Вернувшись домой, в Швабинг, я снова принял толику "анестезирующего". Но на этот раз шнапс не сработал. Чувствовал я себя одиноким, будто рыбка в унитазе. Ни родственников у меня не осталось, ни друзей, с кем можно бы поговорить. Один только парень в зеркале в ванной - этот здоровался со мной каждое утро. Но последнее время даже он утомился со мной разговаривать и частенько приветствовал лишь ухмылкой, точно я вконец ему опротивел. Может, мы все стали противными. Мы, немцы. Американцы смотрят на всех нас с тихим презрением, делая исключение разве что для девушек по вызову и всяких других шлюшек. И не требовалось быть ясновидящим, чтобы прочитать мысли наших новых друзей и защитников. "Как вы допустили, чтобы случилось такое? - как бы спрашивали они. - Как могли натворить то, что натворили?" Подобный вопрос я и сам частенько задавал себе. Но ответа у меня не находилось. И вряд ли у кого-то из нас он когда-нибудь отыщется. Да и какой тут вообще возможен ответ? Просто однажды в Германии такое случилось… лет эдак тысячу назад.
10
Через неделю она пришла снова. Та, высокая. Высокие женщины всегда привлекательнее низеньких, особенно красотки того типа, который обожают мужчины-коротышки: на самом деле они не такие уж и высокие, просто такими кажутся. Эту женщину выше делали прическа, шляпа, громадные каблуки и высокомерие. Вот высокомерия у нее точно было хоть отбавляй - по виду, помощь ей требовалась, как Венеции дожди. Я всегда ценил это качество в клиенте. Мне даже нравится, когда меня нанимают люди, не привыкшие к словечкам типа "пожалуйста" или "спасибо". Это будит во мне дух и упорство золотоискателей.
- Герр Гюнтер, - начала она, - мне требуется ваша помощь. - Очень осторожно она присела на краешек моей скрипящей зеленой софы. Портфеля из рук она не выпускала, прижимая его к груди, будто опасаясь за его сохранность.
- О? А почему вы так решили?
- Вы ведь частный детектив?
- Да. Но почему я? Почему вы не обратились к Прейзингам на Фрауэн-штрассе? Или к Кленце на Августинер-штрассе? Это солидные агентства со штатом сотрудников…
Она чуточку оторопела, будто бы я стал расспрашивать, какого цвета на ней нижнее белье. Ободряюще ей улыбнувшись, я подумал про себя, что, пока она не разговорится, придется мне догадываться о причинах ее визита самому.
- Это я стараюсь, фройляйн, выяснить: вам меня кто-то порекомендовал? В нашем бизнесе об этом полезно знать.
- Не фройляйн, фрау. Фрау Варцок. Бритта Варцок. Да, вас мне рекомендовали.
- Вот как? И кто же?
- С вашего позволения, имени я предпочла бы не называть.
- Но вы ведь та дама, которая заходила к герру Крумперу, моему адвокату, на прошлой неделе? Это вы интересовались моим отелем, выставленным на продажу? Только тогда вы назвались Шмидт, по-моему.
- Да. Глупость, конечно, признаю. Но понимаете, я не была уверена, захочу я вас нанять или нет. Я уже заходила пару раз сюда, но вас не заставала, а записки в почтовом ящике оставлять не стала. Консьерж сказал, у вас вроде бы есть отель в Дахау. Я решила, что сумею разыскать вас там. Увидела табличку "продается" и отправилась в контору Крумпера.
Что-то из этого могло быть правдой, и пока что суетиться я не спешил. Мне доставляли удовольствие и ее замешательство, и стройные длинные ноги, потому отпугивать ее мне не хотелось. Но поддразнить немножко вреда не принесет.
- Но, однако, когда вы зашли сюда на днях, то сказали, что совершили ошибку.
- А теперь передумала. Вот и все.
- Передумали раз, пожалуй, передумаете и в другой. И посадите меня в лужу посреди дороги. А в нашем деле такая ситуация очень даже некстати. Я должен быть уверен, фрау Варцок, что решили вы твердо. Это ведь не шляпку покупать. Как только расследование начинается, переиграть уже нельзя. Его нельзя вернуть обратно в магазин и заявить - это мне не подходит.
- Герр Гюнтер, я не идиотка, - откликнулась она. - И, пожалуйста, не говорите со мной так, будто я не в состоянии продумать последствия своих поступков. Прийти сюда было нелегко. Вы понятия не имеете, как трудно далось мне решение. Иначе не взяли бы такой покровительственный тон. - Говорила она ровно, без всяких эмоций. - Это всё из-за шляпы? Я могу ее снять, если она так вас раздражает. - И наконец-то выпустила из рук портфель, поставив его на пол у ног.
- Наоборот, шляпка мне очень нравится, - улыбнулся я. - Пожалуйста, не снимайте. И простите, если мои манеры вас обидели. Но, по-честному, в агентство столько посетителей приходит, которые только попусту отнимают время, а я свое очень ценю. Работаю я в одиночку, и если стану работать на вас, то уже не смогу взять другого клиента. У кого-то, возможно, потребность в моей помощи гораздо настоятельнее, чем у вас. Вот так обстоят дела.
- Сомневаюсь, что кто-то нуждается в ваших услугах больше, чем я, герр Гюнтер, - возразила она, и в голосе ее я расслышал дрожь, зацепившую меня за чувствительное местечко где-то около сердца. Я предложил посетительнице сигарету.
- Я не курю, - покачала она головой. - Мой… доктор говорит, сигареты очень вредны.
- Знаю. Но рассуждаю так: курение - самый изящный способ убить себя. И к тому же предоставляет вам перед кончиной время для улаживания всех ваших дел. - Закурив, я проглотил дым. - Итак, фрау Варцок, что же у вас за проблема?
- Вы так серьезно это сказали. Насчет способа убить себя.
- Я побывал на русском фронте, фрау. После этого каждый день воспринимается как подарок. - Я пожал плечами. - Так что ешьте, пейте и веселитесь, потому что завтра страну могут оккупировать Иваны, и тогда единственным нашим желанием станет - умереть, если мы еще будем к тому времени в живых. Хотя надежда выжить - довольно слабая: при помощи атомной бомбы на то, чтобы убить шесть миллионов человек, потребуется всего шесть минут, а не шесть лет. - Я прикусил сигарету и ухмыльнулся. - А потому: что такое пара колец дыма в сравнении с облаком-грибом?
- Так вы были на войне?
- Конечно. Мы все на ней побывали. - Сейчас я не видел их, но знал, они - тут. Три шрамика на щеке маскировал краешек черной вуали сбоку ее шляпки. - И вы тоже, судя по всему.
Она тронула лицо:
- Вообще-то мне очень повезло…
- Только так и нужно на это смотреть.
- Двадцать пятого апреля тысяча девятьсот сорок четвертого года Мюнхен бомбили, - стала рассказывать она. - Говорят, на город сбросили тогда сорок пять фугасных и пять тысяч зажигательных бомб. Одна попала в мой дом, меня ранило тремя раскаленными медными кольцами, сорванными с бойлера. Могло бы попасть и в глаза. Поразительно, как мы все это вынесли, правда?
- Верно.
- Герр Гюнтер, я хочу выйти замуж.
- Несколько неожиданное заявление, дорогая. Мы ведь только что познакомились.
Она вежливо улыбнулась:
- Однако есть проблема: я не знаю, жив ли еще человек, за которым я замужем сейчас.
- Если он пропал в войну, фрау Варцок, вам лучше разыскивать его через Информационное бюро вермахта, - посоветовал я. - Телефон сорок один девятьсот четыре.
Номер я знал, потому что, когда погиб отец Кирстен, пытался навести справки о ее брате. Новость, что его убили в сорок четвертом, только ухудшила ее состояние.
Фрау Варцок покачала головой:
- У меня другая ситуация. Я знаю, что после окончания войны он был еще жив. Весной тысяча девятьсот сорок шестого мы встретились в Эбенси, рядом с Зальцбургом. Это была короткая встреча. Понимаете, мы больше не жили вместе как муж и жена. С конца войны - нет. - Она вытянула платочек из рукава своего дорогого пиджака и, смяв, зажала в ладони, точно заранее готовясь заплакать.
- А в полицию вы обращались?
- В германской полиции сообщили, что это дело в ведении австрийской. А в Зальцбурге посоветовали идти к американцам.
- Янки тоже не станут его разыскивать.
- Вообще-то, может, и станут… - Фрау Варцок сглотнула комок бурных эмоций и глубоко вдохнула. - Да, думаю, они могут быть заинтересованы в его розыске…
- О?
- Я, правда, ничего не рассказывала им про Фридриха. Так его зовут - Фридрих Варцок. Он родом из Галиции, которая до Австро-прусской войны тысяча восемьсот шестьдесят шестого года входила в состав Австрии, потом стране была предоставлена автономия. А после тысяча девятьсот восемнадцатого она стала частью Польши. Фридрих родился в Кракове в тысяча девятьсот третьем. Поляк он был насквозь австрийский, герр Гюнтер. А потом стал насквозь германским, после того как к власти пришел Гитлер.
- А почему вы считаете, что ваш муж представляет какой-то интерес для американцев? - спросил я, но, уже задавая вопрос - такой вот я проницательный, - сообразил сам.
- Фридрих был человеком с большими амбициями, но, надо признаться, небольшого ума. Перед войной он работал резчиком по камню, и мастером был довольно хорошим. Он был, герр Гюнтер, активным, энергичным - настоящий мужчина. Наверное, потому-то я и влюбилась в него. Когда мне было восемнадцать, я и сама была… бойкой.
В этом я не сомневался ни секунды. Было очень легко представить себе, как она в коротком белом платьице, с лавровым веночком на голове проделывает разные акробатические штуки с обручем в красивеньком сладком пропагандистском фильме от доктора Геббельса. Женскую силу и энергичность олицетворяли тогда пышущие здоровьем крепенькие блондинки - удачнее и не придумать.
- Буду с вами откровенной, герр Гюнтер. - Она промокнула глаза уголком платка. - Фридрих Варцок был… нехорошим человеком. В войну он вытворял жуткие вещи.
- Сейчас, я думаю, никто из нас не может заявить, что совесть у него чиста.
- Это верно, герр Гюнтер, но есть поступки, которые человек вынужден совершать, ради того чтобы выжить, а есть другие, когда выживание ни при чем. Поэтому под амнистию, которая сейчас обсуждается в парламенте, мой муж не подпадает.
- Ну, я не стал бы так категорически утверждать, - возразил я. - Если уж такой отпетый мерзавец, как Эрих Кох, готов рискнуть и выползти из подполья, чтобы претендовать на защиту по новому закону, значит, кто угодно может на это надеяться.
Эрих Кох был гауляйтером Восточной Пруссии и комиссаром рейха на Украине, где совершались страшные злодеяния. Я знал о них не понаслышке: кое-что наблюдал собственными глазами. Кох делал ставку на получение защиты по новому Основному закону Федеративной Республики, который запрещал смертную казнь и экстрадицию по всем новым судебным делам о военных преступлениях. Сейчас Кох находился в тюрьме в британской оккупационной зоне. Время покажет, насколько его решение оказалось дальновидным.
Я начинал понимать, в чем состоит проблема и чем мне предстоит заниматься. Муж фрау Варцок станет третьим разыскиваемым мной нацистом подряд. И благодаря Эриху Кауфману и барону фон Штарнбергу, от которого я получил благодарственное письмо, похоже, я становлюсь человеком, к которому теперь всегда станут обращаться, если проблемы связаны с Красными Куртками или скрывающимися от правосудия военными преступниками. Мне это не особо нравилось. Не для того я вернулся в частный сыск. И, возможно, я отказал бы фрау Варцок, примись она уверять меня, что ее муж не имел против евреев ничего личного или что он - всего лишь жертва неправильной оценки исторического момента. Но пока что ничего такого она не говорила, напротив, настойчиво убеждала меня в обратном.
- Нет, нет, Фридрих - дурной человек! Его не амнистируют. После всего, что он наделал, - нет! И он заслуживает любого наказания, какое ему вынесут. Больше всего меня порадует известие, что он мертв. Поверьте мне.
- Да я верю, верю! А может, расскажете мне, что же он все-таки сделал?
- Перед войной он вступил в национал-социалистическую партию и в СС, где поднялся до чина гауптштурмфюрера. Его перебросили в Польшу, в лагерь Лемберг-Яновска. И тут настал конец человека, за которого я вышла замуж.
Я покачал головой:
- Никогда не слышал про Лемберг-Яновска.
- Ну так радуйтесь, герр Гюнтер! - воскликнула она. - Яновска не был похож на другие лагеря. Начинался он как завод, входивший в Германские оружейные заводы во Львове. В сорок первом году там работало около шести тысяч евреев и поляков. Фридрих отправился туда в начале сорок второго, и на несколько дней с ним поехала и я. Командовал лагерем человек по имени Вилхаус, а Фридрих стал его помощником. Немецких офицеров, вроде моего мужа, служило в лагере человек двенадцать или пятнадцать. Но большинство охранников были русские, они добровольно пошли на службу в СС, спасаясь от участи военнопленных. - Покачав головой, фрау Варцок сильнее сжала и без того уже скомканный платок, словно выжимая жуткие воспоминания из хлопка. - Когда Фридрих приехал в Яновска, туда прибыла новая партия евреев. Евреев было очень много. И моральный дух - если можно такое сказать про Яновска, - дух лагеря переменился. Заставлять евреев производить оружие для рейха стало уже не главным - работников хватало, - гораздо проще было просто убивать их. Убийства не были систематическими, как в Аушвиц-Биркенау. Нет, их убивали поодиночке, способами, какие эсэсовцам приходили в голову. Каждый эсэсовец убивал на свой излюбленный лад. Каждый день там совершались убийства: евреев стреляли, вешали, топили, закалывали штыком, потрошили им внутренности, распинали на кресте - да, герр Гюнтер, и на кресте евреев распинали тоже. Вам трудно такое вообразить? Но это правда. Женщин закалывали ножами или рубили на части резаками. Детей использовали в качестве мишеней на стрельбище. Я слышала историю, что заключали пари: сумеет ли эсэсовец разрубить ребенка пополам топором с одного удара. И каждый эсэсовец был обязан вести счет, скольких евреев он убил, потом всех заносили в общий список. Так были убиты, герр Гюнтер, триста тысяч человек. С особой жестокостью. Хладнокровно. Хохочущими садистами. И мой муж был одним из этих садистов.
Рассказывая, фрау Варцок, смотрела не на меня, а в пол, и скоро я увидел, как на ковер упала слеза, следом - вторая.
- Не знаю точно, когда именно, потому что Фридрих скоро перестал писать мне, но он принял на себя командование лагерем. И позволял, чтобы при нем продолжали твориться убийства. Как-то он все-таки написал мне - сообщил, что лагерь посетил Гиммлер и сиял от удовольствия: как замечательно идут дела в Яновска! Лагерь был освобожден русскими в июле тысяча девятьсот сорок четвертого. Сейчас Вилхаус уже мертв. Думаю, его убили русские. Фрица Гебауэра, бывшего начальником лагеря до Вилхауса, судили в Дахау и приговорили к пожизненному заключению. Сейчас он в Ландсбергской тюрьме. Но Фридриху удалось сбежать в Германию, где он оставался до конца войны. Тогда мы несколько раз общались. Нашему браку - конец, и если б я не была католичкой, то обязательно развелась бы с ним.
В конце тысяча девятьсот сорок пятого Фридрих исчез из Мюнхена, и у меня не было от него никаких известий до марта тысяча девятьсот сорок шестого. Он скрывался. Раз только связался со мной и попросил денег: он планировал сбежать из страны. Он связался с организацией "Старые товарищи" - называется "ОДЕССА" - и дожидался нового паспорта на чужое имя. Деньги, герр Гюнтер, у меня есть. И я согласилась дать их ему. Потому что хотела, чтобы он исчез из моей жизни. Навсегда. Тогда у меня еще не появлялось мыслей, что я могу снова выйти замуж. Шрамы у меня были страшные. Хирург немало потрудился, чтобы сделать мое лицо более привлекательным. Большую часть оставшихся денег я потратила на гонорар ему.
- Оно того стоило, - обронил я. - Отличная работа.
- Вы очень добры. И вот теперь я познакомилась с приличным человеком, за него мне хотелось бы выйти замуж. А потому я хочу знать, жив Фридрих или умер. Понимаете, он обещал, что напишет мне, как только доберется до Южной Америки - туда уехало большинство эсэсовцев. Но письмо так и не пришло. Те, кто бежали с Фридрихом, уже написали своим семьям, все живут в безопасности, кто в Аргентине, кто в Бразилии. А от моего мужа - ничего. Я советовалась с кардиналом Иозефом Фрингсом из Кёльна, и он сказал, что повторный брак в Римской католической церкви невозможен без свидетельства о смерти Фридриха. Вот я и подумала: вы ведь и сами состояли в СС, так, наверное, у вас больше возможностей выяснить, жив он или мертв. И в Южной ли он Америке.
- Вы очень неплохо информированы, - заметил я.
- Не я, - возразила фрау Варцок, - мой жених. Он мне все это рассказал.
- А чем он занимается?
- Он юрист.
- Хм, я мог бы и сам догадаться.
- То есть?
- Да так, ничего. Знаете, фрау Варцок, не всякий, кто состоял в СС, такой приветливый и ласковый, как я. Некоторым из этих "старых товарищей" совсем не нравятся вопросы даже от людей вроде меня. То, о чем вы просите, может быть опасным.
- Я это вполне понимаю, - кивнула она. - Мы хорошо оплатим ваши хлопоты. У меня еще остались деньги, и мой жених достаточно обеспеченный человек.
- Верю. Бедных юристов не бывает. - Я закурил новую сигарету. - Подобное расследование может стоить немалых денег. Расходы разные. Затраты на разговоры…
- На разговоры? - удивилась она.
- Ну да. Большинство людей и рта не раскроют, и пальцем не пошевельнут, пока не увидят картинку. - Вынув купюру, я показал на Европу и быка. - Вот эту.
- Полагаю, в том числе и вы.
- Не скрою, я завожусь от денежек, как и все в наши дни. Включая юристов. Моя такса - десять марок в день плюс расходы. И никаких расписок. Вашему бухгалтеру, возможно, не понравится, но ничего не попишешь. Покупать информацию сложнее и дороже, чем почтовый набор. Какую-то сумму я беру авансом. Это некое возмещение, вдруг вы внезапно рассердитесь на что-нибудь… Видите ли, я могу вытянуть пустышку. А клиенту всегда досадно, если ему приходится платить ни за что.
- Двести марок аванса вас устроит? - предложила фрау Варцок.
- Две сотни всегда лучше одной, - согласился я.
- И весомое вознаграждение, если отыщете какие-то доказательства жизни или смерти Фридриха.
- Насколько весомое?
- Ну, не знаю. Надо подумать.
- Неплохо, чтобы вы поскорее закончили мыслительный процесс. Так мне будет лучше работаться. Во сколько вы оцените мой успех, если я разыщу для вас информацию и вы сумеете выйти замуж?
- Тогда, герр Гюнтер, я заплачу вам пять тысяч марок.
- А вам не пришло в голову предложить столько кардиналу? - полюбопытствовал я.
- То есть вы имеете в виду… как взятку?
- Нет, фрау Варцок, не как, а конкретно - взятку. Простую и недвусмысленную. На пять тысяч марок можно купить целую связку четок. Черт, ведь именно так Борджиа и нажили свое богатство. Это всякому известно.
Фрау Варцок была шокирована:
- Сейчас церковь уже не такая!
- Нет? Уверены?
- Я не могла, - пробормотала она. - Брак это таинство, и он нерасторжим.
- Что ж, вам виднее. - Я пожал плечами. - У вас есть фотография вашего мужа?