- Вот и ладно! - обрадовался Василий Никитич. - Завтра в академии с графом Брюсом будем отбирать учеников для посылки в Швецию. Я тоже поеду, за вами приглядывать стану да кое-какие поручения государя исполню. А теперь ступай. Мне поработать надобно.
Когда Андрей вышел, Василий Никитич достал из-за пазухи кожаный мешочек, вытащил из него сложенный в несколько раз листок бумаги и прочел:
"И надлежит тебе, помимо распределения и надзирания за учениками, разузнать о мощи шведской армии, дознаться, не мыслят ли шведы начать войну сызнова. Все сие должен делать потайно, чтоб конфуза какого не было. Поручаю тебе также разыскать в Швеции и нанять для работы в России добрых мастеров гранильного искусства и инструментального дела. А чтобы те согласились своей охотой к нам ехать, скажи, что деньги и довольство им будет выделено особо, против местных мастеровых…"
Татищев перечитал несколько раз бумагу, чтоб запомнить, и сжег на свече. Натянул камзол, покрасовался у зеркала, прилаживая парик с длинными буклями, и вскоре уехал. Вначале завернул на Мещанскую, к графу Брюсу. Потом вместе с ним проехал к начальнику Монастырского приказа Мусину-Пушкину, ведавшему академией.
Поездка, видно, была удачной. Василий Никитич вернулся домой довольный и даже не выбранил сторожа, запоздавшего открыть ворота.
С самого утра в академии воцарились необычайное оживление и сутолока. По коридорам сновали встревоженные преподаватели, заглядывали в аудитории, наводили порядок, ругали сторожей и надзирателей и под горячую руку совали ученикам зуботычины. Несколько раз, отдуваясь от волнения, вытирая платком багровое, вспотевшее лицо, просеменил префект. В кабинете проректора гремел бас, там получал разнос профессор риторики, явившийся, как обычно, навеселе.
Занятия шли в этот день кое-как. Преподавателей то и дело вызывали к начальству, аудитории гудели, как растревоженный улей. После обеда, когда младшие классы были распущены по домам, разнесся слух, что приехали долгожданные гости.
По аудиториям прошел префект и, выкрикивая по списку фамилии, приказал всем вызванным явиться к проректору. Встревоженные, ломая голову, что бы сие могло значить, студенты сгрудились возле канцелярии.
- Ну, братцы, не иначе как в солдаты забирают.
- Ну и что? По мне, лучше в армию, чем эту философию да риторику зубрить.
- А может, по епархии отправят. Будем до конца дней кадилами размахивать.
- Эх, мало мы погуляли. Кабы знать, я бы не на учебы налегал!
Андрей помалкивал и казался спокойнее остальных. Но, когда распахнулась дверь и секретарь выкрикнул его фамилию, вздрогнул. С волнением переступил порог, остановился у двери.
За длинным столом помимо проректора с префектом сидели Василий Никитич, начальник Монастырского приказа Мусин-Пушкин и неизвестный человек в генеральской форме.
- Студент Татищев, подойдите ближе, - раздался глуховатый голос.
Андрей сделал несколько шагов и снова замер, встретив пристальный, изучающий взгляд генерала.
Генерал наклонился к Василию Никитичу, что-то спросил у того шепотом, откинулся в кресле, на минуту задумался. Потом поднял на Андрея синие, холодные, как лед, глаза:
- Скажи-ка, сударь, что есть горизонт и какая разница между видимым и рабочим горизонтом?
Землемерию в академии не проходили. Андрей понял, что генерал мог узнать об изучении им этой науки самостоятельно только от Василия Никитича. Кто же он такой? Неужели сам Брюс, о котором мельком упомянул в день приезда Татищев? Так и есть. Разве можно не узнать шотландца? Рыжеватые волосы, выбившиеся из-под пышного парика, суровая складка тонких губ, сухое, без единой морщины лицо, насупленные брови, льдинки колючих глаз…
Андрей весь подобрался. С Брюсом шутки плохи, ему кое-как не ответишь. Кто может сравниться с ним по знаниям? Астроном и математик, инженер и артиллерист, какого поискать нужно, географ, ботаник, переводчик. Это его трудами изданы в Москве многие полезные книги и учебники, календари. Голова! И никогда не высовывается, не лезет вперед всех, расталкивая окружающих государя царедворцев. Выдвинулся своим умом да чисто шотландским упорством. Москвичи боятся этого сурового и непреклонного человека, считая его колдуном и чернокнижником. Шепчут, что предается он по ночам таинственным занятиям на вершине проклятой Сухаревой башни.
- Так как же изволите ответить на вопрос? - постукивая по столу пальцами, нетерпеливо повторил Брюс.
- Видимый горизонт - это воображаемая линия, где, как нам кажется, небесный свод опирается на землю, - чуть заикаясь, ответил Андрей и уже смелее, по-латыни: - А рабочий горизонт - отметка в стволе шахты, показывающая главные выработки.
У Брюса вроде бы потеплели глаза. Василий Никитич улыбнулся: не подкачал!
Посыпался град вопросов по астрономии, планиметрии, горному делу и даже принципу устройства переправ через водные рубежи.
Андрей разошелся. С латыни переходил на русский, с русского на немецкий язык и уже с явным облегчением увидел, как улыбка раздвигает тонкие сухие губы шотландца.
- Ваше сиятельство! - вмешался в экзамен проректор. - Вы изволите задавать вопросы по наукам, не предусмотренным в академии. Сей молодой человек, как и остальные, изучал здесь философию, риторику, богословие, ну само собой, арифметику и начало физики… Осмелюсь напомнить, сия академия духовная!
- Не инако как с прискорбием доложу вам, - насмешливо ответствовал Брюс, - что собрались мы не затем, чтоб аттестовать будущих священнослужителей, а отобрать дельных и знающих людей для промышленности и военно-инженерного искусства. А что касаемо Андрея Татищева, рад сообщить вам, полковник, - шотландец повернулся к Василию Никитичу, - что испытал изрядное удовольствие от познаний оного юноши. Запишите: в Швеции определить к изучению горного дела. А теперь следующего…
До самого вечера заседали господа в кабинете проректора. У Мусина-Пушкина, не привыкшего морить себя голодом, урчало в животе. Когда последний из вызванных студентов покинул кабинет, Мусин-Пушкин, оглядев присутствующих, с облегчением произнес:
- Ну, господа, все! - и закрыл книгу, куда вносил фамилии выпускников.
Василий Никитич кашлянул. Начальник Монастырского приказа быстро взглянул на него, перевел взгляд на Брюса. Тот слегка кивнул.
- Охо-хо! Память стала отказывать! Вот что, сударь, - обратился Мусин-Пушкин к проректору. - Второй год у нас в приказе лежит слезная просьба Соликамской епархии прислать им священнослужителя, дабы распространить православие среди инородцев. Просмотрел я сегодня табели богословского отделения и порешил направить туда студента Зосиму Маковецкого.
- Невозможно, ваше сиятельство! - встрепенулся проректор. - Студент Маковецкий по просьбе московского губернатора готовится нами для службы в Успенском соборе.
- Пока что академией ведает Монастырский приказ, и никакой губернатор в дела наши вмешиваться не может. А посему Зосима Маковецкий завтра же должен явиться в приказ за получением направления и прогонных денег. - Мусин-Пушкин хлопнул ладонью по столу и встал, давая понять, что разговор окончен.
Глава восьмая
Уже затемно Василий Никитич с Андреем вернулись домой. Быстро отужинав и поговорив немного о предстоящем отъезде, разошлись по своим комнатам.
В низенькой светелке под самой крышей, не зажигая свечей, Андрей послонялся из угла в угол, прислушиваясь к тонкому скрипу половиц под ногами. Распахнул раму, высунулся из окна. Сад тонул в темноте.
Набежал ветер, запутался в густых липах и, стараясь пробиться, шевельнул листвой. Сквозь чащу деревьев мерцал огонек, маленький, но яркий, словно далекий маяк, указывающий путь фрегату сквозь ночь и туман к заветной гавани.
"Не спит Настенька!" - решил Андрей и, стараясь не шуметь, осторожно спустился по узкой лестнице, вышел во двор.
Брехнул и сразу замолк, словно подавился лаем, цепной пес - узнал своего. Виновато вильнул хвостом, гремя цепью, снова полез в конуру.
Почти ощупью пробрался Андрей к высокому решетчатому забору. Отыскав скрытую кустами калитку, проскользнул в соседний двор. Большой каменный дом Орловых уже спал, объятый мраком, только в одиноком окне, на первом этаже, теплился огонек.
- Настенька! - шепотом окликнул Андрей.
В окне показалось девичье лицо. Держа в руке свечку, девушка смотрела в темень:
- Ты, Андрюша?
Когда Андрей, выйдя из кустов, попал в полосу света, Настенька улыбнулась с укоризной:
- Я уж и не чаяла, что придешь. Думала, не беда ли какая стряслась? Что поздно так?
За последний год она подросла, заневестилась. И часто, всматриваясь в ее удивительные темные глаза, Андрей смущался, ловил себя на мысли, что уж никогда не сможет, как бывало в детстве, хлопнуть подружку по спине или дернуть за золотую, словно спелая рожь, косу.
- В Швецию отправляют на учение горному делу, - тихо произнес юноша. - Сам граф Брюс меня первого велел в список внести. Последний день в Москве доживаю. Завтра с Василием Никитичем отправляемся…
- Надолго уедешь, Андрюша? - грустно спросила Настенька.
- Никто толком не ведает. Василий Никитич сказывал, все зависит от усердия, с коим заниматься там будем.
- Тоскливо будет. Батюшка никуда не пускает. Все дома держит. Только и радости что пяльцы и книги. Да вот беда, много, что читаю, - непонятно. Ты уедешь, и никто мне не растолкует, что к чему. И книги не принесет…
- Приходи к нам. У Василия Никитича книг в доме не сосчитать. Я словечко замолвлю, он тебе разрешит брать.
- Вот бы славно было! - обрадовалась Настенька.
Высоко, прорезая черноту неба, промчался метеор, вспыхнул ярким зеленоватым светом и моментально угас.
- Звезда упала, - сказала Настенька, - опять чья-то душа к богу отправилась. Говорят, у каждого человека своя звезда есть. Пока светит - живет человек, а упадет - так и он умирает.
- Люди каждый день умирают, а звезд что-то не убывает.
- Это только кажется так. Кто их считал, звезды эти? Я себе давно выбрала звездочку. Во-о-он та - видишь? - яркая и большая. Такая уж, наверно, не скоро упадет.
Андрей посмотрел в ту сторону, куда показывала Настенька.
- Что ты, что ты, - испуганно зашептал он и схватил девушку за руку. - Это злая планета Сатурн. Обман да беду несет она человеку. Я в гороскопе вычитал.
- А бывают добрые звезды?
- Это смотря как они располагаются относительно друг друга и Солнца. Если в час, когда родится человек, расположение звезд благоприятное, то всю жизнь ему будет удача и счастье. А ежели нет - лучше и не рождаться. Так что одна звезда может быть и доброй и злой. А вот Сатурн всегда плохое несет.
- А у тебя есть своя звезда? Покажи ее! Какая она? Злая? Добрая?
Андрей смутился. Рассказывать ли, как несколько ночей просидел он за таблицами, вычисляя время восхождения и взаимное расположение звезд? А двенадцать знаков Зодиака… Составленный гороскоп обещал богатство и знатность. Но почему-то запомнилась пренебрежительная усмешка Никифора Лукича. Может, и в самом деле все это - чернокнижье, пустое занятие? Но взять хотя бы себя самого. Поездка в Швецию - не каждому выпадет такая удача. Может, означает она начало пути к богатству, обещанному гороскопом? Что ни говори, астрология - наука стоящая. Поди, не зря господин Брюс заделался звездочетом. Хоть и помалкивает, а проверь, чего он среди звезд ищет. А он, Андрей, свое счастье нашел уже, кажется…
- Мне только одна звездочка светит - ты, Настенька! - неожиданно вырвалось у него.
- Правда, Андрюшенька? Правда-правда? - Она робко потянулась к нему. Андрей осторожно взял ее руку, прижался щекой к теплой ладони. "Вот так бы всю жизнь и держал ее за руку…"
Подняв голову, он увидел сияющие Настенькины глаза.
- Лазоревый ты мой цветочек! Неужто и я люб тебе?
Не отнимая руку, Настенька прошептала:
- Ты, Андрюша, на чужой стороне не забывай меня. А я тебя ждать буду.
Тем, видно, и хороша юность, что даже в преддверии разлуки может мечтать, превращая далекое в близкое. Трижды в ту ночь кричали петухи, а эти двое никак не могли наговориться. О чем шла у них речь? Только старый клен, шелестя листвой, слушал их…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Весной 1728 года Андрей, вернувшись из Швеции, выехал по указу Берг-коллегии в Олонец.
Завод стоял среди ельников и свилеватых берез, таких крепких, что об них тупились топоры. Много здесь было болот и прозрачных речушек. Места бескормные, поля усеяны серыми обомшелыми камнями. Земля почти ничего не родит, кроме редьки да репы. Зато на лугах трава по пояс, коровы, не в пример людям, гладкие и сытые.
Из пяти заводских труб только одна клубилась едким дымом, наползающим на поселок. Дым клочьями застревал среди веток и старых, потемневших от сырости соломенных крыш. Раньше здесь отливали пушки и ядра. Отменное железо выплавляли из болотной руды, но рудокопы терпели великие муки и страдания. От мокроты, непосильного труда и плохого харча работные люди гибли, как мухи. Палки да плети завел здесь еще генерал Геннин, боявшийся гнева Петра за плохую работу. Оттого и установил здесь каторжные порядки. Сейчас Геннин на Каменном Поясе. Поди, и там показал свой лютый нрав.
В первый же день приезда увидел Андрей нескольких человек с рваными ноздрями - недаром прослыл Олонец каторгой.
Управитель завода, прочитав подорожную, вздохнул и про себя помянул черта:
- Господа из Берг-коллегии не ведают, что творят! Сей завод указом покойного государя уже два года как прикрыт. Вы, господин Татищев, видели, что основные корпуса заколочены? - оплывшее, с нездоровым желтым налетом лицо управителя страдальчески морщилось. - Запасы местной руды кончились, а работать на привозной - выгоды нет. Сейчас из остатков отливаем кандалы и церковные ограды. Скоро совсем делать нечего будет. Завод прикроем, а сами… - управитель, ткнув большим пальцем куда-то за плечо, присвистнул. - Вы уж поезжайте обратно. Я вам вот здесь отметочку сделаю и припишу, как у нас тут дела обстоят. Да кроме всего прочего вы, сударь, маркшейдерское искусство проходили, а здесь подземных выработок отродясь не бывало. Так что опять ошибочку Берг-коллегия учинила…
В Берг-коллегии, куда возвратился Андрей, удивились: "Быть того не может, чтоб Олонецкий завод прикрыли!" Кинулись рыться в пыльных бумагах и после долгих поисков разыскали указ.
"Дела! - думал Андрей. - Такого господин Брюс или Василий Никитич никогда бы не допустили, будь они здесь. И что только творится! Яков Виллимович отстранен от заведования коллегиями и в фельдмаршальском чине получил почетную отставку, сиречь - угодил в опалу. Не иначе Александр Данилыч Меншиков подсидел Брюса. После смерти государя Меншиков возомнил себя ох как высоко! А теперь и сам в Березове в ссылке гниет. Василию Никитичу тоже дан от ворот поворот, послали в Москву заведовать монетным двором!"
Секретарь Кроненберг, шмыгая покрасневшим от вечного насморка носом, хрипловато объявил:
- Господин Татищев, Коллегия пересмотрит свое решение. Через два дня будете уведомлены о новом назначении.
Два дня превратились в две недели, и неизвестно, когда решился бы вопрос, если б Андрей не догадался сунуть в мокрую ладонь секретаря новенький серебряный полтинник. Дело завертелось, и на следующий день Андрею вручили бумагу:
"Надлежит тебе, Татищеву Андрею Артамоновичу, прошедшему обучение горному делу в Швеции, где изучены тобой науки: першпектива, горное искусство, поиск руд, инструментальное дело, геометрия и прочие, к горному делу науки относящиеся, ехать на Сибирские казенные заводы в распоряжение Обер-берг-амта для совершенствования маркшейдерского дела".
Слева в углу стояла толстая сургучная печать, справа - размашистые подписи трех советников Берг-коллегии.
Через два дня Андрей выехал из Санкт-Петербурга. Впереди лежал далекий путь на Москву. Оттуда по тракту - на Вятку и через Егошиху и Кунгур - до места или на попутном караване до Казани, а там к Каменному Поясу напрямую, от крепости к крепости, если не бунтуют башкирцы. Отряды башкирских всадников то и дело совершали налеты на маленькие гарнизоны крепостей, выжигали заводские посады, поубивали царских гонцов, зорили демидовские караваны, идущие в Россию с заводскими изделиями.
В Берг-коллегии Андрею советовали ехать через Вятку, хоть и дальше, да безопасней. Ну да это решит сам, как доберется до Москвы…
Давно уже скрылся город на Неве, затянутый туманами зыбких болот. Впереди виднелась темная от дождя дорога. Монотонно позвякивал колокольчик на дуге коренника, тонко заливались бубенцы пристяжных. Ямщик-чухонец, напевавший под нос, берег коней и все время придерживал рвущуюся вперед тройку.
Дорога была оживленна. То и дело попадались навстречу такие же возки - в столицу спешили по делам или для праздного безделья засидевшиеся в вотчинах баре. Изредка с грохотом, руганью и свистом мчались на легких дрожках или верхами фельдъегеря. Неторопливо тянулись обозы, груженные всякой снедью для ненасытной столицы. Возле подвод понуро брели усталые, замордованные мужики в домотканых армяках, подпоясанных лычками. Иные, растянувшись на возах, спали, измаявшись от долгого пути.
Оставались позади приземистые избенки, крытые соломой или дранью, потемневшие от старости колокольни церквушек, пышные барские усадьбы.
Шумная толкучка на постоялых дворах, перебранка, разноголосые песни в придорожных трактирах, толпы убогих и нищих… А вот на маленькой полоске заморенная лошаденка из последних сил тащит тяжелую деревянную соху. Налегая на сошники, бородатый мужик хрипло покрикивает на коня. Все уже давно отсеялись, а бородач, видно, отрабатывал барщину и только сейчас взялся за свой клочок землицы.