Пять минут спустя она вернулась. Вдобавок надела большие солнечные очки, несмотря на темноту в заведении.
– Эй, Франк, – сказала Магда и погладила его руку, поскольку взгляды всех мужчин поблизости уже странствовали между ее красной блузкой, красным ртом и белыми зубами. – Похоже, у нас проблема, – продолжила она, обвила рукой его шею и шепотом рассказала на ухо о том, что случилось.
– О'кей, – сказал Франк. – Поменяйся с Сандрой. Поговори с Линдой и проверь, не сможем ли мы заполучить сюда хорошего фотографа.
– Тогда мы увидимся позднее, дорогой, – прощебетала Магда, приподнялась на носочках и поцеловала его в щеку.
54
Сандра Ковач, двадцати семи лет, была дочерью иммигрантов из Тенсты. Ее отец, серб по национальности, оставил мать Сандры, когда девочке было только два года, но их родство аукнулось его дочери через семнадцать лет, когда она подала документы в Высшую школу полиции.
– Я полагаю, вы в курсе, что Сандра Ковач – дочь Янко Ковача, – сказал ушлый кадровик в чине интенданта полиции и нервно улыбнулся госпоже председательше приемной комиссии.
– Я всегда считала, что дети не в ответе за родителей, – парировала его выпад председательша. – А чем занимался твой отец, кстати? – добавила она и с любопытством посмотрела на своего собеседника.
– Он был деревенским священником, – ответил интендант.
– Можно себе представить, – сказала председательша.
В тот день, когда Сандра Ковач окончила Высшую школу полиции, хорошо тренированный примерно сорокалетний мужчина постучался в дверь ее комнаты в студенческом общежитии в Бергсхамре.
"Будущий коллега", – подумала она, поскольку понимала толк в подобном. И пусть Садра стояла в халате, и уже начала разминаться перед вечерним банкетом с будущими коллегами, которые входили в один выпуск с ней, она все равно открыла дверь.
– Что я могу сделать для тебя? – спросила она и на всякий случай затянула потуже поясок халата с целью устранить недостатки своего туалета.
– Надеюсь, ты сможешь мне помочь, – сказал мужчина, улыбнулся дружелюбно и показал свое служебное удостоверение. – Комиссар Викландер, – представился он. – Работаю в СЭПО.
– Surprise, surprise , – пошутила Сандра Ковач.
На следующей неделе она сама уже трудилась там. А через пять лет вслед за своим шефом перешла в Государственную криминальную полицию, поскольку их наиглавнейший босс поднялся еще на одну ступеньку по служебной лестнице и возглавил эту организацию вместе со спецподразделением, вертолетами, зарубежной деятельностью и всем прочим, что считалось секретным и относилось к СЭПО, и более простой работой, которой занимались отделения обычной полиции на местах.
– Я забираю тебя с собой, Викландер, – сказал Ларс Мартин Юханссон за день до того, как о его повышении объявили официально.
– Я могу взять Сандру? – спросил Викландер.
– Дочь Янко? – уточнил Юханссон.
– Да.
– Лучше не придумаешь, – улыбнулся Юханссон, который, казалось, мог видеть сквозь стены.
Магдалена Фернандес, двадцати пяти лет, была дочерью чилийских иммигрантов. Ее родителям пришлось в спешке покинуть родину в ту ночь, когда Пиночет пришел к власти и приказал своим сатрапам убить всенародно избранного президента Сальвадора Альенде. Их долгое путешествие началось, когда они пешком направились через границу в Аргентину, и закончилось лишь после того, как они оказались так далеко на севере, как только могли забраться уроженцы Вальпараисо в Чили.
Магда родилась и выросла в Швеции. Когда ей исполнилось двенадцать, все попадавшиеся на ее пути представители сильного пола перестали смотреть ей в глаза и опускали взгляды на ее груди.
"Все мужчины от семи до семидесяти", – думала она, в то время как ее брат, который был семью годами старше, ежедневно в кровь разбивал костяшки пальцев по той же причине и исключительно ради нее.
В тот день, когда ей исполнилось пятнадцать, она сказала ему:
– Я избавлюсь от них, Чико, обещаю.
– Я хочу, чтобы ты их оставила, – возразил Чико и кивнул серьезно. – Ты должна понять кое-что, Магда, – добавил он. – Ты божий дар для нас, мужчин, а мы не вправе отказываться от того, чем Создатель наградил нас.
– Ну хорошо, уговорил, – рассмеялась в ответ Магда.
Десять лет спустя она встретилась с Франком Мотоэле, тридцати лет. Ушла со смены в шесть утра и, пусть ей следовало спать в собственной постели, направилась вместе с ним к нему домой.
– Госпожа Магда хочет иметь от меня ребенка? – спросил он и поднял ее в своей кровати так, что мог посмотреть ей прямо в глаза.
– С удовольствием, – сказала Магда. – Только пока обещай быть осторожным.
– Обещаю, – ответил Франк Мотоэле. – Я никогда не брошу тебя.
"Поскольку никто в Скандинавии не способен любить сильнее меня", – подумал он.
Франк Мотоэле был сиротой из Кении. Он встретился со своими приемными родителями двадцать пять лет назад. Его папа Гуннар, плотник из Бурленге, получил работу на проекте по строительству отеля, который фирма "Сканска" реализовала в Кении, прихватил с собой жену Уллу и оставался там два года. Они взяли Франка из приюта за неделю до своего возвращения в Швецию.
– Но как нам быть с бумагами? – поинтересовалась Улла. – Разве мы не должны сначала все официально оформить?
– Разберемся, – сказал плотник Гуннар Андерссон. Он пожал широкими плечами и забрал жену и сына с собой в Швецию.
В стокгольмском аэропорту Арланда им, конечно, пришлось просидеть почти двадцать четыре часа, но в конце концов и там все устроилось и они смогли поехать домой в Бурленге.
– Белое там снаружи – это снег, – объяснил Гуннар Андерссон мальчику и показал сквозь стекло взятого напрокат автомобиля. – Snow , – объяснил он.
– Snow, – повторил Франк и кивнул.
"Как на вершинах Килиманджаро, – подумал он, поскольку уже знал об этом из рассказов доброй воспитательницы из приюта. Она показывала фотографии, и он без труда узнал снег, пусть ему было всего пять лет. – Словно белое стекло, и как много его здесь…"
В тот день, когда ему исполнилось восемнадцать, Франк Андерссон поговорил с папой Гуннаром. Объяснил, что хочет вернуть себе исходную фамилию. Сменить Андерссон на Мотоэле.
– Если ты не возражаешь, – сказал Франк.
– Без проблем, – ответил Гуннар. – В тот день, когда ты отречешься от своих корней, ты отречешься от себя.
– То есть все нормально? – на всякий случай уточнил Франк.
– Только никогда не забывай, что я твой отец, – сказал Гуннар.
* * *
– Ты спала с Франком, – констатировала Сандра Ковач на следующий день.
Они стояли в гараже и ждали бывшего сироту из Найроби, который уже на четверть часа опаздывал на смену.
– Да, – подтвердила Магда и кивнула.
– Трудная ситуация, – сказала Сандра Ковач и вздохнула. – Но можешь ни о чем не волноваться, один раз не считается.
Сандра была дочерью Янко Ковача и, возможно, жила совсем в другом измерении, чем такая, как Магда Фернандес.
– Он хочет, чтобы у нас был ребенок, – поделилась Магда.
– Я считала, ты собираешься начать работу у нас в сыске, – заметила дочь Янко. – Об этом, по крайней мере, мне говорила Линда.
– И все-таки он сказал это мне, – не сдавалась Магда.
– Если он так сказал, значит, наверняка это и имел в виду, – ответила ей Сандра. "Со мной у него подобных мыслей не возникало".
– Я объяснила ему, что всему свое время, – сказала Магда.
– И как он воспринял это?
– Как все романтики, – ответила Магда и улыбнулась. – И женоненавистники, – добавила она и улыбнулась еще шире.
– Ясно, – кивнула Сандра.
55
Уже в субботу утром Свинопас, тридцати шести лет, открыл свою душу комиссару Йорме Хонкамяки, сорока двух лет, шефу подразделения силовой поддержки в разыскной группе Тойвонена, а в обычной ситуации заместителю начальника отдела пикетов полиции Стокгольма.
Душу, уже распахнутую настежь, поскольку он тремя днями ранее открыл ее своему старому другу Фредрику Окаре, пятидесяти одного года, вожаку "Ангелов Ада" в Сольне. Тому самому Окаре, который весь в черном заявился к нему в мастерскую. И какой, собственно, у него, простого автомеханика и отца двоих детей, оставался выбор.
– Слушай, Свинопас, если не хочешь выпить все масло из своего корыта, я предлагаю тебе рассказать о том, где мне найти малыша Насира, – пригрозил Окаре и с такой силой пнул ногой емкость с "отработкой", что ее содержимое выплеснулось на идеально чистый пол. Тем самым он продемонстрировал всю серьезность своих намерений.
Свинопас рассказал все. Он быстро сообразил, что к чему, когда пришло время выбирать, на чьей оставаться стороне. Естественно, его звали вовсе не Свинопасом. Он даже был благородного происхождения. Носил имя Стиг по отцу и фамилию Свинхувуд по матери, поскольку она отказалась называться Нильссон по отцу Свинопаса. Тем самым, конечно, доставив удовольствие себе, но никак не сыну, и, к сожалению, при прекрасных предках, она не имела ни кроны, чтобы подсластить пилюлю своему ребенку.
Уже в детском садике товарищи окрестили его Свинопасом, и единственным преимуществом стало то, что он всю жизнь мог питаться как обычные люди и довольно быстро привык к своему прозвищу. В раннем детстве отец называл его Занозой, а после того, как Свинопас рассказал матери, что они с товарищем собираются открыть автомобильную мастерскую в Норра-Ярве, она перестала разговаривать с ним. Отец же по-прежнему называл его Занозой, по неизвестной для него причине. Может, просто хотел позлить мать.
"Пожалуй, дело действительно в матери", – размышлял Свинопас, которому как раз исполнилось семнадцать. И он окончил техническую гимназию в Сольне.
Бизнес у них шел прилично, и его старые друзья внесли свою лепту. Главным образом Фархад Ибрагим, с которым он познакомился, когда еще ходил в среднюю школу в Соллентуне. Плюс все другие, кого Фархад уже тогда причислял к своей свите.
С Окаре он встретился значительно позднее. В один прекрасный день тот появился как черт из табакерки, сгрузил старый микроавтобус с платформы грузовика и попросил превратить его в груду металлолома до захода солнца. Свинопас сделал, как ему сказали, и у него стало на одного клиента больше.
Дело спорилось. Время от времени случались мелкие неприятности, вокруг его мастерской шныряли хмурые полицейские, роя землю носом, но с этим он вполне мог жить. Вплоть до семи часов предыдущего вечера, когда его мир зашатался.
Сам он спокойно лежал под своим любимцем, "шевроле-бель-эр" 1956 года, и затягивал ржавые гайки, главным образом ради старой любви. Неожиданно ворота мастерской открылись, и прежде чем он даже успел повернуть голову, кто-то схватил его за щиколотки и вытащил из-под машины. Просто чудо, что он не разбил голову о раму "шевроле".
– Свинопас, – сказал Норма Хонкамяки с ехидной улыбкой, – позвони своей бабе. Пусть не готовит ужин, поскольку я угощу тебя колбасой с пюре в арестном доме Сольны.
По сравнению с Окаре новый гость, однако, вел себя еще вполне прилично, а поскольку нелишне подстелить себе чуть больше соломки, он открыл свою душу еще раз.
Хонкамяки, конечно, поизмывался над ним. Нашел то и другое, проволоку, олово для пайки, все необходимые инструменты, десяток шипов для порчи колес, которые он уже изготовил и забыл спрятать, несколько старых номерных знаков. Их ведь всегда стоило иметь на всякий случай. Хотя, по большому счету, это особо не напрягало, если бы все тем и ограничилось.
Не будь стограммового пакета, который Насир попросил его подержать у себя, когда заглянул в понедельник на предыдущей неделе и забрал целую сумку с шипами.
– Только на один день, – уверил его Насир. – Мне надо совершить одну поездку сегодня, и если там ничего не случится… – Он красноречиво пожал худыми плечами.
– Хорошо, – согласился Свинопас. Он ведь был добрым и хорошим парнем и, насколько возможно, старался доставлять радость и удовольствие своим заказчикам. Особенно если они имели старшего брата по имени Фархад Ибрагим. Кроме того, Насир обещал забрать пакет вечером. После завершения работы он и его подруга собирались прокатиться в Копенгаген и расслабиться. Встретиться с одним общим его и Свинопаса знакомым. Встряхнуться, позажигать немного.
– Я же не пью, как ты и другие шведы, – констатировал Насир.
* * *
– Сто грамм кокса, – сказал Хонкамяки. – Сейчас мы говорим о четырнадцати днях за грамм, Свинопас, твои пальчики на пакете, и почему-то, мне кажется, ты перестал дружить с головой.
"Четыре года, – подумал Свинопас, ведь считать-то он умел, – и самое время открыть душу".
– Успокойся, Норма, – сказал Свинопас. – Ты говоришь с рядовым бойцом большой армии организованной преступности. Откуда у такого, как я, деньги на подобное?
"Все из-за чертова спаниэля", – подумал он.
Сначала тот просто бегал кругом, как все другие псины, которых такие, как Хонкамяки, обычно таскают с собой. Потом неожиданно остановился и залаял, и чуть ли не завязался узлом перед самым большим корытом с маслом, стоявшим в мастерской. Его даже такой, как Окаре, не додумался бы пнуть ногой и уж точно не сунул бы в него руку. В отличие от хозяина собачки, сразу сделавшего это.
В результате он открыл душу еще раз и рассказал, как все обстояло. По сравнению с Окаре Хонкамяки, по крайней мере, вел себя почти по-человечески. Не стал его душить для начала, не сунул указательный палец в нос и не стал крутить его там.
Насир и Токарев умчались сломя голову после стрельбы около Броммы. Проехали полкилометра. Бросили свой микроавтобус в двадцати метрах от входа в святая святых "Ангелов". Их собственного клуба, расположенного у самого аэропорта.
Не ясно почему. Поскольку красный дым еще валил из бокового окна. Или они захотели подразнить конкурентов? А может, просто нашли свободное место, чтобы припарковаться? Глупость, конечно, но Насир уже стащил маску с лица, пробегая мимо одного из многочисленных помощников Окаре где-то на пару улиц дальше, когда сирены уже завыли в стороне.
– Насир, – подвел итог Свинопас. – Ездит как какой-то угонщик.
– Малыш Насир, – сказал Хонкамяки.
"Интересно, как много денег его злому старшему братцу понадобилось выложить, чтобы организовать питание и жилье для него на сей раз", – подумал он.
– Настоящий ублюдок, – продолжал Свинопас. – Знаешь, какой номер чертов идиот выкинул, когда получил шипы и я пообещал позаботиться о его коксе, чтобы он наконец оставил меня в покое и я смог вернуться к моим делам? Знаешь, что он сказал, прежде чем свалил?
– Нет, – буркнул Хонкамяки.
– Хрю-хрю, – сообщил Свинопас.
– Тебе нелегко пришлось, Свинопас, – ухмыльнулся Хонкамяки.
– Да уж, – согласился его собеседник. "Но кто говорит, что жизнь легкая штука".
– Ты рассказывал об этом кому-нибудь еще? – спросил Хонкамяки.
– Нет, – ответил Свинопас и покачал головой.
"Есть же ведь какие-то границы", – подумал он.
– Я слышал, тебя навещал Окаре, синица принесла мне на хвосте, – сказал Хонкамяки таким тоном, словно размышлял вслух.
– No way , – сказал Свинопас и подумал: "Что ему от меня надо?"
– Разберемся, – пообещал Хонкамяки.
– Как дела с моими пальчиками? – поинтересовался Свинопас. – На чертовом пакетике. С коксом Насира.
– С какими еще пальчиками? – спросил Хонкамяки и покачал головой. – Понятия не имею, о чем ты болтаешь.
Свинопас попросил оставить его в кутузке. По крайней мере, до понедельника, чтобы пресечь ненужные слухи.
– Чувствуй себя как дома, – усмехнулся Хонкамяки.
Потом он позвонил Тойвонену и все рассказал.
– Зачем чертову парню понадобилось в Копенгаген? – спросил Тойвонен.
– Я разговаривал с датскими коллегами, – сообщил Хонкамяки. – Они обещали проверить это дело. Если повезет, он цел и невредим.
"А если мертв, хуже все равно не будет", – подумал Тойвонен.
56
Примерно в то время, когда Свинопас открывал душу Хонкамяки, Альм зашел в торговый центр Сольны купить продукты. Перед винным отделом он столкнулся с Ролле Столхаммером и, несмотря на злой взгляд бывшего коллеги, все-таки осмелился задать один простой вопрос:
– Как дела, Ролле?
– А как ты думаешь? – проворчал Столхаммер.
– Сеппо, – сказал Альм. – Сеппо Лорен. Ты знаешь этого парня, который обычно помогал Калле Даниэльссону? – уточнил он.
– Эйнштейн, – сказал Столхаммер.
"Эйнштейн? О чем это он?" – удивился Альм.
– Мы его так называли, – пояснил Столхаммер. – Добрый и приличный, но немного не в себе, не как все нормальные люди. Калле иногда брал его с собой в Балле, будучи в хорошем настроении. Он обычно бегал и ставил за нас, а мы могли сидеть спокойно и потягивать пиво.
– И как это проходило? – спросил Альм.
– Без проблем, – ответил Столхаммер. – Всегда как по маслу. Он просто мастак считать. Хотя болтать у него не получается столь же хорошо.
– Он здорово считает, – заметил Альм.
"Столлис, наверное, был пьяный в хлам", – подумал он.
– Я помню, однажды, это были соревнования за день до скачек Элитлоппет, Калле притащил с собой Сеппо, еще совсем пацана. Перед одним из заездов я случайно сказал, что вопрос открыт. Кто угодно мог выиграть. Десять лошадей, один главный фаворит и еще парочка почти ему под стать. На них ставки принимали между один к двум и один к пяти. А на остальные семь более чем один к двадцати. А в одном случае далеко за сотню.
– Ага, – буркнул Альм.
"Определенно пьяный", – подумал он.
– Парень, ему было не больше десяти тогда, стал просить семь сотен в долг у Калле. Калле был в хорошем настроении и слегка под мухой. Он ставил на фаворита в предыдущем заезде. Сует Сеппо тысячную купюру. Сеппо просит меня поставить по сто сорок две кроны и восемьдесят шесть эре на каждую из семи лошадей, которые приносят в двадцать раз больше. Сам ведь он слишком мал, чтобы играть. Едва дотягивался до окошка в ту пору. Я объяснил ему, что две кроны и восемьдесят шесть эре не пройдут.
– Ставь сто сорок тогда, – сказал Сеппо.
Конечно, я сделал, как он хотел. Одна из семи выиграла. Ее звали Найт Раннер. Она дала в восемьдесят шесть раз больше денег. И знаешь, что заявил парень?
– Нет, – сказал Альм.
"Какое это имеет отношение к делу?" – недоумевал он.
– Дай мне мои двенадцать тысяч сорок крон, – сказал Столхаммер.
– Я на самом деле не понимаю, что ты имеешь в виду, – проворчал Альм.