– Нет-нет, – поразмыслив, отказался я. – Это уже лишнее. Одной цепи будет вполне достаточно.
58. BASIL KOSIZKY
Все-таки России повезло с президентом, подумал я. Ей достался крепкий экземпляр – вон он какой, закаленный и выносливый! Другой бы на его месте еще час, не меньше, восстанавливал утраченный контроль над частями своего тела. Волину же хватило десяти минут. Пять из них он потратил на то, чтобы вернуть гибкость кистям рук и послушание коленям. Еще пять отжимался от свободного кусочка стены, ухитряясь при этом вслушиваться в мои тихие торопливые инструкции. Под конец Волин сумел даже сделать стойку на голове, глубоко вдохнул, старательно выдохнул, поправил растрепавшуюся прическу и шепнул:
– Со мной – порядок. Я все понял. Мы нормально успеваем?
Я взглянул на сцену. Здешние бояре уже оттанцевали свое, теперь пришел черед размалеванных санкюлотов с камуфляжными кустиками на головах. Живая ходячая зелень в облегающих портках волнами прокатывалась по сцене, теряя под музыку листья и ветви. В либретто все происходящее обозначалось единственной фразой: "Граждане вольного Новгорода собираются на вече". Занимал этот номер только вторую строчку из двух полных страниц текста. Даже до первого явления Марфы-посадницы дело пока не дошло.
– Успеваем, – вполголоса сказал я, отворачиваясь от балета. – Им сегодня еще прыгать и прыгать… Сердюк, – обратился я к бодигарду, – ну-ка не спите, помогайте Павлу Петровичу.
Сердюк, весьма сконфуженный своим промахом, а потому непривычно молчаливый, отдал Волину его чемоданчик. Первым делом российский президент добыл оттуда трико ниндзя и ловко надел его поверх своего парадного костюма. Полутьма ложи превратила Волина в сумрачную тень с приклеенной к ней живой человеческой головой.
– Меня видно? – шепотом спросила у нас тень.
– Гораздо меньше, чем раньше, – оценил я. – Только еще голову вам надо куда-то деть, чтобы она глаза не мозолила.
– Угу, я понял, сейчас уберем. – Волин натянул маску-шапочку с узенькой прорезью для глаз и в таком виде сразу почти слился со стеной. – Так лучше?
– Намного, – признал я. – Издали и со спины вообще не будет видно. А если кто и заметит, наверняка решит: все так и задумано по спектаклю… Я вот только боюсь, не тонок ли канат? Выдержит?
– И быка выдержит, не беспокойтесь, – тихо усмехнулся Волин в ответ. Он привязал один конец каната к царскому креслу, а другой защелкнул у себя на поясе. – Там внутри кевларовая нить в три слоя. Вы, главное, здесь последите, чтоб ничего не запуталось.
– Я буду страховать, можете спускаться, – пообещал ему Сердюк. И покаянным голосом, что для него редкость небывалая, прибавил: – Вы меня простите, дурака безрукого. Чуть вам всю песню не испортил… Я весь день этот захват тренировал, от и до, только приноравливался к вашему Собаководу. А тот, который пришел с вами, – он ведь еще мельче. Ну и выскользнул раньше времени, гад такой… И антидот ваш, в баллончике, я чуть не потерял…
– Ничего. – Президент Волин похлопал его по руке. – "Чуть" не считается. Если не вдаваться в мелочи, то все прошло нормально… Ну так, давайте я еще раз повторю, а вы следите, правильно ли я запомнил. Значит, черный "Крайслер" с флажком ООН припаркован со стороны Петровки. За рулем ваш человек, Жан-Луи Дюссолье. Едем в телецентр "Останкино", восьмой подъезд. Пропуск мне заказан, нужный паспорт со мной, номер их телефона тоже есть.
– Все правильно, Павел Петрович, – подтвердил я. – Времени вам вполне хватает – причем с запасом. До эфира еще тридцать шесть… нет, целых тридцать восемь минут. Даже минут пять можете спокойно посмотреть балет.
– Нет, от балета я воздержусь, – пробормотал Волин и уже который раз поправил амуницию. Сделано это было в слегка замедленном темпе. Как будто президент еще колебался, выбирая, отойти ему молча или о чем-то меня спросить. Потом медленно произнес: – Думаете, там, в Жуковке… все получится?
– Не знаю, – честно сказал я. Что толку лукавить? Волин не из тех людей, кто питается ложным оптимизмом. – Надеюсь. Лаптев, по-моему, человек опытный, да и Шрайбер с ним. А уж насколько им повезет… Вам, Павел Петрович, об этом сейчас лучше не думать.
– Да-да, согласен. – Волин кивнул. Ладони его вновь расправили несуществующие складки костюма ниндзя. Как я догадался, его беспокоило что-то еще, помимо личного. Он нервно откашлялся, повел плечами и, наконец, решился: – Василий Павлович, извините за дурацкий вопрос… А что вообще в России происходит? Ну хоть в двух словах, а? Я же ничего не знаю вообще… Кто у нас, например, премьер-министр? Как фамилия, откуда он?
Мысленно я похвалил себя за то, что, готовясь к визиту в Москву, просмотрел кое-какие материалы и был в курсе российских дел.
– Клычков, Федор Дмитриевич, – сказал я. – На Западе его мало кто знает. Вроде был директором птицефабрики в Поволжье.
– Угу, – озадаченно откликнулся Волин. – А что с инфляцией?
– По сведениям российского Минфина, пять процентов, – ответил я. И мог бы, черт возьми, на этом закончить. Но из-за своей глупой дотошности не остановился, а продолжил: – Правда, эти цифры оспариваются экспертами МВФ. По их данным, она у вас от двадцати трех до двадцати пяти процентов…
– Хреновато, – поежился Волин. – А куда депутаты смотрят?
С каждым новым вопросом мне становилось все сложней отвечать. Помню, у кого-то из американцев был рассказ про бедолагу, проспавшего двадцать лет. Но тот хоть не был президентом США!
– Депутаты, по-моему, никуда не смотрят, – сказал я. – Им некогда. У них ежедневно споры, вплоть до рукоприкладства…
– Оппозиция воюет с партией власти? – сообразил Волин.
– Ну не совсем… – Я задумался, тщательно подбирая слова. – То есть я не очень понимаю этот расклад, и наши эксперты тоже. В вашей Думе, строго говоря, оппозиции нет. Там теперь только те, кто просто любят президента Волина, и те, которые очень любят президента Волина. Вот между ними и идут непрерывные стычки. Тут уж, извините, не до инфляции…
– А крупный бизнес почему молчит? Ну Сережа Каховский, Витя Айдашов, Теянов… – недоумевающе спросил президент. – Их это в первую очередь касается. Почему не давят на правительство?
– У крупного бизнеса сейчас… – Я старался говорить как можно мягче. – У них, Павел Петрович, в данный момент несколько другие проблемы. И инфляция среди них – не самая острая…
По моему тону президент о чем-то догадался. Оттого, наверное, не рискнул уточнять подробности.
– Но с терроризмом мы ведь боремся? – нервно спросил он.
– Да, разумеется, – успокоил я Волина. – Боретесь, особенно на Кавказе. Камиля Убатиева, президента горской республики, правда, уже убили, но на его место встал брат Умар – тоже хорошо успел побороться. Когда и этого тоже взорвали, штурвал принял Рахим, третий брат. По нашим сведениям, их всего девять братьев, а есть еще племянники, кумовья, сватья… Короче, Кавказ в надежных руках. Про него даже ОБСЕ вопросов больше не задает.
Лица Волина за маской я не видел – только узенькую полоску возле глаз. Несмотря на полумрак ложи, я заметил в его глазах то же выражение отчаяния, какое я видел вчера, когда к моей ладони прилепился шарик из жевательной резинки. Или мне показалось?
Президент вновь поправил маску на лице, проверил крепление каната. И уже перевесил было ногу через барьерчик, но задержался и тоскливо спросил:
– Хоть острова-то мы Японии не отдали?
– Конечно, не отдали, – заверил я. – Ну, вам пора. С богом!
Держась за канат, Волин перелез через бортик и скрылся из виду.
Все-таки зря ты, Василь Палыч, поддержал этот разговор, укорил я себя. Как бы крепок и вынослив ни был президент России, слишком большая порция правды в один день никому не на пользу.
Хорошо, что не хватило времени продолжить об островах. Японии их не отдали, но… Отдавать, собственно, уже нечего. Я не стал ему говорить о том, как все четыре спорных острова под корень снесло тайфуном "Наташа". Российская система оповещения почему-то не сработала, а возникших было японцев с их предупреждениями и советами местные власти послали далеко-далеко на Хоккайдо.
59. БЫВШИЙ РЕДАКТОР МОРОЗОВ
Маразм крепчал. Сперва по сцене прыгали одни полуголые бояре, размахивая посохами. Потом с высоких колосников спустились густо накрашенные поселяне, похожие на индейцев-апачей. Затем к ним присоединились то ли русалки, то ли рыбы, танцующие в венках из водорослей. А в довершение ко всему через бархатный бортик моей ложи перелез черный ниндзя и шепнул мне:
– Тсс. Только не шумите.
– Ну не шумлю. Ну тсс, – раздраженно сказал я в ответ. – Поймите же, наконец, это глупо. Я не отрицаю авангард, но хоть какая-то логика здесь должна присутствовать? Что, например, означает ваш наряд? Марфа-посадница породнилась с сегунами? Новгород Великий заключил соглашение с Японией?
– Мой наряд ничего не означает, – сознался ниндзя, очень средненько имитируя голос президента Волина. – Кроме того, что в нем меня не видно в темноте.
– Вот именно, – подтвердил я. – Рад, что понимаете. Ни-че-го не означает. Темнота. Никакого смысла не видно. У вашего режиссера, Кунадзе, в арсенале только пара эффектных фокусов, не более того… Вы сами как сюда попали? По приставной лестнице?
– По канату, а что? – Ниндзя стянул с себя маску, черное облачение и остался в обычном сером костюме. – Я плохо лез?
Балетный артист был, надо признать, недурно загримирован под президента Волина, хотя глаза были непохожи, а уши – и подавно. К тому же настоящий Волин пониже ростом и не такой мускулистый.
– Да нет, вы, наверное, хорошо лезли, – сказал я ему. – В том и проблема. Я не люблю балет, но хотя бы признаю его за искусство. А ваш режиссер, не обижайтесь, подменяет искусство набором акробатических трюков. Театр у него превратился даже не в цирк, а в дешевый балаган. Ну и плюс эта вечная фига в кармане.
– Фига? Почему фига? – удивился артист. Разговаривая, он откуда-то извлек несессер и начал доставать из него то какой-то флакончик, то кисточку, то густую накладную бороду, то темные очки. Последним он вынул зеркальце и попросил меня: – Подержите, пожалуйста… Нет, чуть поближе к свету. Угу.
– Фига, – объяснил я, держа ему зеркальце, – это когда в спектакле из времен Ивана Грозного появляется президент Волин. На что намекает ваш Кунадзе? Что Волин – это Грозный сегодня? Видимо, нет: для него это слишком просто. Тогда в чем намек?
– И в чем же? – заинтересовался артист. Одну половину бороды он приляпал себе на подбородок, вторая еще висела в воздухе.
– Не знаю, – честно признался я. – Я, Виктор Ноевич Морозов, человек гуманитарный, бывший редактор солидной газеты, не понимаю его намеков. Что уж тогда подумает простой зритель, увидев вас? Президент вламывается в каждый дом? Президент сваливается как снег на голову? Или что еще? И почему ваш выход – сразу после танцующих рыб? Намек на то, что президент, как Золотая Рыбка, может исполнить наши желания?
Артист доклеил бороду, слегка подергал ее, критически глянул в зеркало и пробурчал:
– Президент – Золотая Рыбка. Хм. Ладно. Спасибо, не килька в томате. Вы сами-то, небось, хотите загадать три желания?
– А что? И хочу! – внезапно для себя ответил я.
Мода на "разговорный театр", когда актер общался с залом, канула у нас еще лет двадцать назад, вместе с захаровской "Диктатурой совести". Но Кунадзе зачем-то выволок этот старый хлам и присобачил к балетному действу… И все-таки болтать с балеруном было приятней, чем пялиться на его коллег: сейчас как раз бояре, поселяне и рыбы закружили хоровод вокруг фальшивого костра.
– Тогда загадывайте быстрей, – предложил ниндзя, взглянув на часы. – И я поплыву дальше.
– Во-первых, – начал я, невольно заражаясь идиотизмом происходящего, – хочу быть снова редактором газеты. Во-вторых, хочу, чтобы менты меня не доставали. В-третьих… не знаю я, что в-третьих. У меня только два желания.
– Два так два, – кивнул артист с таким видом, как будто в свободное от балета время действительно работал Золотой Рыбкой. – Вы меня выручили, я вас. Теперь, боюсь, мне вам придется причинить некоторое неудобство. Это… как бы сказать… тоже часть режиссерского замысла. Я вас сейчас легонько оглушу, и вы придете в себя часика через полтора.
За весь день это была первая хорошая новость. Обет надо выполнять, но не ценой же здоровья! Сколько я ни крепился, густой маразм Артема Кунадзе неудержимо закупоривал мне мозги. Индейско-рыбьи пляски медленно стихали, зато на сцену уже опускалась Марфа-посадница верхом на пятнистом дельтаплане. Я понял, что кошмара этого более не вынесу.
– Лучше бейте сильнее, – взмолился я и подставил голову. – С запасом. Чтобы хватило до конца спектакля.
60. КАХОВСКИЙ
Австриец Ханс Шрайбер и выглядел как настоящий австриец с рекламных картинок: был он невысоким, полноватым, рыжеватым, розовощеким – его облику не хватало разве что суровых альпийских ботинок на рубчатой подошве, клетчатых бриджей и залихватской тирольской шапочки. Насколько я знаю, службы секьюрити всего мира предписывают агентам носить строгие черные костюмы. Хотя мне почему-то думалось, что тирольский головной убор все же хранится у Ханса на самом дне его походного саквояжа. Как маршальский жезл в ранце прилежного солдата.
Впрочем, настоящие австрийцы с рекламных картинок улыбаются и излучают оптимизм, а Ханс был грустен. На то имелась причина.
– Что, совсем не работает? – допытывался у него Лаптев.
– Эс ист цу варм, – со вздохом отвечал печальный Шрайбер. Он уже перестал мучить чудо-инфравизор, который забастовал именно тогда, когда стал нужен более всего. – Слишком есть тепло. Воздух прогреваться, сенсибилитет падать. Инфракрасен луч зер шлехт уловлять разницы. Плохо. Настройка сильно сбиваться.
– А подстроить прибор как-нибудь можно? – не отставал Лаптев. Он был встревожен и не старался скрыть это от нас.
– Я-я, филляйхт, – вяло соглашался австриец. – Вероятно. Абер инструмент фюр калибрасьон ист нихт да. Не тут. Нет его у меня хир. Вручную не делать. Только портить дес аппаратур.
Мы уже полчаса торчали в моем дачном домике и, скрываясь за шторами, бдили в шесть глаз. Однако ничего не увидели.
Соседний дом, желто-серый двухэтажный особняк нового министра культуры России словно бы впал в летаргический сон или вымер. Нам всем – а в особенности Лаптеву! – это крайне не нравилось. С каждой минутой Макс все сильнее мрачнел.
По его словам, сегодня днем ничего подобного не было, что странно и очень подозрительно. Ну пускай, говорил он нам, предположим: чувствительный ооновский прибор наблюдения из-за теплоты дал сбой и перестал показывать силуэты. Это как раз можно понять. На то она и сложная техника, чтобы отказывать по пустякам. К черту прибор, хорошо. Но почему за все время никто оттуда не вышел на улицу покурить или хоть просто не выглянул? Почему никто ни разу не колыхнул занавеской, в конце концов? И звуков оттуда никаких не слышно. Маскируются? Играют в молчанку? А смысл? Соблюдают режим секретности? Но почему они раньше не таились? Что-то учуяли? Тогда где у нас прокол? Где? Где?
От таких вопросов даже явному флегматику Хансу становилось не по себе, Максиму же – вдвойне. Весь его запас хладнокровия таял, словно банковский валютный резерв на горячей сковородке дефолта.
Лаптев начал тревожиться почти сразу после нашего приезда в Жуковку. Затем его беспокойство перешло в легкий невроз. Он то приникал к окну, то отходил прочь. Задумчиво шагал взад-вперед по комнате, садился на диван, вставал, пересаживался за стол, снова подходил к окну. При этом он посматривал на ручные часы и порой тряс их, как будто надеялся таким шаманским способом подстегнуть ход времени. Согласно плану, нам полагалось открывать боевые действия не раньше, чем через пятнадцать минут после начала спектакля в Большом. К тому моменту Волин должен избавиться от вертухаев, покинуть здание театра и выдвинуться к телецентру. Пока же мы наблюдали и бездействовали.
В ожидании часа "Икс" я рискнул отвлечь Максима беседой. Тем более, что в этой сумасшедшей истории с тайным заговором, юными заложниками и взятым в плен первым лицом государства мне, по совести говоря, не все было ясно. Легкость, с какой мелкие злодеи перехватили руль огромного фрегата "Россия", для меня, например, выглядела поразительной. И, что еще невероятней, этот руль им удавалось удерживать в течение солидного срока. Ладно, капитанский мостик из трюма не виден. Но сам-то капитан где?..
– Мне все-таки непонятно, Макс, – сказал я, едва Лаптев в очередной раз присел на диван, – почему эти собаковод и музыкант так долго могли контролировать Волина? Все ведь продолжалось не неделю, не месяц, а намного дольше. Почему же он не пытался бунтовать? Думаете, только из-за детей?
Лаптев хмуро посмотрел на меня.
– Будь у вас у самого дети, уважаемый господин Каховский, – неприятным голосом начал он, – вы бы сейчас ни за что не употребили слова "только"… – Тут Максим притормозил свою обличительную речь, потер бровь мизинцем и растерянно добавил: – Ох, простите, Сергей. Стыд мне и позор. Эти непонятки с соловьевской дачей как-то сильно напрягают мою психику. Сами видите, я уже задергался до того, что стал грубить.
– У вас еще интеллигентно выходит, – позавидовал я. – Когда на "Пластикс" завели дело, я первую неделю только матом и мог разговаривать. Пришлось весь женский персонал нашей конторы на неделю отправить в отпуск, в Куршавель. Денег тогда хватало.
– Никогда я не был в Куршавеле, – слабо улыбнулся Максим. – Это вы, богатеи, да еще Владимир Ильич, любите отдыхать во Франции. А мы, рядовые бюджетники, все больше по-простому на Селигере… Так вот, насчет Павла Петровича Волина. Дело не в одном шантаже. Как я понял из его записки, там все провернули и хитрее, и подлее. Никак не могу отделаться от мысли, что в этой истории замешан кто-то поумней собаковода с музыкантом…
Лаптев встал с дивана, выглянул в окно и вернулся на место.
– Если говорить кратко, там было два этапа, – сказал он. – Сперва его держали на кетамине и еще какой-то похожей гадости, от которых ничего не чувствуешь и ничего не помнишь. В этом состоянии человека можно дергать за ниточки, как марионетку, и он слушается. Он подписывал бумаги, как им было надо, и даже выступал на ТВ, читая по шпаргалке. Во время вашего судебного процесса, я уверен, он уже был у них под контролем…
– Понима-а-а-аю, – протянул я, – то-то мне казалось, что глаза у него были какие-то не такие. Неживые, стеклянные… Ну а дальше что? Человека же нельзя долго держать на наркотике.
– Верно, – кивнул Лаптев и посмотрел на часы. – Нельзя. Они знали, что такой режим быстро его убьет, и скоро сдернули его с иглы, оставляя химию на крайний случай. Теперь им пригодились дети. Их они не трогали, держали как страховку… Вы вот спросили, почему он не бунтовал. Думаю, он пытался. Но на любую попытку они отвечали насилием – в отношении обычных людей.
– Вы хотите сказать, что все эти взрывы… – Я не договорил.