От долгого сидения в седле ломило поясницу, ныли колени. Ворочаясь с боку на бок, Татищев вспомнил стычку с дозором. На душе стало тошно и стыдно. "Дворянством своим загордился, а сам о людском равенстве думаю, - мелькнула мысль, но тут же Андрей успокоил себя: - Демидовский человек, с ним и разговор иначе не поведешь. Да! Но вот этот углежог, что спит рядом, тоже кабальный Демидова, а разве повернется язык похвалиться перед ним своим родом? Сам с голоду чахнет, а последней краюхой хотел поделиться. И тот и другой в кабале, а разница между ними большая. Один - барский холуй, другой - труженик подневольный. Как вот тут людей уравняешь? - От мыслей этих Андрей запутался: - Жалко, Никифора Лукича нету, тот бы все растолковал".
Заснул уже перед рассветом.
- Ну вот, добрались наконец! - Ерофей остановил коня на вершине небольшого холма и показал на широкую долину, раскинувшуюся внизу.
"Так вот он какой, Екатеринбургский завод", - думал Андрей, рассматривая крепостной вал с бастионами.
За укреплением чернели заводские корпуса, дымили домны. В лучах солнца поблескивал крест на мазанковой церкви. Темнели ряды домов. Ослепительно сверкало зеркало пруда. На его берегу виднелись приземистые избенки, крытые дерном и берестой, - город рос, и рядом с ним появилась слободка…
Советник Обер-берг-амта Клеопин, к которому Ерофей привел Андрея, внимательно просмотрел предъявленные бумаги. Одобрительно хмыкнул, прочитав отличную аттестацию, выданную в Швеции. Поднял на приезжего умные внимательные глаза и, видно, остался доволен.
- О том, куда вас определят - здесь или на Колыванские заводы, - решать будет сам генерал-лейтенант Геннин. Если желаете, замолвлю за вас словцо.
- Таиться не буду, хотел бы служить на Каменном Поясе.
- Разумное решение, сударь. Этот край, как я понимаю, имеет бесчисленные богатства. Прискорбно только, что мы очень медленно добываем их, не хватает людей знающих и дельных. Этим пользуются владельцы заводов и хищничают. В нашу обязанность входит следить за соблюдением правил и законности.
Клеопин встал из-за стола, снял со стены пышный парик, натянул на голову:
- Пойдемте к Виллиму Ивановичу! - и, слегка сутуля широкие плечи, высокий и грузный, тяжело зашагал вперед Андрея по коридору.
Начальника Сибирских заводов Геннина они застали за большой чертежной доской. Чтоб не мешать, присели на широкую лавку возле стены, наблюдая, как уверенно и ловко работал генерал линейкой и циркулем.
Несколько минут в кабинете стояла тишина. Наконец Геннин оторвался от работы, вопросительно глянул на вошедших.
Клеопин поднялся с лавки:
- По указу Берг-коллегии после учения в Швеции прибыл Татищев Андрей Артамонович. Вот бумаги. Какое будет распоряжение? Я предложил бы оставить его здесь. Маркшейдер нам нужен.
У Геннина удивленно взметнулись брови.
- Татищев? - переспросил он. - Родственник Василия Никитича?
- Одного рода. А как ему прихожусь - точно даже не знаю! - вскочив, отчеканил по-немецки Андрей.
- Так-так! - задумчиво тянул Геннин. - А ну-ка, дайте мне бумаги! - Что ж, - молвил он, когда просмотрел все документы. - Аттестация отличная. Зачислю вас пока учеником маркшейдера. Жалованье четыре рубля в месяц. Если покажете усердие, срок ученичества не затянется.
"Четыре рубля! Не густо!" - удивился про себя Клеопин, но промолчал: спорить с генералом не полагалось.
- Разыщите в конторе канцеляриста Федора Санникова, - продолжал Геннин, - пускай сведет вас в четвертый командирский дом. Там пустует одна комната. Можете ее занять.
Когда Андрей, поблагодарив, вышел, Геннин прошелся по кабинету, хрустнул пальцами и, остановившись против Клеопина, произнес по-немецки:
- Хорошо, если у этого молодого человека такая же голова, как у бывшего моего помощника Василия Татищева. Между нами, я не люблю его калмыцкую морду, но считал и до сих пор считаю, что как администратор, человек обширнейших знаний, он выше всяких похвал. Пока он был здесь, я не знал никаких затруднений. - Геннин прикрыл глаза, дернул головой, отгоняя усталость, и подошел к столу: - Чертеж подъемной машины готов. Распорядитесь, чтобы они были изготовлены и установлены во всех шахтах! - сняв с доски бумагу, передал Клеопину. - Чуть не забыл! - остановил взявшегося за ручку двери помощника: - Жаловался мне утром мастер Оберюхтин, что железо, присланное с Каменского завода, плохо куется, крошится. В чем дело?.
- Я делал пробу, господин генерал. Каменское железо точно весьма низкого качества, неправильно составляется шихта.
- Не медля ни дня, отправьте для проверки в Каменск Гордеева. И, если подтвердится вина мастера, бить нещадно батогами. - Лицо Геннина было бесстрастно, только под левым глазом быстро билась синеватая жилка - верный признак сильного гнева.
Глава третья
Канцелярист Санников, услышав о распоряжении генерала, не скрывая радости, что избавился хоть на время от переписки, отложил в сторону обгрызенное гусиное перо, сгреб в кучу бумаги и, схватив треуголку, вышел вслед за Андреем из конторы.
Шлепая по жидкой грязи - ночью прошел сильный дождь, - они вышли к плотине. Навстречу попалась длинная вереница подвод, груженная слитками чугуна. Протопала караульная смена солдат во главе с капралом.
Со стороны заводских корпусов доносились лязг и грохот железа. Проходя мимо кузницы, Андрей посмотрел в широко открытую дверь. Внутри, у пылающего горна, в синем чаду, работали люди. Ухали тяжелые удары молотов. Шипели, подымая клубы пара, кинутые в воду поковки. То один, то другой кузнец, вытирая рукавом потное от жара лицо, подходил к кадушке и жадно, проливая на опаленную бороду воду, пил из деревянного черпака.
Один из рабочих, огромный, бородатый, с черным от копоти лицом, ловко ворочая большим железным бруском, бил по нему тяжелым молотом, словно бабьим вальком. От каждого удара во все стороны сыпались искры, стонала наковальня, отзываясь на удары металлическим звоном.
- Чисто бугай! - с восхищением молвил Санников. - Цельный день машет молотом и - хоть бы что. Намедни видел, как с телеги, чугунные столбы сгружал. Каждый пудов на десять тянет. Мерин еле мог с грузом совладать, а ему в забаву.
- Знакомый?
- А его тут все знают. Силантий Терентьев. На все руки умелец. Сам генерал, когда требуется отковать что, только ему велит делать.
Кинув брус в воду, Силантий подошел к двери вдохнуть свежего воздуха, увидел Санникова, гулким, рокочущим басом окликнул:
- Здоров будь, Федя! Много бумаги исписал?
- Немало. Попотеть довелось изрядно.
- Ну твой-от пот, как божья роса. Это наш тяжелее горючей слезы будет. Да, слышь-ко, бабка твоя ишо жива?
- Что ей! Каждый день шею пилит.
- Скажи, мол, Силантий кланяется, просил забежать. Баба у меня занедужила. С уголька ее спрыснет, авось облегчение выйдет.
- С уголька-а! Темнота ты запечная. Лекаря надобно звать или в госпиталь везти.
- Лекарь нашего брата не лечит. Разве когда припарку на спину положит после кнута. А так не дозовешься.
- Ладно, пришлю, старухе все одно делать нечего. Хозяйство-то у меня сам знаешь какое.
Простившись с кузнецом, Санников повел Андрея дальше. Недалеко от плотины под присмотром мордатого стражника группа каторжных с уханьем забивала сваи. Колодки на ногах стесняли движения, делали невыносимой и без того тяжелую работу.
Андрей прикусил губу. Каждый раз вид человеческих страданий вызывал у него возмущение. Федор заметил гримасу, исказившую лицо спутника, тихо пояснил:
- За побег с рудника Виллим Иванович наказал. Это еще ничего, а то за провинности кнутом бьют.
Андрей молча прибавил шагу. Рядом с ним, не отставая, шел Санников. Лицо у него стало мрачным, сосредоточенным, и Андрей подивился, как быстро сменилось у Федора настроение. До встречи с колодниками шутил, зубоскалил - ну прямо рубаха-парень. Наверно, не дурак выпить и поскоморошничать. Ладный, высокий. По такому веселому девки должны сохнуть. А отчего-то вдруг стал, как туча, хмурый. Видать, сердце у него не камень, раз чужая боль и кручина ранит.
В конторе новичка не было несколько дней. Вместе с плотинным мастером Злобиным Андрей выбирал место для пристани на реке Чусовой.
Чем-то привлек служащих новый, маркшейдерского дела, ученик. Видать, бывалый, посмотрел белый свет. Начитанный. В дорожном мешке напиханы книги.
Особенно интересовал Андрей Санникова. Молодые служащие Обер-берг-амта свысока посматривали на простого канцеляриста, считая зазорным вести дружбу с солдатским сыном. А новенький, видно по всему, простой, душевный. Может, книги даст почитать.
Читать Санников приохотился давно. Когда-то сам капитан Татищев определил его в школу в Уктусе. Там Федор познал грамоту, знатно латынь изучил. Сейчас сам учит арифметике школьников и заодно служит в Обер-берг-амте.
Трудно! От уроков в школе, придирок начальства в горной канцелярии поневоле впадешь в тоску.
Особенно весной, когда южные ветры приносят на Урал запахи далекого моря, на берегах которого, конечно же, живут ласковые и добрые люди, а труд весел и радостен…
Впадая в тоску, Федор запивал. Напившись, лез на полати и, обливаясь слезами, на прекрасном латинском языке, приправляя его крепкими русскими словами, ругал управителей и самого господина Геннина. Клял свою постылую жизнь и в который раз обещал пустить "красного петуха" на подворье смотрителя Бокова, наказавшего канцеляриста розгой за облитый чернилами прескрипт.
Бабка пугалась незнакомой речи, потихоньку причитала, творила молитвы и не раз уже спрыснула спящего внука с уголька, чтоб отогнать злую порчу.
- Феденька, - уговаривала бабка. - Испей-ка рассолу, авось полегчает. И пошто ты, соколик, зелием зашибаешь? Парень ладный да видный. Женился бы, тоску, глядишь, и сняло бы…
В ответ Федор только пьяно качал головой и, сунувшись в подушку, засыпал, чтоб на другой день снова тянуть надоевшую лямку. Иногда устраивал скандалы. Бил окна в домах у мастеров и, встретив где-нибудь в темном проулке особо ненавистного шихтмейстера, тыкал его носом в жидкую грязь, приговаривая:
- Это тебе, голубок, не книги вести. Вдругорядь наушничать не вздумаешь. У-уу! Холуй! - и отвешивал на прощание жертве увесистую затрещину.
Дело кончалось жестокой схваткой с полицейскими ярыжками, после которой Федор надолго попадал в холодную. Несколько дней после того ходил тихий и смирный, жалуясь, что клопы в той холодной куда как свирепей самих ярыжек.
От более суровой расправы спасало Санникова заступничество Клеопина, ценившего парня за латынь и бойкую скоропись.
В канун покрова крепкий зазимок сковал почву, и колеса колымаги гулко гремели по стылым колдобинам. По времени пора бы лечь первому снегу, но о близкой зиме говорили только мерзлая земля да голые, облетевшие березы.
Вдоль пруда дул резкий, колючий ветер, гнал по плотине солому и сухую желтую пыль. У берегов от хрупких льдинок холодная исетская вода казалась черной и неприветливой.
Андрей, продрогший в дороге, возвращался из Обер-берг-амта домой, уткнув нос в воротник полушубка.
У корчмы его кто-то окликнул. Оглянулся - Санников.
Был Федор оживлен. Лицо раскраснелось то ли от мороза, то ли от вина, выпитого в корчме.
- С приездом, - расплываясь в улыбке, приветствовал он Татищева. - Я вас давненько поджидал. Охоту имею книгу у вас попросить. Вы не бойтесь, верну в полном порядке.
Сходился Андрей с людьми всегда трудно, но этот человек, канцелярист, почему-то сразу пришелся по сердцу еще в день приезда…
- Пошли ко мне, - здороваясь, ответил Андрей. - Посидим, посумерничаем.
Дом, в котором жил Татищев, был угловым. Крепкий, рубленный из кондовых сосен, он выстроился в ряду таких же кряжистых строений. Одной стороной выходил на набережную пруда, из окон другой виднелась небольшая площадь с церквушкой. Перед домом - чудом сохранившаяся березка. Напротив - заводские корпуса.
Дверь открыл невысокий, тщедушный шихтмейстер Панфилов, занимающий бо́льшую часть дома. Недружелюбно покосившись на Санникова, поздоровался с Андреем, а когда Федор вошел в комнату, укоризненно прошептал на ухо Татищеву:
- Зря вы, сударь, с ним якшаетесь. Самый что ни на есть последний человек.
- Это почему? - удивился Андрей.
- А потому, что предан Бахусу, сиречь - пьет вина много и, окромя того, начальство не уважает. Вот поглядите! - Панфилов повернулся к свету, и Андрей увидел под глазом шихтмейстера густой лиловый синяк.
- Он вдарил. А ведь у меня - чин, пусть самый малый по табелю!
Андрей с трудом удерживался от смеха:
- За что же он вас… вдарил?
- По вредной лихости характера. Сидит намедни за столом в канцелярии и, вместо того чтоб пером скрипеть, по-латыни болтает. Что он там выговаривал, отколь мне знать? Я ту латынь ни с редькой, ни с квасом сроду не пробовал. А может, он что супротив начальства нес? Ну я господину Клеопину и доложил. А этот варнак словил меня вечером на плотине да и двинул кулаком, аж звезды из глаз снопом сыпанули. Вы уж от этого ирода держитесь подальше.
Зевая и почесываясь, шихтмейстер заложил дверь болтом и ушел на свою половину досыпать.
В комнате у Андрея было полутемно. Сквозь небольшое окошко слабо пробивался серенький свет. Федор в распахнутой бекеше сидел на лавке, уткнув лицо в широкие ладони. Когда Татищев высек огонь и зажег свечи в шандале, Санников поднял голову и глухо произнес:
- Слышал я все, господин Татищев. Мне лучше уйти. Что вам, в самом деле, с варнаком-то знаться?
Лицо Федора было бледно, глаза смотрели тоскливо и смущенно. Он встал и взялся за шапку.
- А мне плевать, что наболтала эта конторская крыса, - сказал Андрей, - и кто ему синяк поставил - неинтересно. Друзей я выбираю сам. Пришел - раздевайся, садись к столу.
Долго светилось окошко в комнате маркшейдерского ученика Татищева. Новые друзья, забыв про сон и усталость, сидели за полночь. Федор, родившийся в Уктусе, знал все новости, порой такие, которые знать-то не всякому положено.
- Лихие дела здесь творятся, - шепотом рассказывал он. - Прибег тут как-то кабальный Демидова горщик Афанасий Пермяков. Ну, по всему видать, не с пустыми руками явился. Я потом бумагу в Берг-коллегию переписывал и про это дело узнал. Горщик тот по велению Демидова на казенной земле самоцветы нашел и тайно от Горного начальства стал их для Акинфия добывать. Да, видно, с хозяином не поладил и сбег, прихватив лучшие камни. Думал у нас заступу найти. А господин Геннин самоцветы государыне в подарок отослал, прииск объявил казенным, беглого же к Демидову под стражей отправил. А тот бедолаге - камень на шею да в пруд.
Андрей выложил на стол пачку книг. Вытерев руки о полы сюртука, Федор бережно перебирал их. Перелистал одну, другую. Взял "Описание руд, обретающихся в земле". Повертел, удивился:
- Руки бы оборвать мастеру, что переплет такой сделал. Смотри-ко, одна корка толще другой. Что он, подобрать доски одинаковые не смог?
- Потом я тебе про того мастера расскажу, - произнес Андрей, отбирая у Федора книгу.
Тихо свистевший за окном ветер словно сорвался с привязи. Выл, беснуясь, хлестал в тонкую слюду ледяной крупкой. Андрей расстелил на полу волчий тулуп, кинул подушки.
- Куда ты, Федя, в экую непогодь в слободу пойдешь? Да и сторожа сейчас из крепости не выпустят, время позднее. Ночуй у меня.
Утром наружные двери еле открылись - буран намел за ночь большие сугробы. Низко над горизонтом вставало белесое солнце. Его лучи скользили по сверкающей пелене снега, зажигая тысячи ярких алмазных точек. Пруд стал белым, исчезла пугающая чернота холодной воды. Чистый снег прикрыл всю заводскую копоть и оставленную осеннюю грязь.
Вернувшись из Обер-берг-амта, Андрей записал в толстую, переплетенную в кожу тетрадь:
"Климат екатеринбургской провинции зело суров. И хотя по широте она мало чем отличается от московской, суровость эта поддерживается холоднейшим воздухом, поступающим сюда из страны Борея. Не приходилось мне еще видеть, чтоб так быстро зима наступала…"
За всю зиму только однажды Андрею пришлось спуститься в шахту заводчика Осокина для проверки границ земельного отвода.
Низкие сырые штольни, где, шлепая по воде, работали каелками изможденные люди, полумрак и духота - такого ему еще не приходилось встречать. Неужели и на казенных заводах так же маются люди?
В самом маленьком забое, таком низком, что пришлось согнуться вдвое, при тусклом свете бленды Андрей увидел стоявшего на коленях худого, изможденного человека. Сквозь прорехи в замызганной посконной рубахе проглядывало черное, костлявое тело. При каждом движении работавшего глухо позванивали тяжелые кандалы на ногах.
Заслышав шаги, человек обернулся, и Андрей в испуге отшатнулся: страшное, изуродованное лицо - рваные ноздри, на лбу и щеках выжженные сине-багровые клейма… Кандальный выронил кайло и рванулся навстречу Андрею. Тот отскочил, сунул руку в карман, пытаясь ухватить рукоять пистолета. Рудокоп замычал, широко раскрыл рот, показал обрубок языка, затем упал на колени, из глаз его на седую взъерошенную бороду потекли слезы.
- Что люди творят! - невольно вырвалось у Андрея. - Кто будешь?
Немой снова замычал и уткнул лицо в худые, грязные ладони… У Андрея больно сжалось сердце.
Уже наверху, выбравшись из клети, он обратился к штейгеру:
- Что за кандальный у вас в нижнем забое сидит?
Штейгер равнодушно пожал плечами:
- У хозяина приписных нет, так он каторжных от казны получает. Этого ему с Колывани прислали. Должно, тать какой-то!
"Чай, недаром ему работников дают, - думал Андрей, - даже в чужой беде корысть для себя выискивает". Весь кипя от возмущения, он прошел в контору Осокина, потребовал план отведенной земли под рудник.
Долго сидел над чертежом, сверяясь с записями своих измерений.
Осокин, недавно вышедший в промышленники, еще не успел набить мошну, был трусоват и сейчас с тревогой посматривал на Татищева.
- Вы, ваше сиятельство, - лебезил он, - если что не так, сквозь пальцы гляньте, а я, видит господь, в долгу не останусь.
Андрей исподлобья смотрел на заводчика, старался смирить гнев:
- Нижний забой на пятьдесят сажен перешел отведенную границу. Я там, внизу, метку поставил. Нынче же прекратить выработку.
- Немедля распоряжусь. Доверился людям, а они без моего ведома грань нарушили.
- Это не все, - холодно чеканил Андрей. - Незаконно добыта руда. Придется кроме штрафа уплатить ее стоимость.
- Ох! Голову варнаки сняли! - начал вопить Осокин. - И сколь же, ваше сиятельство, платить?
- В Обер-берг-амте подсчитают. Если не уплатите в срок - завод отберут, а самого на правеж поставят! - и, не слушая причитаний промышленника, Татищев вышел из конторы.
Через неделю повелением Геннина за нарушение горного устава был наложен на Осокина большой штраф. До тех пор, пока он не будет уплачен, рудник, а вместе с ним и завод прикрыли.
Осокин метался. Самолично прибыл в Обер-берг-амт, слезно просил о снятии штрафа.
- Разор и запустение настало. Совсем обнищал, и хоть таперя по миру иди.
Геннин слушал и брезгливо морщился. Наконец не выдержал, сухо произнес: