Олигархи сегодня измельчали – как земная фауна после ледникового периода. Прошли времена, когда по Руси бродили, важно переступая огромными лапами-тумбами, нефтяные динозавры, алюминиевые бронтозавры и прочая непуганая тварь юрского периода нашей демократии. Последнего такого былинного великана, хозяина контрольного пакета "Пластикса", наш самый гуманный в мире суд окончательно выпотрошил месяцев восемь назад. Гиганты пали – и теперь до звания олигархов приходится подтягивать всякую живность крупнее циркового пони. Тех, кто лишь мечтать мог о звездных рейтингах "Форбса" и довольствовался скромными сотнями или даже десятками миллионов вместо миллиардов. Звягинцев был именно из таких. Он ковал свои главные бабки на выпуске презервативов. Реклама хвастливо уверяла, что они втрое прочней индийских аналогов. Если так, то делали их, наверное, из той же резины, что и покрышки для КамАЗов.
– Тогда без предисловий. Сразу к делу. – Генерал отправил пухлое досье Нагеля в нижний ящик стола, а из верхнего достал тоненькую картонную папочку. – По нашим данным, – объявил он, – этого самого Звягинцева похитили. Возможно, с целью получения выкупа. Тебе поручено разобраться и доложить. Первый рапорт представишь через неделю… Ну, Макс, какой вопрос ты обязан мне сейчас задать?
Дурак я был, если бы его не задал.
– Почему мы, товарищ генерал? Почему не МВД? Презервативы, насколько я помню, не входят в реестр стратегической продукции. То есть мотив экономбезопасности страны отпадает.
– Верно мыслишь, Макс, – одобрил шеф. – Ты прав, это прямое дело ментов. Но есть одна закавыка. Жена его, Сусанна Звягинцева – до замужества, кстати, Эдельман – с ходу дала интервью журналисту из "Фигаро". И там, между прочим, клеветнически намекнула, будто бы к пропаже имеет отношение ФСБ. Сегодня эту байду перепечатал у французов наш "Московский листок". Теперь вонь пойдет по всей Москве. Чтобы пресечь слухи, нам, то есть уже тебе, надо будет по-быстрому разрулить ситуацию. На одном киднэппинге особо не зацикливайся. То ли похитили его, то ли просто грохнули, хрен теперь разберешь. Могли подгадить конкуренты, кредиторы и вообще все те, кому он здорово насолил. Такие наверняка есть. И по женской линии толково пройдись. Сусанна – та еще штучка… Короче, не мне тебя учить.
Примерно к середине генеральского монолога у меня на языке завертелся подлый вопросик, озвучивать который мне ужасно не хотелось. Ну совершенно никак. Однако он так сильно просился наружу, что шеф, должно быть, заметил следы борений на моем лице.
– Еще что-то интересует? – добродушным тоном осведомился он. – Выкладывай, Макс, не стесняйся.
Мысленно я втянул голову в плечи, представив, как разнесутся сейчас по кабинету громовые голубевские матюки. А, была не была! Пролетариям ГБ нечего терять. Майорство мне все равно не светит, а из капитанов не попрут. Рабочими лошадками вроде меня даже генералы не бросаются – иначе кто им пахать будет?
Я выдохнул, преданно посмотрел шефу в глаза и спросил:
– А мы, товарищ генерал, правда не причастны к похищению?
2. BASIL KOSIZKY
Когда мне стукнуло пятнадцать, сестра моей матери Степанида Кондратьевна разложила карты и нагадала юному Василю дальнюю дорогу и светлое будущее: карьера должна была привести меня в кресло генерального секретаря – ни больше, ни меньше. Я, конечно же, не поверил доброй тетке и засмеялся. Генеральным секретарем был еще крепкий Брежнев, и это казалось на века.
Второй раз я припомнил с улыбкой теткино пророчество уже в 91-м, много лет спустя, когда навернулась КПСС вместе с ее генсеком, и следом за ней рассыпался Союз. Москва стала заграницей, мой Киев – столицей государства, а клерк республиканского Министерства закордонных справ Василь Козицкий уверенно попер в гору и без малого пятилетку пробыл на завидной должности посла в России. Затем я почти два года, между Тарасевичем и Самойленко, нес тяжкий груз премьерства, а после наступило томительное затишье – хоть мемуары сочиняй. Однако едва я уверился, что так и закончу трудовую биографию на посту зицпредседателя среднего канадо-украинского банчонка, меня вдруг двинули в структуры ООН. Да так швыдко, что последующие полтора года жизнь моя больше всего смахивала на полет мячиков для гольфа под ударами клюшки опытного игрока. От лунки к лунке, только ветер в ушах свистит. Вжжжик! – и я второе лицо делегации Украины на Генассамблее ООН. Вжжжик! – и я уже Первый секретарь постпредства Украины при Отделении ООН в Женеве. Вжжжик! – и меня перемещают в Нью-Йорк, послом и постпредом Украины при ООН. Вжжжик! – и освобождается вакансия первого зама Гектора Ангелопулоса, главной шишки ООН, а у нашей страны как раз поспевает обещанная квота на это место.
На непыльной должности первого зама я бы застрял надолго, поскольку осторожный Гектор не делал резких движений ни в какую сторону и оттого нравился странам большой пятерки Совбеза. Но тут невидимый игрок в гольф нанес еще один точный удар. Во время визита на Кипр вертолет, где находились Ангелопулос со свитой, потерпел катастрофу: лопасть задела за флагшток. Если бы Гектор погиб, то на его место, поскорбев месяцок-другой, отыскали бы равную замену; так уже было в 61-м, после аварии Дага Хаммаршельда. Но Ангелопулос, весь переломанный, остался жив. И пока его собирали по косточкам в центральном военно-морском госпитале США, пока заживляли ожоги и штопали порванную селезенку, заведовать Объединенными Нациями поручили мистеру Basil Kosizky. На время. До выздоровления главного лица. Подсиживать босса было не в моих правилах, поэтому я честно надеялся на возвращение Гектора. Вышло, однако, по-иному. В верхах рассудили, что лечение затягивается на непонятный срок и пора думать о преемнике. К тому моменту m-r Kosizky уже полгода де-факто руководил ООН, вполне устраивая большинство стран-участников. А от добра добра не ищут.
В общем, две недели назад я получил предложение, от которого не смог отказаться, – и при этом сразу вспомнил о давнем карточном раскладе моей незабвенной тетушки Степаниды. Все сходится. В ООН есть должность Генерального секретаря. И ее действительно могу занять я, Василь Козицкий. Не смешно ли?
Из пяти постоянных членов Совбеза, способных наложить на меня вето, четыре уже проявили лояльность к мистеру Kosizky. Штаты – потому что альтернативой мне был сириец. Соединенное Королевство – потому что "за" были американцы. Китай – потому что ждал от Штатов тарифных уступок и не хотел ссориться по мелочам. Франция – сам не знаю почему. Видимо, из-за моего неплохого прононса. Или, может, в имени моем нашли нечто галльское? Базиль де Кози. В родословной у меня определенно не без француза.
Оставалась Россия. Первые жесты Смоленской площади вроде бы обнадеживали, но Старая площадь, хоть и не обозначала своего категорического "нет", не говорила пока и уверенного "да". Требовалась личная разведка. Визит в Москву и.о. генсека ООН стал необходимостью. Официальный повод для поездки я отыскал минут за десять, на перекройку моего графика встреч и согласование с Протокольным отделом Кремля ушло трое суток. Остальное было делом техники. Двенадцать часов назад реактивный "Боинг" с нашим фирменным веночком на фюзеляже взлетел из аэропорта имени Кеннеди, и вот я уже любуюсь водами Москвы-реки из окна своей временной – на ближайшие три дня – резиденции возле Крымского моста. Да будет благословенна память первого генсека Трюгве Ли, который, говорят, лично выбрал этот чудный домик в стиле модерн. Три этажа, высокие потолки, дюжина балкончиков с видом на реку. Правда, ни на один из них мне выйти нельзя: Сердюк не пустит.
– Ну что, пан Сердюк, – подначил я своего начальника охраны, – выйдем покурим на балконе перед ужином?
Сердюк нехотя оторвался от горы макулатуры, которую накупил в "Шереметьево-2", желая насладиться кириллицей. В Нью-Йорке ему ежедневно перепадало всего две-три газеты на русском, а тут в одном киоске их было штук пятьдесят. С картинками, анекдотами, жареными сплетнями и его любимыми кроссвордами для троечников.
– Василь Палыч, я же объяснял вам тыщу раз, – скучным голосом проговорил он. – Вы прям как дитя малое. Там ведь заграждение не сплошное, не бронированное. Выше диафрагмы – вообще открытое пространство. Любой снайпер влезет на высотку на той стороне реки, а для прицельной стрельбы в ясную погоду… Эй, вы чего, опять шутите, что ли?
– Просто проверяю вашу бдительность. Все хорошо. Во! – Я показал ему большой палец, и умиротворенный начальник охраны тут же снова зарылся в свои газеты.
Сердюк охранял и посла Козицкого, и премьера Козицкого, и даже банкира Козицкого. Только перетащить в Штаты мне его удалось не сразу: американская бюрократическая машина и такая же украинская двигались навстречу друг другу со скоростью улитки. Пока полз рутинный документооборот между департаментом Внутренней безопасности ООН и кадровым подразделением киевской Безпеки, Сердюк был прикомандирован к оборонному ведомству Республики Украина, где томился в Отделе перевооружения. Вопреки вывеске, занимались там не заменой старых танков на новые, но реформой названий. Изгоняли москальский дух из военных терминов. Мой охранник внес ценный вклад в обороноспособность страны, переименовав "пiдлодку" в "субмарiну", – после чего с великой радостью присоединился ко мне в своей привычной должности.
Если не считать его тяги к бульварным изданиям и нехватку юмора, Сердюк был идеальным бодигардом. В его присутствии из всех возможных видов смерти гибель от рук террориста мне грозила в последнюю очередь. Да и террористы сегодня предпочитают выбирать в мишени граждан попроще, без оружия и охраны. Во времена своего банкирства я больше опасался не за себя и не за супругу Олесю Ивановну, а за клиентов. Легче рвануть операционный зал, чем директорский "Мерседес". К счастью, бог и Сердюк упасли меня от эксцессов…
– Василь Палыч, а вы Звягинцева знаете? – Сердюк выглянул из газет, прерывая мою медитацию.
– Какого, режиссера? – машинально спросил я.
У меня в мозгу иногда застревают не относящиеся к делу фамилии. Около года назад, когда дипломат Козицкий еще кантовался в Европе, его занесло на какой-то кинофестиваль. Помню фильм ужасов про двух пацанов и робота, который зачем-то притворялся их отцом. Когда этот терминатор шмякнулся с верхотуры и из него посыпались шестеренки, я сбежал из зала.
– Зачем режиссера? Олигарха, – уточнил мой охранник. – Крупного, тут написано, производителя…
В этом месте Сердюк слегка замялся: так уже не раз бывало, когда ему попадалось неподобающее для моего уха словечко. Он вытащил из кармана затрепанный словарик, перелистал, молча шевеля губами, и с облегчением нашел приличную замену:
– …контра-цеп-тивов. Тут пишут, что этого чудака сперли. Баба его места себе не находит. Чуть ли не лимон предлагает за помощь в розысках. Теперь контра… цептивы подскочат в цене, наверняка.
– Там так написано?
– Нет, это я своим умом прикинул, – солидно ответил Сердюк. – Закон экономики, Василь Палыч, вы же лучше меня знаете… Эх, черт, надо мне было в аэропорту затовариться упаковкой штук на сто, про запас.
Мечтатель-хохол не переставал меня удивлять. Личная жизнь Сердюка протекала на моих глазах и, ввиду серьезного его отношения к службе, интенсивностью не отличалась. При нынешних темпах разврата этой упаковки хватило бы ему лет на пять.
– Неужели больше ничего интересного вы здесь не вычитали? – Я счел нужным перевести разговор на другую тему.
– Много, много интересного, – заверил меня Сердюк, – даже и про нас есть. Пишут… где это я находил?.. Ага, в новостях, вот пожалуйста, читаю: "Исполняющий обязанности Генерального секретаря ООН Василий Пэ Козицкий прибыл в Москву с трехдневным рабочим визитом"… Слушайте, а почему "рабочим"? Они намекают, что вам здесь работать придется? А я-то думал, у нас в Москве одна протокольная мелочовка, щадящий режим охраны, П-4. Я потому и взял с собою только троих: Дюссолье, Палинку и австрияка этого, Шрайбера…
– Нет-нет, газетчики перепутали, – успокоил я всполошившегося Сердюка. – Рядовой протокол. Сейчас вот отсижу в президиуме культурной конференции, завтра отмечусь в Кремле, послезавтра совместное посещение синтез-балета в Большом. И домой.
Бывший мой босс Гектор любил повторять: "Был бы визит, а рабочим я его сделаю сам". Чистым протоколом была только сегодняшняя конференция – мой запоздалый долг ЮНЕСКО. Главной же целью поездки были, естественно, обе встречи с президентом Волиным, причем на вторую, неформальную, я возлагал особые надежды. За три часа сидения в одной театральной ложе нетрудно выяснить, имеет ли Москва что-нибудь против меня, а если да, то как с этим справиться. Давным-давно, когда я еще был послом Украины, мне случилось мельком законтачить с Волиным – тогда еще некрупным чиновником кремлевской администрации. В ту пору он производил благоприятное впечатление. Деликатный парень, исполнительный, без признаков гонора. Но фиг его знает, какой он сейчас. Высокие посты, всем известно, портят людей. Может, и я, сделавшись генсеком, сосредоточу в своих руках огромную власть и превращусь в натурального крокодила.
– Василь Палыч, а что такое синтез-балет? – подал голос Сердюк.
– Это новое изобретение, вроде солянки, – важно объяснил я своему бодигарду. Благо мне самому растолковали эту премудрость на прошлой неделе, и я еще не успел забыть. – Будут и танцы, и пантомима, и лазерное шоу – все в одном флаконе… Между прочим, роль Марфы станцует твоя разлюбезная Светлана Васильчикова.
– Шутите! – Сердюк всплеснул руками, роняя газеты. – Честное слово?
Этой весной мадам Васильчикова одарила Штаты гастролью в составе сборной труппы "Bolshoy в Нью-Йорке". Одно представление этой дикой халтуры в кокошниках и соболях мне, скрепя сердце, пришлось высидеть вместе с президентом Индонезии. Тот был в восторге от русской экзотики, а в еще большем восторге был Сердюк – от Васильчиковой. Он искренне считал эту брунгильду в пуантах 44 размера образцом женской красоты и грации.
– Честное ооновское, – поклялся я. – Станцует. Зуб даю. Мне программу прислали по факсу.
– Тогда я возьму с собой стереотрубу… – в радостном оживлении сообщил мне Сердюк. Но тут же, покраснев, добавил с преувеличенной деловитостью: – …в смысле чтобы зрительный зал сверху осмотреть. На предмет снайперов.
3. ШКОЛЬНИК
– …Нет, Федя, это не Жванецкий! Напоминаю, что до третьего раунда можно было не спешить называть имя гостя. К сожалению, наш Федор Петрович Кашинцев, сектор номер три, поторопился и не угадал. Но! Его идея была интересной и остроумной. Давайте же поаплодируем Федору Петровичу. На сегодня он выбывает из игры, а мы с вами уходим на пять минут рекламы!
На мониторах пошла веселенькая компьютерная заставка. Дети с поросячьим визгом устремились кто в туалет, кто к автоматам с бесплатной "Пепси" и леденцами. Я же утер трудовой пот и поплелся из студийного павильона на лестницу – курить и расслабляться.
Расслабиться не вышло. Едва я запалил свою "Яву", как услышал сверху:
– Добрый ве-е-е-чер, Лев Абрамович!
По лестнице спускались Миша Леонтьев вместе с каким-то болотным хмырем полузнакомого вида. То ли социологом, то ли сексологом, то ли астрологом – вечно я путаю этих довольных жизнью дуремаров, перебегающих с канала на канал. Миша, как всегда, был со мною барственно-приветлив, зато полузнакомый хмырь не церемонился. Проходя мимо, он похлопал меня по плечу и хихикнул: "Привет, Школьник!" А на середине лестничного пролета обернулся и дурашливо продекламировал: "Учиться, учиться и учиться!"
Скотина, уныло подумал я. Еще один фигляр хренов – какой, интересно, по счету у меня? Стотысячный, наверное. Ну почему, скажите на милость, мне не быть хотя бы Рабиновичем? Достойная фамилия. Откровенная и прямая. С отчасти криминальным – что сегодня небесполезно – намеком на того самого Рабиновича, который ходил на дело. Ладно, пусть не Рабинович. Я даже готов носить неразгрызаемую, как старая слежавшаяся вобла, фамилию Каценеленбоген и с затаенным ехидством наблюдать за муками кадровиков. Но не повезло. Наш еврейский бог оказался таким же чертовым юмористом, как и его скандинавский кореш, глумливый пакостник Локи. В результате я родился Школьником.
С этим клеймом более-менее терпимо было только в школе. Уже в Гнесинке, где я постигал теорию музыки, каждый третий баритон и каждый второй бас считали необходимым гыгыкнуть при встрече и сморозить какую-нибудь глупость про школьника, забывшего дома дневник. В армии сержант-молдаванин, кряжистый, как старый бук, и такой же башковитый, упорно считал меня второгодником, которого выпихнули на срочную из последнего класса. В музыкальном журнале, куда я после армии пришел в отдел критики, меня держали за малыша лет двадцать и продолжали посылать за пивом и сигаретами, даже когда я приблизился к сороковнику и стал ответсеком. "Эй, Школьник, сгоняй по-быстрому в магазин! Ну не упрямься, коллектив ждет, давай-давай!" Одно время я был близок к тому, чтобы сдать бастион и взять фамилию жены. Но та, как назло, носила старинную поповскую фамилию. От превращения в Льва Абрамовича Крестовоздвиженского меня удержало природное чувство гармонии.
При совке я был приговорен до старости ходить в юношах. Моя фамилия настраивала всех на легкомысленный лад. Таких не выдвигали на большие посты – что, мол, еще за Школьник в нашем взрослом учреждении? Не смешите серьезных людей. Началом своей карьеры в правительстве я был обязан путчу и недолгому демократическому разброду в кадрах, когда на должности ставили кого ни попадя – лишь бы не идиот и не красный. В своем Минкульте я поднимался по ступенечкам, не пропустив ни одной: референт, ведущий специалист, завотделом, завсектором, замминистра, первый замминистра и, наконец… Ура-ура. Школьник стал начальником. Удивительно, что из министров меня турнули лишь при Волине, и то далеко не сразу, а когда премьером поставили Клычкова. В прежних правительствах, где тон задавали аспиранты и завлабы, был уместен и Школьник. В новом кабинете министров, очень похожем на старый партхозактив, Школьнику места, само собой, не нашлось. Вместо меня на культуру бросили Колюню Соловьева, моего однокашника по институту Гнесиных и не то двоюродного, не то троюродного племянника "Подмосковных вечеров". Номенклатурный зад анкетно безупречного Колюни за три секунды овладел моим бывшим креслом. Я в нем хотя бы ерзал. Теперь оттуда не слышны даже шорохи…
– Лев Абрамыч! – На лестницу высунулась очкастая голова моего режиссера Татьяны. – Рекламный блок закругляют через полторы минуты, детей мы уже согнали. Я иду за пульт, и вы не задерживайтесь.
– Да-да, – сказал я, – докуриваю.
Не надо думать, что я не страховался и заранее не подстелил себе соломки. Подстелил, аж целую копну. Мой всегдашний пессимизм сделал меня осмотрительным. Еще за полгода до финального пинка я зарезервировал себе проект на главном федеральном канале. Прямой эфир дважды в неделю, прайм-тайм, развлекательно-познавательное шоу "Угадайка" для всей семьи. Кому, как не Школьнику, работать с детьми? Я вписался. Нет шоу, кроме "Угадайки", и Лев Абрамыч – пророк ее! Две дюжины сопляков от пяти до пятнадцати за час сорок, минус реклама, должны сообразить, что за гость прячется под маской. Моя задача – отвечать на их наводящие вопросы. Задача гостя – молчать в тряпочку, но быть готовым к шестиминутному монологу в конце, когда его разоблачат. Несложно. Даже детсадовец поймет…
– Лев Абрамыч! Время!
– Иду, господи, иду.