, с длинными прямыми волосами а-ля Гоголь. Но в отличие от великого писателя имел ещё свисающие ниже подбородка запорожские усы.
Валерий Платонович спросил у него:
- Простите, а почему именно двадцать часов, а не сутки?
Мастер, почуяв потенциальных клиентов, отставил пепси-колу, встал со стула. И вдруг на плечо профессора легла чья-то рука. Он быстро обернулся. А дальше…
Валерий Платонович даже не смог крикнуть. Перехватило горло, сердце сдавил железный обруч. Сзади, оскалив розовую пасть с длинными желтоватыми клыками и протягивая к его лицу кривые, словно покрытые лаком когти, стоял на задних лапах огромный медведь.
У профессора все поплыло перед глазами, и он провалился в бездну.
Сколько он был без сознания, определить не мог. Возвращалось оно медленно, отрывочно.
Запах нашатыря, камфоры… Боль в руке на внутреннем сгибе локтя. Потом его куда-то везли на машине. Смутные видения - то Иркабаев, то человек в докторской шапочке, то испуганное прекрасное лицо молодой женщины с очень знакомыми чертами…
Окончательно Скворцов-Шанявский пришёл в себя в больничной палате. Он лежал на койке без пиджака и туфель. И уже другой врач, пожилая женщина, мерила ему давление.
- Ну, как вы? - уже совсем отчётливо услышал её голос Валерий Платонович.
Он вспомнил розовую пасть, жуткие клыки и чуть приподнял голову, стараясь разглядеть себя - за что же цапнул медведь.
- Лежите, - ласково, но настойчиво попросила доктор. - Гипертонией не страдаете?
- Нет, а что? - не понимая, почему же он в больнице, если все цело и боли в теле не чувствуется, ответил профессор.
- Давление немного подскочило, - сказала врач. - Как же так, дорогой товарищ? - с ноткой осуждения продолжала она, будто виноват был сам Валерий Платонович.
- Медведь же, не заяц… - нахмурился Скворцов-Шанявский.
- Ваш медведь стоит за дверью и плачет, - улыбнулась женщина и поднялась. - Два-три дня я вас понаблюдаю. Медсестра из приёмного покоя сейчас занята, оформим попозже. Не вставайте пока.
И вышла, оставив профессора в недоумении насчёт медведя.
В комнату буквально влетел Иркабаев, а с ним… Орыся!
Да, да, это была она, хотя узнать в молодой заплаканной женщине ту Орысю, что видел Скворцов-Шанявский в Средневолжске, было трудно.
- Валерий Платонович, умоляю, простите! - бросилась она к кровати. - Я не хотела, честное слово!
Профессор и вовсе опешил, не понимая, какое отношение имеет Орыся к тому, что он в больнице. Валерия Платоновича больше занимал вопрос, каким образом она так преобразилась. Он все ещё не мог поверить, что та невзрачная, какая-то забитая, некрасиво одетая женщина - истинная красавица!
А Орыся продолжала:
- Я так обрадовалась, увидев вас…
- Я тоже… тоже рад! - профессор схватил протянутые к нему руки. - Ругал себя, что не взял ваш адрес. Да вы садитесь, садитесь!
- Господи, я так испугалась! - присела на краешек койки Орыся. - Дура, надо было подумать!
- Объясните наконец, о чем это вы? - спросил Скворцов-Шанявский, не выпуская её рук и радуясь, что она не пытается их высвободить. Он откровенно любовался редкой красотой.
- Так это же я… - пролепетала Орыся. - Ну, лапу вам на плечо…
- Вы? - изумился профессор.
- Да, - кивнула Орыся. - Я работаю у фотографа.
Тут только до Валерия Платоновича дошёл смысл происшедшего.
Он не знал, как реагировать. "Шутка" могла плохо кончиться.
- А что, получилось довольно натурально! - бодро сказал профессор.
Он даже посмеялся над собой и попытался реабилитироваться перед Орысей, объяснив свой обморок тем, что находился под впечатлением событий, случившихся незадолго в лесопарке.
Орыся вновь стала просить прощения за легкомысленный поступок, но Валерий Платонович замахал руками:
- Полно вам, инцидент исчерпан! Нет худа без добра: вы рядом, и это чудно!
- Ну, слава богу, - немного успокоилась Орыся.
- Одного не пойму, - сказал профессор. - Вы, с вашими внешними данными, и прячетесь в шкуру!
- А мне нравится, - ответила Орыся. - Работка - не бей лежачего. На свежем воздухе. Да и понять можно… Вы знаете, как любят сниматься рядом со мной? Вернее, якобы с живым медведем! Отбоя нет!
- Я предпочёл бы в таком виде, какая вы сейчас, - улыбнулся Валерий Платонович. - Верно, Мансур Ниязович? - повернулся он к Иркабаеву, смиренно стоящему у изголовья кровати.
Тот развёл руками, закатил глаза, давая понять, что это было бы верхом блаженства.
Их беседу прервала врач, появившаяся в палате с медсестрой. Она вежливо попросила Иркабаева и Орысю удалиться, так как больной нуждался в покое. Те попрощались и вышли, пообещав навестить Валерия Платоновича завтра же.
Скворцов-Шанявский облачился в больничную одежду. Заполняя карту, врач поинтересовалась, случались ли у него подобные обмороки раньше.
- Не припомню, - ответил профессор. - Возраст, дорогой доктор! Нервы уже не те. Поверьте, я не из трусливых. Но ведь зверь!.. Не знаешь, что у него на уме. Знали бы вы меня в молодости! Шёл на вражескую пулю и не думал о смерти! Сам черт не брат!
- Воевали, значит? - уточнила доктор.
- И где! В частях особого назначения! В тылу у немцев подрывал поезда, склады с боеприпасами и горючим. Не раз случалось отбиваться чуть ли не голыми руками от вооружённых до зубов фрицев! - профессор грустно улыбнулся. - Конечно, глядя теперь на меня, в это трудно поверить. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь, - было, доктор, было!
- Почему же трудно? - пожала плечами врач. - Тело у вас сбитое, крепкое, как у атлета.
- Эх, кабы ещё не этот чёртов жёлчный пузырь! - произнёс в сердцах Скворцов-Шанявский.
- Не волнуйтесь, вылечат, - с улыбкой обнадёжила его доктор.
Закончив оформление больничной карты, она порекомендовала профессору заснуть - это для него сейчас было наилучшим лекарством.
На следующий день первым посетил Скворцова-Шанявского Иркабаев. Он заявился с сумкой, из которой по палате разнёсся аромат знойного узбекского лета. Расспросив Валерия Платоновича о здоровье, Мансур Ниязович торжественно вынул гостинец - оплетённую каким-то засохшим растением дыню и тяжёлую гроздь винограда.
- Откуда такое чудо? - всплеснул руками профессор.
- Из дома земляк привёз.
- Но ведь ещё только конец весны? - удивился Скворцов-Шанявский.
- У нас умеют сохранять, - пояснил Иркабаев. - С осени и почти до нового урожая держится. Даже слаще становится… Кушайте, дорогой Валерий Платонович, силы даёт, скорей поправитесь.
И вот, когда он был уверен, что Орыся не придёт, в дверь постучали.
- Да-да! - откликнулся профессор.