Эта книга сама скажет все, что ей суждено сказать. В ней почти нет вымысла, все основано на сверлящей и брезжущей в просветах букв правде. Она могла бы распасться на ворох газетных статей, суетных репортажей да пару задушевных бесед о смысле того, что для многих из нас не имеет особого смысла, пока мы сами не взвалим на горб свой тяжелый занозистый крест и не отправимся с ним на плечах своей собственной дорогой скорби во внезапно разверзнувшуюся над головой кружевную воронку обманчивых созвездий. Эта книга о том, что наш свет по-прежнему взбалмошен и усердно жесток. О том, что любой человек может стать непосредственной жертвой своих же блужданий. О том, что чужак до сих пор представляет собой лишь мишень для капризных пощечин. И о том, что плоть наша, как и во все времена, является единственным заложником, через который нас стремятся склонить к несвободе, а мы торопливо уступаем, лишь бы быстрее отбыть свою временность, лишь бы уберечь свои кости от проливного дождя.
Содержание:
-
Пролог 1
-
Глава 1 - Не возводи жилища на мосту 1
-
Глава 2 - О тех, кто в море 3
-
Глава 3 - Пляжная история 4
-
Глава 4 - Трогательная благотворительность 5
-
Глава 5 - Бедная Генриетта 6
-
Глава 6 - Язык до Киева доведет 7
-
Глава 7 - Под сенью золотых пагод 8
-
Глава 8 - Катастрофа 10
-
Глава 9 - В шоке 11
-
Глава 10 - В каждой избушке – свои погремушки 12
-
Глава 11 - Зачем Джону Смиту проломили череп? 13
-
Глава 12 - Никто не лишит тебя твоего моко 14
-
Глава 13 - Правосудие прессы 15
-
Глава 14 - Разножанровые спектакли 16
-
Глава 15 - Сеня в стране чудес 17
-
Глава 16 - Адвокатские страсти 18
-
Глава 17 - Новозеландский Дрейфус 19
-
Глава 18 - А судьи кто? 20
-
Глава 19 - Узник Райской горы 21
-
Глава 20 - Нормальное мужское вожделение 22
-
Глава 21 - Пожиратель стэйков 23
-
Глава 22 - Оставим историю – историкам! 25
-
Глава 23 - Жизнь – это испытание, которое каждый должен выдержать достойно! 27
-
Глава 24 - Что имеем – не храним, потерявши – плачем… 29
-
Глава 25 - Кровавые деньги 32
-
Глава 26 - Занавески в маминой спальне 32
-
Глава 27 - Все дороги ведут в Амстердам… 34
-
Глава 28 - Пулю в лоб и две в живот 34
-
Глава 29 - Мертвые не лгут 35
-
Глава 30 - В поисках справедливости 36
-
Глава 31 - Человеколюбие людоедов 37
-
Глава 32 - Галка в клетке 38
-
Глава 33 - Перевоспитание Бога 40
-
Эпилог 42
-
Примечания 43
Борис Кригер
Южные Кресты
Пролог
Открыв эту книгу, вы словно пустили меня в преддверие вашей души, и, скользя нестойким взглядом по этим строкам, пока пребываете в шатком сомненье, решиться ли на долгий путь по волнам страниц, или лучше отложить этот странный роман с нетипичным названием и неведомым назначением…
Я не буду зазывать вас, как торговец с восточного рынка, хрипло выкрикивая прелести своего товара.
Эта книга сама скажет все, что ей суждено сказать.
В ней почти нет вымысла, все основано на сверлящей и брезжащей в просветах букв правде. Она могла бы распасться на ворох газетных статей, суетных репортажей да пару задушевных бесед о смысле того, что для многих из нас не имеет особого смысла, пока мы сами не взвалим на горб свой тяжелый занозистый крест и не отправимся с ним на плечах своей собственной дорогой скорби во внезапно разверзнувшуюся над головой кружевную воронку обманчивых созвездий.
Эта книга о том, что наш свет по-прежнему взбалмошен и усердно жесток.
О том, что любой человек может стать непосредственной жертвой своих же блужданий. О том, что чужак до сих пор представляет собой лишь мишень для капризных пощечин.
И о том, что плоть наша, как и во все времена, является единственным заложником, через который нас стремятся склонить к несвободе, а мы торопливо уступаем, лишь бы быстрее отбыть свою временность, лишь бы уберечь свои кости от проливного дождя.
В этой книге нет места для слишком детальных исканий причин и последствий событий, которые стремительно развертываются в ней не столь по воле автора, сколь просто отражая кавалькаду метаний современного мира.
Вам не захочется быть на месте ни одного из моих героев. Они следуют, словно курьерские поезда, по предначертанным им расписаниям, в заранее предписанных направлениях.
И только Сенечка Вечнов отдувается за всех. За дикарей-людоедов, за политические интриги на другом конце света, за пиратские страсти, за нацистские стансы… а, главное, за свою наивную мечту о мирной жизни в уютной стране в кругу собственной семьи. Это ведь такая дерзкая и недопустимая мечта! Она подлежит самому строгому порицанию!
Наш Сенечка – не вольтеровский Кандид. Казалось бы, он вовсе не наивен, однако мир тоже не терял времени за последние столетия, и, разоружив нас, он еще более вооружил себя!
Но Сенечка единственный выходит из этой пучины счастливым, обретя себе свободу там, где менее всего человек может считаться свободным, и найдя себе друга в том, в ком менее всего вероятно найти друга!
Глава 1
Не возводи жилища на мосту
Жизнь – это мост; ступайте по нему, но не возводите там жилища. На нашей земле нет ничего безопасного и надежного, так что тщетны все подобные поиски. Следует принять течение жизни, как она есть, как принимаем мы закон тяготения. Пользуясь этими простыми наставлениями буддизма, возможно хоть как-то попробовать уравновесить чаши весов счастья и невзгод.
Свой прыжок под купол южных небес Семен Вечнов совершал обдуманно – Новая Зеландия представлялась ему отличным выходом из нелепого положения, в котором он оказался со своей семьей. Приятели из Америки нередко говорили Вечнову, что проживать в Израиле в начале двухтысячных годов для человека с маломальскими амбициями и здоровой толикой ума было чем-то пошлым, передержанным… Вечнов с ними соглашался, но никак не решался на еще одну иммиграцию. Ведь после каждого подобного шага человек неизменно оставляет часть себя в той стране, где он прожил более или менее долгое время, и в конце концов оказывается, что по миру шатается пустая оболочка, ибо всю свою исконную суть странник рассеивает по пути. "Из забывших меня можно составить город", – говаривал Иосиф Бродский. Из забывших Сеню, можно было составить целую вселенную.
Иммиграция – это смерть, это неминуемое исчезновение из той среды, в которую нас вытолкнуло неумолимой силой рождения. И там, откуда мы уехали навсегда, как прежде, облетают тополя, и в родном дворе звонко дрожат чьи-то голоса…
Это точно так же, как если бы вместо аэропорта замызганное жёлтое такси с чёрными кубиками на борту отвезло нас на погост, где мы обрели бы покой путем суетливого самопогребения, самоисчервления и саморазложения, столь необходимого в любом самоизгнании, которым, как ни крути, является иммиграция.
Вечнов был, увы, не вечен, и он это хорошо понимал. Строить множество жизней на бесконечной пасеке чужбин – судьба неблагодарная. Пчелы лет, жужжа и маневрируя, как истребители F16, будут жалить тем нещаднее, чем больше мы будем пытаться вероломничать в их чужепчелых ульях.
Вечнов был из той волны экс-советской иммиграции, которая в начале девяностых накатилась на Израиль, натолкнувшись на три основных закона этой страны. Первый – ничему не удивляйся. Второй – если положение в Израиле плохо, то оно станет еще хуже. И, наконец, третий, – рано или поздно тебя возьмут за задницу – либо за налоги, либо за то, за что и представить невозможно.
Вечнов, как и большинство из нас, панически боялся преждевременной смерти, тюрьмы и сумы, а посему с горечью начинал понимать, что если буддисты не рекомендуют строить дом на мосту жизни, то Израиль – это даже не мост, а перевернутая лодка, вокруг которой гордо плавают кандидаты в утопленники и делают вид, что проживают в нормальной стране.
Как и многие окружающие, Вечнов пытался приспособиться к этому государству, и временами казалось, что все налаживается, и иллюзия постоянства начинала витать в свеже-отремонтированной квартире, но Израиль неизменно брал свое.
Видите ли, когда вы пытаетесь поселиться в стране, которая с самого своего зарождения использовалась всеми народами исключительно как мальчик для битья, – ждите беды.
"Видно, опять пришло время убивать евреев", – тяжело вздыхая, говорят евреи и прячутся по норам, а потом быстро и аккуратно смывают кровь с тротуаров, продолжая жить как ни в чем ни бывало.
К этому нельзя привыкнуть? Не нужно надувного пафоса. Реальность утверждает обратное. Смыл кровь с тротуара – и порядок. Какая разница, что за очертания принимают эти досадные пятна? С эстетической точки зрения это совершенно безразлично. Какая разница, куда брели несмелые жертвы, чье дыхание было прервано очередным насмешливым взрывом, грубым, как правда о бренности кожи и костей, склизким, как сочетание криков ужаса и безумия? К этому привыкают, приглушая телевизор или просто зажмуривая глаза, ища великомудрые разъяснения, исходы и итоги, которых нет и не может быть, потому что убийство всегда останется убийством в его неприглядной, холодящей кровь правде. Но к убийствам привыкают, и они становятся чем-то вроде сводок о погоде… идущим от небес или из преисподней – во всяком случае, из запредельных областей, на которые нет и не может быть разумного влияния.
Вечнов обладал живым умом и умел относиться к жизни с лёгкой иронией. Нельзя сказать, чтобы он был действительно остроумен, но иногда его остроты подолгу бродили среди друзей, натыкаясь на их неповоротливые мозги и возвращаясь восвояси. "Не всякое яблоко красное – яблоко вкусное", – любил повторять Сеня бесконечное число раз, и друзья ломали голову, что же он имел в виду. Так нередко пущенная в ход шутка, покружив по устам знакомых, возвращается к вам, и вы уже не знаете, то ли это ваше жалкое творение обогатило смысловую среду вашего окружения, то ли опять вы похитили чью-то мысль и, присвоив себе, послали гулять по свету, а к вам вернулся с укором ее разочаровавшийся в вас прототип.
Подчас только горькая ирония помогает нам преодолеть холод неприветливого танцзала, по которому мы кружимся в обнимку с нашими планетами, заботливо выбирая траектории своих орбит, как можно дальше друг от друга, чтобы, не дай бог, не столкнуться, не нарушить извечное табу взаимоотношений между небесными телами. Табу, которое гласит, что близость опасна, а прикосновение подчас смертельно, как укус несмышленого змея, как шипы слепого ядовитого растения, именуемого "внезапная страсть", излишняя и потому досадная.
Без иронии мы не были бы высшими существами низших сфер. "Я прикалываюсь – следовательно, я существую", – вот что следовало бы сказать Декарту, ибо мышление ведет, скорее, в направлении небытия, а смех, вырываясь из недр нашего до гулкости опорожненного подсознания, пенится на губах ненасытных пиволюбов, шипит и искрится на солнечных золоченых ручках ослепленных дверей. Вы знаете, что такое слепые двери? Это отверстия глаз, погруженных в самосозерцание и пропускающих мимо радость красок текущего бытия. Ирония – вот единственное средство излечения от этой самопогруженной слепоты. "Мне есть что спеть, представ перед Всевышним…" А есть ли у нас в запасе пара острот развеселить Всевышнего, который просто обязан обладать вселенским чувством юмора? Если вы в этом сомневаетесь, посмотрите на Сеню Вечнова, и вы согласитесь, что Господь был в игривом настроении, когда его сотворял, отложив папироску и мня глину неустанными божьими перстами с тонкими черточками на границах фаланг, с точно такими же черточками, как и у вас, ибо мы Его создали по образу и подобию своему только для того, чтобы нам было на кого уповать. Бог, оглядевшись, поспешил создать нас, ибо и Ему не на кого более уповать. Вы никогда не задумывались, что мы нужны Богу настолько же, насколько Он нужен нам? Вы спросите, как такое возможно? О, в отношениях с Богом нет ни верха, ни низа, ни прошлого, ни будущего. Дорога к Богу напоминает лестницу в картине Макса Эрнста, где одно измерение плавно перетекает в другое. Так что мы можем вполне положиться на плечистое взаимосозидание, которое имеет место между нами и Богом, и насколько Бог создал Сеню, Сеня, в свою очередь, создавал Бога, и наоборот – и так без конца.
Так или иначе, в результате этого взаимного сотворения Сеня вышел невысокого роста, подвижный, всегда коротко постриженный, с чрезвычайно выразительным лицом, которое, казалось, постоянно гримасничало. Слегка оттопыренные уши дополняли образ иронического, почти комического персонажа, хотя, когда он был спокоен и задумчив, лицо его приобретало определенную мужественность и даже благородство черт.
Прибыв в Иерусалим в начале девяностых, Сеня устроился в крупную иерусалимскую больницу медбратом. Работа для трезвомыслящего человека, не правда ли? Увы, на стыке эпох случаются и не такие казусы. Дело в том, что в доживавшем свое последнее десятилетие Советском Союзе было принято, чтобы еврейские мальчики поступали в медицинские училища. Никто, конечно, не предполагал, что их любимые, умные сыновья будут подносить страждущим судна и по ночам заворачивать в простыни трупы (основное занятие медбратьев и медсестер в Израиле). Во-первых, в России дело обстояло несколько иначе: самую грязную работу выполняли все же не медсестры, а санитарки (с каким рвением они этой работой занимались, другой вопрос, речь сейчас не об этом), и при этом от них никто не требовал улыбок до ушей… Во-вторых, сделавшись медбратом, еврейский мальчик мог рассчитывать на облегченное (так называемое льготное) поступление в медицинский институт, – а еврею стать врачом так же необходимо, как почтовому голубю вернуться под кров домашней голубятни.
Но зачирикали сиплые воробьи перестройки, Советский Союз стремительно покатился в тартарары, и внушительная толпа еврейских мальчиков, так никогда и не овладевших достойной еврейской профессией, оказалась в роли подносителей ночных горшков.
Израиль привычно наживался на этом человеческом капитале, заменяя в роли умывателей старых задов поднадоевших, плохо говорящих на иврите и совершенно безыдейных филиппинок на просветленных еврейских мальчиков, которым сам Бог велел идти в университеты, становиться врачами, двигать вперед науку и приносить резонную пользу обществу и своим семьям. Однако в Израиле путь в медицину был для иммигрантов надежно закрыт супервысоким баллом экзамена под названием "психотест", и истории чудесного посвящения в рыцари врачебного искусства случались чрезвычайно редко. Если такое все же случалось, счастливчиками оказывались весьма своеобразно подвинутые умом, а-ля вундеркинды, потому что обладатели оценки в 700 баллов и выше обычно люди не совсем нормальные, если не сказать хуже. Право же, что-то не то проверяет этот психотест, или не так, или, по крайней мере, не рассчитан он на русскую логику мышления – если вообще рассчитан хоть на какую-то здравую логику…
Вокруг Сени каждый по-своему пытался избавиться от сомнительной перспективы всю жизнь выносить чужие испражнения. Его старый приятель Миша Резвенький, например, вернулся в Санкт-Петербург, и там, уже в качестве иностранца, частным образом поступил на медицинский факультет. Кир Грозилкин, продолжая служить медсестринской музе верой и правдой, долго морочил всем голову, что завершает обучение на психолога в Южной Африке… Жора Мудолаев, по прозвищу Жора Афинский, вообще, казалось бы, выбился в люди: бросил жену Лину, в девичестве Спросонок, с двумя детьми, весьма профессионально скрывался от алиментов и разворовал бизнес близкого приятеля, тем самым заложив основу собственного бизнеса. Но так или иначе все они при первой же возможности возвращались к связующему их круг привычному ремеслу медбрата, ибо оно позволяло хоть как-то заработать без особого напряжения мозговой извилины.