По адресу, оставленному Марией Александровной Фридман, проживал не кто иной, как Василий Гаврилович Подрядов, директор фирмы "Уралстройсервис". По информации, полученной от соседей, жил он один, уже много лет находясь в разводе с женой. Изредка его навещала дочь Даша. Она не замужем, работает в благотворительном фонде. Живёт с матерью в "Дворянском гнезде", как в народе называли элитную коттеджную застройку на окраине города, там у них великолепный особняк, оставленный Подрядовым жене после развода.
Наблюдение за мастерской и вовсе не дало результатов. За две недели её посетил всего один человек, сдавший на реставрацию дореволюционную семейную фотографию.
– Странное дело. – Полковник снова и снова анализировал имеющиеся сведения. – Подрядов – известный в городе человек. Выяснить, кто у него дочь и чем она занимается, труда нам бы не составило. Но тогда почему тот, кто сдавал на реставрацию иконы, оставил адрес именно Василия Гавриловича?
– А может, это просто случайность, в мастерской напутали при регистрации? – предположил лейтенант Синельников.
– Может быть, Николай, всё может быть, – задумался Игнатов над доводом молодого, но весьма смышлёного, хваткого следователя. – Олег, – полковник обратился к капитану Дроздову, – с этим адресом надо продолжить работу. Внимательно и осторожно!
– Завтра же всё выясню, Дмитрий Петрович.
– Любо! Только имей в виду, капитан: чтобы на Подрядова не пало ни тени подозрения. Это кристально чистый человек, я его давно знаю.
– Надо бы ещё помощника реставратора проверить, Прыща, – вступил в разговор Жаров. – Прошлый раз его не было на месте. Да это и к лучшему, нас с Михаилом не видел – значит, не знает.
– Вот вы им и займитесь вместе с Кротовым, – охотно поддержал капитана Игнатов. – Мало, мало пока у нас информации, мужики. О прямых уликах я даже и не говорю. А они нам нужны! Вот как нужны…
После совещания у полковника Жаров не спешил домой. Он ещё долго сидел в своём кабинете, не включая свет. Полностью открыв фрамугу единственного окна, он с интересом наблюдал за крупными снежинками, залетающими на подоконник и даже дальше, вглубь комнаты. Подсвеченные праздничной иллюминацией, они сами казались волшебными фонариками с исходящими от них разноцветными игривыми лучиками.
Дверь приоткрылась, и в образовавшейся щели показалась физиономия никогда не унывающего Кротова.
– Ты чего в темноте сидишь, экономистом заделался, что ли?
– Заходи. Или ты темноты боишься, что ли? – в тон другу ответил Жаров.
Щёлкнув выключателем, Кротов с ходу закрыл окно, снял куртку и уселся за приставной стол светлой полировки.
– Не люблю холод, особенно сквозняки, – поёживаясь, заявил он Жарову, как будто тот за много лет совместной работы не привык к этой особенности майора. – Ну и чего ты здесь надумал?
– Да всё клиент реставратора из головы не выходит. Как зацепить его, ума не приложу. Сомневаюсь я, что он снова появится в мастерской. Вот теперь ищи-свищи его. И к Прыщу этому надо осторожно подбираться. Кто его знает, что он за человек? Исключать ничего нельзя, как нас учит мой тесть.
– Ты, Саня, предупредил художника, чтобы он никому не рассказывал о нашем визите в мастерскую?
– Нет. Да он и сам, наверное, понимает.
– И всё-таки ты ему позвони. А ещё попроси, чтобы он завтра или когда там этот самый Прыщ выходит из отгулов, оставался дома. У меня созрел планчик на эту тему. Может быть, не слишком оригинальный, но всё же…
Жаров с интересом посмотрел на Кротова.
– Выкладывай, Миша, не томи и не прибедняйся. Знаю, ерундой торговать не будешь. Давай, колись!
– Всё очень просто, Саня, потому что гениально, – в смеющихся глазах Кротова запрыгали хитринки. – У моих стариков есть одна иконка, осталась после бабушки. К позору своему, я даже не знаю, как она называется. Но это частности. На вид икона старая. Есть смысл показать её реставратору. Уловил?
– Дальше!
– Заявляемся мы с тобой в мастерскую господина Кузнецова. Но его, к нашему великому сожалению, не оказывается на месте. Что делать? Приходится общаться с его помощником – господином Прыщом. Он берёт иконку в руки, крутит-вертит её, прикидывает, на сколько рубликов можно надуть представших перед ним лохов. Называет цену. Мы опечалены и берём тайм-аут на раздумья. Иконку тоже забираем, осторожно укладывая её в пакет вместе с "пальчиками" господина Прыща. Рассыпаемся в благодарностях, раскланиваемся – и бегом к нашему непревзойдённому криминалисту Лёвушке…
– Понятно. Я твой планчик утверждаю. – Жаров обожал ум и артистичность друга. – Скромно, но мило. Слушай, Миша, а какие-нибудь результаты по святопольной иконе у нас есть?
– Той, что старовер привёз в Сосновку?
– Да, по ней.
– Есть, конечно, но не у нас. Лёва нашептал мне, что своё заключение он на следующий же день отдал Игнатову. А тот почему-то молчит. Забыл, поди…
– Ну ты и скажешь! Наш Дмитрий Петрович на память крепок. Скорее всего, ничего достойного внимания в этом заключении не оказалось. Но всё-таки спросить надо. Мне самому интересно посмотреть, что там и как получилось.
– Так сам и спроси, какие твои годы! – Кротов стал натягивать куртку, собираясь уходить.
– Подожди, я тоже домой. Хватит на сегодня, голова уже не работает.
– Да ну? Значит, ещё работает, если все же домой собрался. А то я знаю одного следака, вот так же, как ты, всё думал-думал, а потом вдруг взял да и спрыгнул с катушек. Сейчас, говорят, в психушке санитаров выслеживает и ловит… Чего только не случается от перераздумий, Саня. Имей в виду.
– Спасибо, друг, утешил, – ничуть не обиделся Жаров. – Ты лучше всех умеешь это делать…
– Чем богаты, тем и рады, – оставил за собой последнее слово майор.
…Приставленный следить за реставрационной мастерской лейтенант Синельников увлечённо разговаривал с каким-то, видимо, знакомым парнем и никак внешне не отреагировал на появившихся в поле его зрения Кротова и Жарова. В руках Кротова был небольшой свёрток.
Мастерская встретила ранних посетителей интригующим полумраком и тишиной. У стола за невысоким барьером стоял молодой человек и разглядывал в свете оригинально оформленной люминесцентной лампы фотографии, выложенные в два ряда. Одной рукой он опирался о спинку стула, а второй в раздумье потирал подбородок. Это был тот самый Прыщ, помощник художника Кузнецова. Невзрачный, белобрысый, с большой неприятной бородавкой на кончике носа, но в добротном чёрном костюме, при "бабочке" на ослепительно белой рубашке, он вызывал смешанное чувство. Выражение скуластого, чисто выбритого лица и настороженное поблёскивание широко расставленных тёмных глаз выдавали внутреннюю нервозность, прикрываемую сдержанной улыбкой.
– Здравствуйте, господа! К вашим услугам Анатолий Георгиевич Панин, помощник реставратора. Хозяин сегодня занят налоговыми вопросами, но, возможно, я сумею вам заменить его.
– Мы тут… хотели бы проконсультироваться, – начал Жаров, осторожно распаковывая взятый у Кротова свёрток. – У меня есть иконка. Вот, пожалуйста… Она мне очень дорога как память о маме. Но видите её состояние. Боюсь, она скоро совсем испортится. Можно что-нибудь сделать?
– На этом мы и специализируемся, уважаемый э-э… – Прыщ внимательно через увеличительное стекло стал рассматривать переданную ему икону.
– …Александр Васильевич, – подсказал Жаров.
– Так вот, уважаемый, Александр Васильевич. – Прыщ всем своим видом и голосом старался придать значимость собственной персоне. – Сделать можно всё что угодно. Тем более ваша вещица не настолько уж и безнадёжна. Павел Николаевич, бесспорно, превратит её в конфеточку. Можете не сомневаться!
– Да мы с другом не сомневаемся, потому и пришли к вам. Только скажите, сколько будет стоить работа? Может быть, в вашем заведении такие вопросы задавать не принято, но для нас это немаловажно.
– Вполне естественный вопрос, – выразительная мимика Прыща невольно заставляла верить в его искренность. Он ещё раз со всех сторон осмотрел икону, нарочито отставляя в сторону перевязанный чистым бинтом средний палец правой руки. – Цена работы не более…
Жаров с Кротовым переглянулись, изобразив на лицах разочарование услышанной суммой.
– Жаль, но она превышает наши даже совместные возможности. Извините за беспокойство, мы вынуждены пока воздержаться от заказа. – Жаров потянулся за иконой, уложенной потерявшим к ней интерес Прыщом на полку перегородки.
В это время в мастерскую под звон трубочек над дверью вошёл человек со спортивной бело-голубой сумкой через плечо. Увлечённый упаковкой иконы Жаров не обратил на него внимания, зато Кротов едва сумел сохранить на лице спокойствие и безразличие. Прыщ напрягся – и это опытный опер заметил сразу, – но тем не менее любезно раскланялся с вошедшим, предложив ему подождать в кресле, стоявшем в глубине мастерской.
– Спасибочки, – негромко бросил клиент и уверенно, на правах завсегдатая, прошёл к указанному креслу.
"Старые знакомые", – отметил Кротов и поторопил Жарова.
– Всё, всё, Миша, – деловито ответил капитан, показывая Кротову аккуратный свёрток. – Полный порядок. Идём… – Он посмотрел на Прыща, мельком взглянул на нового посетителя и…
– Большое вам спасибо. Возможно, мы ещё вернёмся, – с натянутой улыбкой выдавил Кротов в сторону Прыща и увлёк друга к выходу.
Быстро и молча пройдя по полутёмному коридору, друзья окунулись в бездонную свежесть уже проснувшегося дня. В кристально чистой голубизне морозного поднебесья застенчиво улыбалось солнце, не понимая, почему оно никак не может взобраться выше выстроившихся в ряд четырнадцатиэтажек и почему под его приветливыми лучами люди ходят в каких-то странных громоздких одеждах… Кротов тоже не понимал, почему они, очутившись лицом к лицу с человеком, которого опознали по рисунку художника Кузнецова двое потерпевших, не задержали его, оставив в компании с возможным подельником.
– Нельзя его было брать, – коротко ответил Жаров на молчаливый вопрос Кротова.
– Это же сто процентов он!
– Может быть, и он, согласен. Но, во-первых, за ним наверняка кто-то стоит, и нам необходимо это выяснить, а во-вторых, у нас нет против него никаких улик. Опознание по рисунку – это всего лишь основание взять его под наблюдение. Пока. Так что, Миша, не спешим, потому как непонятно. – Жаров хлопнул друга по спине. – Лейтенант сегодня его проводит, а там посмотрим, как быть дальше. Ты лучше сдай побыстрее свою иконку на обработку Лёве… Будь здоров, до вечера! Мне ещё в одно местечко заглянуть надо.
…Николай Синельников продрог до мозга костей, ожидая, когда же выйдет из мастерской объект наблюдения. Стало совсем темно, пошёл крупный густой снег, а человек в светлом пальто с большой спортивной сумкой из подъезда так и не вышел. Лейтенант решил позвонить Жарову.
– Товарищ капитан, не выходит, гад. Что делать?.. Как это упустил? Я никуда не отлучался… Понял. Есть!
Сунув телефон в карман, Николай несколько раз подпрыгнул на месте, согревая ноги, и направился к разозлившему его подъезду. Едва открыв дверь, он лицом к лицу столкнулся с тем, кого так долго ждал. От неожиданности лейтенант растерялся. Человек приостановился, поправляя свой длинный шарф, сразу подхваченный поднявшимся к ночи ветром.
– Уваж-жаемый, – первое, что пришло в голову Синельникову – притвориться пьяным, – сигарет-той не-е у-гостите?
– Не курю, – брезгливо бросил, даже не взглянув на Николая, человек в светлом пальто и спокойно направился к выкатившейся из темноты соседнего двора легковой машине – вишнёвому "Форду".
Глава 10. В плену сомнений
Реставратор Кузнецов был на седьмом небе. Наступивший новый год определённо благоволил ему. В день его отсутствия на работе Прыщ принял очень дорогой заказ – сразу девять древних икон. Но, посмотрев на регистрацию заказа, Павел Николаевич помрачнел. В графе "Заказчик" стояла пугающая его теперь фамилия – Глорин. Художник взглянул на Прыща. Тот увлечённо копался с какой-то безделушкой, не обращая на хозяина внимания.
– Толик, к какому сроку заказаны иконы?
– Как и прошлый раз – по возможности, но срочно.
– А ты не знаешь, что это за человек? Откуда у него такое богатство? Снова дедушкино наследство?
– Да нам-то что, Павел Николаевич? – Прыщ встал из-за стола и, пройдясь по мастерской, непринуждённо уселся в кресле у окна. – Платит хорошо, побольше бы таких заказчиков.
– Так-то оно так. Но как бы не вляпаться нам в какую историю с этим наследником. Подозрительный антиквар. Тебе не кажется?
– А вы перекреститесь на его иконки – и всё пройдёт, – увильнул от ответа Прыщ. – Давайте я их просканирую.
– И действительно, какое нам дело, – успокаивая себя, взбодрился Павел Николаевич. – Давай, Толик, сканируй. Время дорого… Я отлучусь минут на сорок, а когда вернусь, будем обрабатывать иконы ультрафиолетом. Посмотрим, сколько было поновлений и какая работка нам с тобой предстоит.
Выйдя из мастерской, Кузнецов позвонил Жарову. Договорились встретиться вечером в кабинете капитана. От охватившего волнения Павел Николаевич почувствовал озноб. Чтобы согреться, он зашёл в первый попавшийся магазин. Им оказался музыкальный салон "Аккорд". У огромной витрины, броско увенчанной строчкой из тривиального шлягера "Поговори хоть ты со мной…", Кузнецов остановился. Каких гитар здесь только не было! От незатейливых "ленинградок" до исполненных величия и достоинства концертных инструментов. Они мерцали лаком и перламутром, хвалились изысканностью дизайна, строгостью перспектив натянутых струн. И наверняка каждая из них считала себя самой лучшей, уникальной. Каждой хотелось выдавать свои неповторимые, восхитительные звуки по требованию барда или рокера, в оркестре перед многоликой публикой или в дружеской компании у ночного костра… Не в этом суть! Главное – побыстрее стать кому-то нужной, незаменимой, заполняющей собой чью-то жизнь. Гитары замерли в ожидании. Кто он, так внимательно рассматривающий их человек? Только бы не амёбный попсач! Уж если не рокер, то хотя бы бард. Постой-постой… на "Ibanez" засмотрелся, перешёл к "Carvin"… Чувствуется, ему нужна гитара, чтобы играть. Не просто тренькать песенки-однодневки, а играть настоящую, сильную музыку. Ну, выбирай же! Что ты так долго раздумываешь?
Раздумывал Павел Николаевич по одной причине – на хорошую гитару ему не хватало денег. А подарить Глебу в честь окончания института хотелось именно хорошую гитару. Парень увлекается музыкой, сам уже неплохо играет на его старой гитаре. Вот бы и поддержать увлечение сына. Вся надежда теперь была на новый заказ. Но если он окажется криминальным, тогда…
Тревожные мысли не отпускали Кузнецова весь день. Вернувшись в мастерскую, он поделился с Прыщом своей мечтой о подарке Глебу. Вообще-то Павел Николаевич никогда не откровенничал с помощником, порой даже тяготился его присутствием. Но сегодня ему хотелось говорить и говорить, лишь бы отвлечься от тягостных сомнений.
– Толик, а где иконы? Ведь я их толком ещё и не видел.
– На месте. Где же им быть? – Прыщ удивился странному вопросу хозяина. – Доски классные!
– Иконы, Толик, это не доски. Это святыни. Святыни нашей Православной Церкви… Обидно, что они стали предметом торга, очень обидно. И не без нашей помощи, заметь!
– Да хватит уже терзаться, Павел Николаевич. Что вас сегодня прорвало?
Молча пройдя в дальний угол мастерской, Кузнецов резким движением руки сдвинул в сторону занавеску, за которой на специальном стеллаже стояли принятые в работу иконы, и стал увлечённо их рассматривать: "Одигитрия" – возможно даже Смоленская, "Знамение", "Спас на троне с предстоящими"… И все списки не позднее второй половины XVIII – начала XIX века. Откуда они? Павла Николаевича снова охватил нервный озноб. Он осторожно протёр уставшие глаза носовым платком.
– Сегодня, видимо, неблагоприятный день, – нехотя ответил художник на пристальный взгляд Прыща. – Я, пожалуй, поеду домой, Толик, отлежусь. Лучше завтра плотно поработаем, на свежую голову.
…Жаров был не один. Вместе с ним реставратора ждал майор Кротов. Когда в дверь кабинета тихо постучали, они чуть ли не в один голос с нетерпением крикнули: "Войдите!"
Павел Николаевич за всю свою жизнь только дважды был в милиции, да и то в годы своей бурной хипповской молодости. С тех пор милиционеры были у него не в чести. Он им не доверял, а потому побаивался. Только неодолимое желание очистить себя от подозрений в пособничестве преступникам заставило его согласиться на сотрудничество с полицией. Как человек верующий, благословлённый сохранять икону-образ, заботясь в случае необходимости о её бережной реставрации, Павел Николаевич не мог допустить мысли, что его труд используется не ради удовлетворения духовной потребности заказчика, а в интересах чьего-то алчного обогащения. Реставрация икон была для него не просто работой. Он считал это смыслом своей жизни, исполнением христианского долга, служением Богу.
Внимательно выслушав художника, Жаров вопросительно посмотрел на Кротова. Тот сидел в раздумье, видимо, переваривая услышанное. Решив пока не беспокоить друга, капитан сам заговорил с Кузнецовым:
– Как вы считаете, Павел Николаевич, ваш Прыщ может быть подельником Глорина?
– Да кто его знает? Скрытный он какой-то, увёртистый – это факт. А чтоб с бандитами якшаться… Не могу утверждать, тов… господин майор.
– Да прекратите вы господарничать! Тоже мне, нашли господина… Лучше скажите, только честно: вы дольны своим помощником?
– Если честно, то не совсем. Он не художник. Выполняет лишь вспомогательную работу и то не всегда качественно.
– Тогда взять – и уволить! – Жаров резанул воздух рукой.
– После отпуска я, пожалуй, так и сделаю. Хотя не знаю… У него дочь больная и жена сидит с ней дома, не работает. На что им жить тогда, если уволить Толика? Не по-христиански это получится, не по-людски…
– Где вы с ним познакомились, Павел Николаевич?
– Во время реставрации Крестовоздвиженского собора. Нам нужны были подручные. Вот его и наняли. Он заводил и подносил раствор, растирал краски, устанавливал леса… Всё, что придётся. А потом при разговоре узнал, что мне тоже нужен помощник. Не алебастр месить, конечно… Обещал быстро научиться моим подготовительным и вспомогательным операциям. Без претензий на большее. Да на большее Толик и неспособен… Сначала он действительно добросовестно стал заниматься в мастерской. Но вскоре остыл, начал отлынивать, последнее время часто отпрашивается по личным делам… В общем, мне начинает надоедать с ним возиться, хотя по-человечески и его самого, и его семью жалко. Наверное, всё-таки как только выполню заказ…
– Вы уверены, что этот заказ следует выполнять?