За мной сейчас тоже придут. Но не ареста и суда я страшусь. Страшусь я презрения друзей своих, и горько умирать с мыслью, что зло так сильно, зло останется безнаказанным. Кто отомстит за меня?
Прощайте, дорогие. Простите, если сможете. Спасибо тебе, Лена, за любовь, за все…
Ваш Борис".
Сначала мне это показалось плохой шуткой, как будто я уже десятками такие штуки читал в художественной литературе. Я перечитывал письмо, второй, третий… десятый раз, пока, наконец, до меня дошел смысл написанного. Мама. Она уже знала, что этот Кассарин - тот самый. А он ее проверял - "мы были большие друзья…" Я посмотрел на конверт - почтовый штемпель Архангельска, 21 ноября 1962 года. Двадцать лет. Годовщина. Я спрятал письмо и вышел в столовую. Долго сидел на диване, в голове не было ни одной мысли, ни одной. "И журавли, печально пролетая"… Я поймал себя на том, что сатинская песня преследует меня, вытесняет что-то очень важное, не дает принять решения. А мама, наверно, комочком прикорнула на краешке кровати и казнит себя: отец велел - спрячься, спрячь сына, а она своими руками нас свела. "Не жаль мне лет, растраченных напрасно…" Тьфу ты…
Я разделся и забрался под одеяло. Сна не было. Потолок высвечивался квадратами окон от фар проезжавших автомобилей и медленно плыл над головой. Это от водки. Я закрыл глаза и тут же увидел сон - смешной клоун бьет в медные тарелки и пищит какой-то грустно-веселый мотивчик. Понял, это был не сон, а воспоминание. Я опять закрыл глаза - клоун все пищал, и кто-то рядом со мной весело сказал: "Как до войны!" Разве была война? "Как до войны, Ленка, правда?" Там-там, там-там, та-та-там… Я вспомнил - я с отцом и матерью в кукольном театре в парке Сокольники. Мне пять лет. Мы тогда жили на Стромынке, рядом с парком.
Я посмотрел на часы - полтретьего. Закурил. Но тут же загасил сигарету - очень было противно во рту. До звонка на Петровку было ещё два с половиной часа. Я тихонько оделся и вышел на улицу. Стал на углу Ленинского и Ломоносовского проспектов. Минут через двадцать подъехало такси. Я сел и назвал шоферу Ритин адрес.
КАССАРИН И ДРУГИЕ
1
23 ноября 1982 года
Меркулов любил говорить, что руководить - значит предвидеть. Он досконально разработал план нашей операции по внезапному обыску у Георгадзе. В плане не было места ни для одной шероховатости. Многоопытный важняк предусмотрел вроде бы все: и погоду в первую и вторую половину дня, и настроение вельможи, его жесты и мимику, и количество охраны у дома, и степень их преданности своему боссу… Меркулов ввел в план особый коэффициент, который он назвал "фактором случайности", и это означало, что каждый член нашей бригады, в том числе стажер Турецкий, должен быть готовым к любым неожиданностям и воспринимать случайность как должное.
Стояла ещё совершенно черная, непроницаемая ночь, когда муровский шофер позвонил в Ритину дверь и сказал, что карета подана. К этому времени Рита успела отпоить меня крепким кофе и седальгином. Спать мне не хотелось, но уезжать из Ритиного дома не хотелось ещё больше. Сидя на кухне, мы говорили о моем отце, Меркулове, Кассарине. Ритино лицо было непроницаемо, а глаза ее были устремлены в неведомые мне дали.
Я спустился с шофером вниз к машине. Муровская "волга" повезла меня через спящую Москву с Фрунзенской набережной на Петровку. После пятнадцатиминутного совещания в кабинете Романовой наша опергруппа высыпала на улицу и рессеялась по двум автомобилям. Москва словно вымерла. У сада "Эрмитаж" ни пешеходов, ни автомобиля. Сильный ветер носил по Петровке обрывки афиш с мордуленциями Муслима Магомаева, Аллы Пугачевой и Людмилы Зыкиной, сорванных с круглых афишечных тумб. Ветер дул уже по-зимнему пронизывающе, как бы пугая: вот дождетесь, людишки, скоро будет ещё морознее, ещё хуже…
Майор Красниковский сел за руль, и наша оперативная машина покатила тихими переулками.
- Интересно, выключил ли я чайник перед отъездом из дома? - неожиданно сказал Меркулов.
Красниковский бросил короткий взгляд на следователя, сидевшего рядом с ним.
- Да успокойтесь вы, Константин Дмитриевич! Вот увидите, операция пройдет успешно…
Вслед за первой патрульной "волгой" в которой ехали Романова и Панюшкин с Рэксом, у польского торгпредства мы вырулили на Садово-Самотечную. Здесь первая милицейская машина включила мигалку и, завывая сиреной, на полной скорости помчалась в сторону Московской кольцевой дороги, от которой рукой подать до поселка Верховного совета. Мы неотступно шли за патрульной машиной. Над Москвой нехотя вставал рассвет - время неподходящее, чтобы будить и делать обыск у второго человека в нашем советском общенародном государстве…
Динамики выплескивали наружу магомаевский баритон, Красниковский и Потехин до хрипоты спорили о грузинской кухне, лишь мы с Меркуловым молчали.
Если быть честным, то меня не интересовал предстоящий обыск. Не привлекал и милицейский разговор о сулгуни и сациви. Не радовала бодрая песня. Мне не давала покоя мысль, что в детстве своем я помнил что-то очень важное, возможно, это касалось моего отца, то, чего никак нельзя забывать, а я вдруг забыл, хотя забывать было никак нельзя - от этого как-то зависела вся моя жизнь.
Что, собственно, я знал о своем отце? И что произошло с ним? Со слов матери мне было известно, что мой отец погиб в авиационной катастрофе, когда я был ещё маленьким. Отец с отличием окончил аспирантуру и работал над кандидатской диссертацией на важную экономическую тему - его предложения должны были произвести переворот в нашем плановом хозяйстве и привести к гигантскому росту производительности труда и к скачку в производстве товаров широкого потребления. Для обкатки своих идей отец отправился в Архангельск, во вновь созданный совнархоз, и проработал на Севере полгода. Как-то по делам он отправился в глубинку, летел на "У-2". Авария произошла над морем, обломки самолета вместе с пилотом и единственным пассажиром затонули, поэтому я никогда не был на могиле отца.
Зло, расплывчатое и эфемерное, как было это не раз в моих детских снах, обрело вдруг реальные очертания. Зло теперь имело имя, фамилию и даже генеральское звание. И в этот миг, когда голова моя была полна мыслей о злодее, погубившем моего отца, новая мысль вдруг обожгла догадкой - Леша тоже говорил о Кассарине, точно! Это он, человек, смахивающий на крысу, руководил обыском в квартире Ракитиных, как это я сразу не понял! Кассарин действительно похож на крысу - большую, хитрую крысищу! Правда, это заметно лишь, когда он улыбнется. Это странно и страшно. Обычно человек, даже некрасивый, озаряется в улыбке, а этот в момент улыбки показывает свою сущность, обнажает свой крысиный оскал! Мне стало не по себе. И я подумал, что главное теперь в моем поединке с Кассариным не натворить глупостей, не делать случайных движений. Вот где потребуются выдержка и методичность - надо будет обо всем рассказать Меркулову, посоветоваться…
Мы уже подъезжали к даче Георгадзе. До остановки было секунд тридцать.
- Из шашлыков больше всего я люблю по-карски! - говорил Красниковский.
Шестнадцать секунд…
- Нет, товарищ майор, обычный кавказский шашлык - прелесть, - он намного лучше карского, - не соглашался Потехин, - в нем мясо более сочное…
Восемь секунд…
- Мне тоже больше нравится на ребрышке, особенно с соусом ткемали, - вношу и я свою лепту в сферу кавказской кухни.
Секунда. Все. Приехали…
Резиденция Георгадзе полностью соответствовала моим представлениям об обители наших вождей. С улицы видна была лишь часть дома - трехэтажного особняка в стиле модерн - броского, эффектного, с причудливыми очертаниями балконов и окон, с красочными орхидеями на мозаичном фризе.
- Какой нелепый дом! - воскликнула Романова, подходя к нашей "волге". Мы стояли кружком, ожидая распоряжений Меркулова.
Большую часть дома закрывала живая изгородь из вечнозеленых елей и пихт, очень высоких и необыкновенно густых. За нею была ещё одна ограда, тоже высокая, но металлическая, - забор, построенный по спецзаказу. Владения Георгадзе казались непомерно большими, а разросшийся сад, спускавшийся к большому озеру, скорее напоминал парк культуры и отдыха.
- Раньше этот дом, дорогие экскурсанты, принадлежал проклятому капиталисту - купцу Рябушкинскому, - дал справку всезнающий Красниковский.
У главного входа зеленела будка, наподобие тех, что стоят у посольства. Из будки уже вылез и пер нам навстречу дежурный лейтенант-чекист из девятого управления, одетый в форму милиции, похожий на нахохлившегося ворона - на нем было все черное: черный тулуп до пят, черные валенки с галошами, черная спущенная ушанка.
- Чего надо? Сюда нельзя. Не видите что ли - тут правительственная зона! - проговорил он с ленцой в голосе и черной перчаткой указал нам на надпись - "Правительственная зона - въезд строго воспрещен".
Тогда вперед выступила Шура Романова. Была она сегодня при полном параде, даже шинель распахнула, чтоб видна была ее высокая грудь, увешанная орденами и медалями, бренькающими при каждом шаге.
- Я - подполковник Романова. Имею срочный пакет к товарищу Георгадзе. Николай Анисимович Щелоков приказал передать это лично Михаилу Порфирьевичу в собственные руки!
- Как, говоришь, твое фамилие? - спросил этот мерзкий лейтенант, хотя я был уверен, что он отлично все расслышал.
- Романова, говорю, из Министерства внутренних дел! - спокойным голосом, не раздражаясь, повторила Шура. - Пакет от министра!
Взглянув на Романову, да и на всех нас, с презрением слуги, состоявшего на службе у ясновельможного пана, лейтенант зашагал к своей будке, тяжело передвигая ноги в валенках…
Еще минута, и он вызовет подмогу. Я шумно перевел дух. Шура скрипнула сапожком. Красников умудрился звякнуть в кармане пистолетом. У Потехина громко забурчало в животе - должно быть, от мыслей о шашлыке в соусе ткемали. Понюшкин обозначил матюшком - "бе-нать". Молчание хранили лишь самые мужественные из нас - овчарка Рэкс и следователь по важнейшим делам Меркулов…
Ворота были закрыты. Охрана, небось, на изготовке - прицелила в нас свои "Калашниковы". "Ворон" направился к телефону. Я не представлял, как в таких условиях мы будем производить обыск?!
Наконец Меркулов громко высморкался. Это был заранее разработанный сигнал к началу восстания. Подчиняясь этому приказу, Красниковский, Потехин и я поднялись на ступеньку крылечка проходной.
- Туда нельзя! А ну, спуститься, враз! - гаркнул "ворон", берясь одновременно за телефонную трубку и рукоять пистолета.
Но Шурин пистолет, направленный ему в сердце, заставил его молчать. А Меркулов, подойдя сзади, сдавил руки милиционера-чекиста с такой неожиданной силой, что тот даже вскрикнул: "о-ой, больно делаешь, кисти сломаешь, то-варишь"!
Пока Меркулов и Романова заламывали ему руки назад и связывали их за спиной, майор Красниковский отошел от двери проходной и гипнотизировал ее удавьим взглядом. ещё при разработке нашего плана я был поставлен в известность, что Красниковский одержим страстью вышибать двери. Майор отступил на несколько шагов и уперся левым плечом в зеленую будку, за которую в это время Меркулов, Панюшкин и Романова укладывали "на ночлег" лейтенанта. Потехин, копируя майора, приготовился поддержать его манер.
Экс-чемпион общества "Динамо" в полутяжелом весе чуть присел, натужился, выставив вперед правое плечо.
Того, что случилось в следующую минуту, никто не мог предвидеть. Это было именно то, что Меркулов обозначил как "фактор случайности".
Не встретив никакого сопротивления, майор Красниковский с разгона пролетел в наклонном положении через проходную пристройку, ведущую внутрь усадьбы, и въехал головой в дверь напротив, которая… тоже была открыта. Подчиняясь физическому закону инерции, могучее тело майора описало в воздухе цирковую дугу, и наш замначотдела задом вывалился в сад по ту сторону ограды. В воздухе каким-то только ему одному известным движением майор Красниковский выхватил из кармана пистолет и выстрелил: после чего он повис задним местом на ветвях дерева, росшего у пристройки…
Мы оказались внутри. Окинув помещение взглядом, я убедился, что в нем никого нет: ни чекистов, ни милиционеров.
В это время из особняка выбежал полураздетый человек, разбуженный нашим выстрелом, Был этот верзила скорее всего начальником охраны, которому вознамерился звонить "ворон-лейтенант". Высокий вскинул руку с пистолетом вверх, он истерично закричал, выявляя грузинский акцент:
- Бандыты! Ны с мэста! Ви окружэны! Брр-о-ссай оружи-ие!
Грузин выстрелил и попал в фонарь уличного освещения. Это было нехорошо, потому что лампа разбилась вдребезги и с неимоверным шумом. Туча мелких и крупных осколков посыпалась нам на голову и прежде всего на Красниковского, все ещё болтавшегося на дереве.
Этого взрыва не вынес всегда флегматичный Рэкс. Он истерично взвизгнул и без команды ринулся на начальника охраны. Пес взлетел в воздух, и окрестности огласились нечеловеческим криком. Рэкс вцепился начальнику в руку, а после того как из нее выпал пистолет, - в мягкие ткани тела, расположенные ниже спины, как выражаются судебные медики.
Из дома выбежали ещё двое. Они успели одеться, но не успели разобраться в ситуации. Поэтому стали палить в две руки по бедняжке Рэксу, который таскал по земле начальника охраны. Пули взрыли землю, собака осела на задние лапы и жутко завыла. Мне показалось, что я сошел с ума, потому что другой, целехонький Рэкс уже вернулся к хозяину и прыгал в полуметре от меня. Не сразу до меня дошло, что по-собачьи воет начальник охраны, которому его ослы-подчиненные в суматохе прострелили икру.
Красниковский, наконец, выбрался из ветвей и бросился к главному входу виллы. Он ворвался бы в дом, если бы не зацепил ногой начальника охраны и не растянулся на крылечке во весь свой богатырский рост. В ту же секунду все стихло, и картина совершенно изменилась. Наш майор и их майор сели рядышком у крылечка, потрепанные, израненные и совершенно обессилевшие. Но голова у славных представителей правоохранительных органов все же работала, они поговорили, упомянув несколько раз имя Андропова в разных интонациях, и пришли к двум идентичным выводам: мы не бандиты-террористы, а свои - законные ребята, приехавшие по душу Георгадзе и имеющие на это полномочия от самого товарища Андропова. Следовательно, стрелять в нас не обязательно.
В это время откуда-то сверху, из дома, пророкотал взбудораженный голос:
- Май-орр, что такое? В чем дело? Что тут в самом деле происходит? А-а-а?
На крыльце маячила величественная фигура в длинном до пят халате. Это был Михаил Порфирьевич Георгадзе. Собственной персоной.
Георгадзе, видимо, было лет семьдесят, но выглядел он моложе: высокий, не оплывший, с аристократическим лицом грузинского князя, с насмешливым взглядом черных глаз.
В прихожей, куда мы вошли, вдруг стало шумно и людно. Откуда-то появились люди, все они ходили и неимоверно галдели. Я ощущал волны их враждебности, направленные на всех нас, как слезоточивый газ.
Как бы не замечая нас, Георгадзе смотрел на Меркулова - опытный глаз столоначальника признал в нем главного в нашей компании.
- Так-с, - спросил Георгадзе, - чем могу служить?
- Вот постановление на обыск, - сказал Меркулов, подавая бумагу. Все домочадцы рассмеялись, как по команде, за исключением Георгадзе, который, чуть-чуть усмехнувшись, прищурился, просматривая постановление на обыск. Прочитав, он задумался, оглядел Меркулова с ног до головы, выронил лист, который плавно опустился на ковер.
- Для этой штуки у меня нет времени. Я тороплюсь в Кремль, сегодня меня вновь переизбирают в секретари Президиума…
Как раз в это время зазвонил телефон. Женщина наверху прокричала что-то по-грузински, Георгадзе поднялся на второй этаж.
Через пять минут та же женщина, уже по-русски, попросила нас подняться в кабинет.
Просторная в коврах комната, увешанная вперемежку портретами членов Политбюро и картинами известных художников - Саврасова, Кустодиева, Левитана, Айвазовского, - уставленная скульптурами неизвестных нам авторов, удобная и тихая, была полна также книг и напоминала то ли музей, то ли библиотеку миллионера.
Хозяин сидел в пол-оборота в кресле с высокой спинкой за дорогим столом с полдюжиной телефонов. Рука его все ещё сжимала трубку красного телефона - кремлевской вертушки, а взгляд был устремлен в пространство.
Усевшись в кресле возле стола, мы увидели, что смотрит Георгадзе совсем не в пространство, а на портрет Андропова, висящий над входной дверью. Рядом висел другой портрет - усопшего непосредственного начальника Георгадзе - Брежнева. Этот портрет был окаймлен креповой лентой.
- Он… не меня… он… тебя… снимает, - медленно проговорил Георгадзе и перевел взгляд с одного портрета на другой, - ты слышишь меня… дорогой мой, незабвенный друг… помнишь, что тебе Михаил говорил… не надо… не надо этого человека к себе приближать… плохой он… ненадежный… сколько раз говорил… ты не слушал… не русский, не еврей, не грузин, а армянин… первый предатель…
Меркулов поднял глаза на Георгадзе, пристально посмотрел на него:
- Нехорошо вам, Михаил Порфирьевич? Врача позвать?
Отняв руку от телефона, Георгадзе успокоил его жестом:
- Хорошо - нехорошо! Какая разница! О чем ты говоришь, мальчик! Жить больше я не могу - это ты понимаешь?! Кавказский человек после такого позора жить не может! У кого - у Георгадзе обыск! Как я теперь людям в глаза могу посмотреть? Понимаешь? Нет, кавказец после такого позора жить не может… А обыск этот, пожалуйста, проводи, если Андропов санкцию дал… Не бойся, стрелять не будем. Я людям скажу! Подумаешь какая невидаль - миллион, десять миллионов у меня найдешь! Побрякушки найдешь, картины. Деньги не мои - порядочные люди мне доверяют, ко мне на время привозят. Что это - преступление? Побрякушки, картины из музеев пришли, в музеи уйдут, завтра же, когда я помру…
Георгадзе замолчал. Он тяжело дышал, бледный и раздавленный. Рука его тянулась к сердцу. Оно, видимо, сейчас разрывалось на части. Мне стало жаль этого старика.
Лучшее, что мы могли для него сейчас сделать - это вызвать доктора и удалиться, не приступая к обыску. Доктора мы вызвали. После этого приступили к обыску.
Мы обошли виллу всю целиком, ошеломленно рассматривая ее. Собственно говоря, это была не вилла, а маленький дворец с бесчисленными комнатами, довольно удобными, несмотря на вычурную декоративность, - башни, башенки и зубцы. Мы нашли тут не только Кустодиева и Айвазовского, но и несметные сокровища, вывезенные из хранилищ и запасников московского Кремля, Эрмитажа и Исторического музея: Рубенса, Ван-Дейка, Рублева, Леонардо да Винчи, золото и серебро величайших мастеров готики и времен Возрождения, царские сервизы с вензелем Николая II, драгоценные камни, равных которым не знали ни августейшие особы, ни нефтяные и автомобильные магнаты.
Осмотрев все это, Меркулов сказал с грустью:
- Какое грандиозное кладбище древних сокровищ!
То, что мы нашли в подвальном помещении, напоминавшем банк или советскую сберкассу средних размеров, потрясло всех, даже Рэкса. В металлических ящиках, стоявших на металлических конструкциях, действительно оказались сказочные богатства. Мы поочередно вели протокол, внося в него изъятые ценности, вскрывали пакеты, тщательно перевязанные шелковыми разноцветными ленточками.